Багровая Песнь

В первую их встречу Виктор Каин сказал, что Внутренний Покой не имеет чёткой структуры, состоит из зеркал и кривых отражений. Нерешённое уравнение, нацарапанное умелыми, изящными, красивыми руками «Создателей». Теперь Даниил Данковский думает, что это просто бред. Мистика Города-на-Горхонах, её сущность, очаровавшая его в первый день, наконец показала свои уродливые черты и искоренила все хорошее, что было в самом начале. Кроме людей, живущих среди цветущей степи, не осталось никого. Кроме постоянного чувства приближающегося отчаяния, медленного угасания и без того растоптанной гордости не осталось ничего. Но тело держится. Непонятно как накачанный наркотиками организм продолжает двигаться дальше. И медленным, шагами раз за разом, тёмная фигура в плаще приближается к острым ступеням Многранника, движимая непонятным инстинктом. Скопище бумаги и стекла. Чудо, отстроенное на одном колене. Противоречие здравому смыслу и всем законам мироздания. Что в этом есть прекрасного и ужасного? Он не раз задавал этот вопрос, но не мог нормально ответить на него. Тогда, в один из поздних вечеров (какой, на самом деле? Седьмой, девятый, десятый?), увидев усталый взгляд карих глаз, Виктор Каин сказал:  — Вам не стоит приближаться к сооружению ближе, чем на пятьдесят метров. И искать объяснения там, где его никто не сможет дать. Магия, созданная Хозяйками, стала слишком натянутой, и вы невольно стали участником этого грубого действа. Мария не смогла предугадать подобного исхода… Прошу простить меня за это. Всё зашло слишком далеко. Данковский видит грубо отделанную накидку на чужих широких плечах и думает, что останавливать что-либо уже слишком поздно. Бледные тонкие губы притягивают внимание. Желание приблизиться и впиться в них туманит мысли удушливым дурманом, застилает сознание. И без разницы, что перед ним стоит уважаемый человек, негласный судья, который внушает страх всем жителям города. Вся мораль летит к чёрту, когда Бакалавр видит эти острые черты и холодный, уверенный в своих силах взгляд. Виктор не замечает странного поведения врача, погружённый в глубинные мысли своего сознания. Тонкие пальцы бьют в такт дождю за окном. Даниил за дни проживания в Горхонах запомнил эту мелодию, и в любую минуту, если попросят, сможет свободно отыграть её в голове. Но это не главное сейчас.  — Чёрт возьми!.. Да что же… Движения контролировать всё труднее: словно на ночь глядя бутыль твирина выпил под чутким надзором Стаматиных, ей богу. Дышать трудно. Каин выходит из состояния транса: глаза цвета грозового неба тут же принимают оттенок штормового моря, убийственного, чарующего, способного увести за собой. Данковский готов увидеть в них тонущие корабли. — С вами всё в порядке? — подчёркнуто холодный голос наполняется частичкой тепла. Или это обман сломлённого бессонницей разума? Не успев толком понять, что происходит, и ответить, Даниил отшатывается в сторону и случайно задевает пьедестал со статуей. Конструкция покачивается, но остаётся стоять на месте. Подобно математическому маятнику, у которого уменьшается амплитуда колебания. Краем глаза Данковский наблюдает за испуганно-сосредоточенным выражением на лице Каина, но ничего не говорит. Так просто наброситься, стать жертвой собственного бессилия, диким, неконтролируемым животным. Согласиться стать участником иллюзии на одного человека. Не это ли главная опасность смерти, с которой он, доктор танатологических наук, боролся так много лет? Одно слово, одно замечание отделяет его от тонкой грани.  — Агх-х-х! — изо рта вырываются непонятные всхлипы-полустоны. Даниил пугается их и рукавом прикрывает рот, зажимая зубами часть рубашки и собственную кожу на запястье. В голове прокручиваются разные ругательства. Как подобное могло произойти? Что является причиной подобного безумия? Неужели Чума всё же проникла в истощённое, измученное постоянным напряжением тело? Тогда почему проявились такие странные признаки болезни, и… Это не похоже на то, что должно происходить в действительности.  — Эн-Даниил, прошу вас, взгляните на меня и скажите, что с вами происходит. — фигура Каина тут же оказывается рядом; длинные пальцы сильно давят на предплечья и притягивают к себе. Данковский, прижимаемый объятиями к крепкому телу, сразу чувствует запах древесной пыли и сырости. Судорожно вздыхает, затем пытается отстраниться от грудной клетки. Ткань неприятно упирается в дневную щетину. Ощутив посторонее движение, Виктор тут же отстраняется, но не убирает рук с выбитого плаща. В ожидании смотрит, надеясь услышать ответ на свой вопрос. Но Даниил не может ничего сказать, потому что новая волна желания выбивает воздух из лёгких, заставляет скрутиться на месте скользкой змеей. Он мысленно проклинает себя, когда видит признаки душевной боли у человека, с которым знаком от силы две недели. -Ухо… Уходите, — на последнем издыхании, удерживая себя от непредвиденных действий, Бакалавр отворачивается. Сомнение и отвращение отражаются в его тёмных зрачках. Слабость. Нельзя выражать слабость, — Немедленно уходите отсюда… Препарат я найду самос-с-стоятельно. Вколоть в кровеносную систему… Ut pars te… Я сам. Механическое действие, повторяемое ещё со времён института. Достать препарат в левом кармане саквояжа. Убрать неудобную упаковку. Вставить иглу в колбу, а затем в холодную от пота кожу. Сильное седативное средство может вызвать паралич, но нейтрализовать процессы, происходящие в коре головного мозга. Ему может стать плохо; действие препаратов пройдёт только через несколько часов или даже больше. Слишком большая роскошь для главной надежды умирающего города, но другого выбора не остаётся. Заразить здорового болезнью будет намного хуже, чем это. Антибиотики, скорее всего, здесь не помогут. А в сочетании с чистым раствором вызовут инфаркт и быструю смерть. Бакалавр стискивает зубы и судорожно достаёт из сумки ампулу с прозрачной жидкостью. Открывает острый конец иглы, чтобы вставить его в отверстие…  — Боюсь, доктор, что как только вы попытаетесь это сделать, то случайно введете лекарство в ошибочное место. Ваши пальцы дрожат, так что я не могу вам позволить навредить себе. — Виктор точным движением выхватывает инструменты у ошарашенного Бакалавра, не давая ему шанса исполнить план в действие. Даниил хочет наполнить криками всё помещение, потому что знает: последствия будут необратимы, если не поторопиться. Обзор застилают непонятные образы; Данковский слышит голос, глубокий, протяжный, но не может понять, кому он принадлежит: мужчине или женщине. Послать всё в глубины ада и отказаться противиться желанию… Не ради этого был пройден такой тяжёлый путь. Он прикасается ладонями к мраморной поверхности пола и с вызовом смотрит на Виктора. Нетерпеливо. Со скрытым страхом в сердце. — Тогда что прикажете… Делать?! Рядом нет других квалифицированных врачей… Чтобы помочь. Вы не умеете… Так что отдайте немедленно! Последние секунды. Данковский ощущает, как разум покидает его, и ничего не может с этим сделать. Время утекает слишком стремительно. Торжество разума над физической материей. Возможность обмануть не только себя, но и саму природу. Скорее. Скорее. Бакалавр заторможено пытается взять у Каина отобранную вещь; но подушечки пальцев проходят через пустоту, так и не достигнув цели.  — Бы… Последние цепи благоразумия с треском разрываются на части, превращаясь в труху. Даниил с ужасом понимает, что теряется в непонятном, далёком зове, но уже не может остановить себя, — свои физические потребности, — и бросается на замершую фигуру возле окна. Мгновение — и сухие, потрескавшиеся губы накрывают другие, ледяные, манящие к себе. Контакт грубый и сильный, его сложно остановить и сложно контролировать. Каждое прикосновение к посторонней плоти отдается зарядом по всей поверхности тела, и это похоже на настоящее блаженство. Глупое, несовершенное тело, которое требует к себе слишком много внимания и жизненных сил. Облегчение разрывает голову, и Бакалавр с удовольствием стонет, неосознанно накрывает чужую спину руками. В экстазе. Лишь бы не осознавать, что происходящее вокруг есть самая настоящая реальность. Жестокая и тошнотворная. Поцелуй длится полминуты. Две. Ощутив поступающее чувство удушья, Данковский отходит от Каина, разрывает с ним непонятную, ошибочную связь. Где-то на краю сознания гремит ужасающий смех, бьётся о невидимые стены, торжествует, празднуя свою победу. «Ты не за что не сможешь победить нас, глупый Бакалавр». Даниилу хочется уйти и исчезнуть во тьме.  — Вы… — серые глаза смотрят на чёрные, изучают мятый воротник, почти что оторванную пуговицу. Обрывистое дыхание на несколько секунд замолкает. Ему не хочется говорить, потому что понимание происходящего ломает все существующие барьеры. Поражение завязывает руки.  — Не спрашиваете, — Данковский устало опрокидывает голову назад. На несколько секунд замирает каменной статуей, и затем продолжает говорить, — Сам не понимаю, что только что произошло. Видимо, сумасшествие всё-таки добралось до воспаленного от недосыпа мозга… Безумие, абсолютное безумие, и тошнотворный запах трав в воздухе. Этот город рано или поздно сломает его, сломает всех их. Уничтожит, не оставив за собой и следа. Если не Горхоны, то Многогранник. Усталый смех раздаётся в тишине покоев: глухо, издевательски, измученно. Но, вопреки ему, Каин смотрит на Бакалавра понимающе. Так, как будто знает, что происходит на самом деле у того в душе. Виктор поворачивает голову в сторону портрета Нины Каиной и начинает шептать непонятные, немые, обрывочные слова. Больше похожие на часть магического ритуала или ведьмины заговоры. С каждым брошенным слогом помутнение сходит с сознания уродливой, мёртвой кожей. Дышать становится легче, и Данковский в изумлении принимает прямое положение, ястребиным взглядом смотрит на развернувшееся перед глазами представление. Нелогичность происходящего заставляет голову болеть, искать хоть какое-то, мало-мальски понятное объяснение. Но в мыслях не образуется порядок.  — Как вы это сделали? Что это было? На мгновение даже показалось, что чудеса Каиных способны остановить прогрессирующую болезнь; но Даниил откидывает надежду в сторону, зная, что правда куда хуже, непонятнее, запутанее. Всё всегда устроено так. И Виктор подтверждает его смутные сомнения:  — Моя достопочтенная жена, Алая Хозяйка. Эн-Даниил, она привязала вас ко мне, ко всей нашей семье, Многограннику, стоящему на берегу реки, — слова больше похожие на тщательно спланированную издевку, вызывают слабую дрожь. Возрождающееся желание обостряет чувства во много раз, и это злит Бакалавра, — То не плохое намерение, а вполне опровданная жертва, от которой невозможно отказаться. И вы можете догадаться, почему. Неужели Песчаная Лихорадка добралась до Каина, проникла внутрь его черепа и прочно обосновалась там? Потому что эти фразы больше похожи предсмертный бред, чем на правду, с которой живут люди. Следующая фраза прерывается резким ударом в челюсть: Данковскому надоедает слушать неразумные объяснения, льющиеся потоком из чужих уст. Обрывки слов сменяются каплями ярко-бурой крови; Даниил чувствует, как железный запах, смешанный с цветущей на улице твирью, бьёт в голову. Новая волна головокружения заставляет отшатнуться, но Бакалавр заставляет себя держаться прямо. И старается не смотреть на глаза, сверкающие в тени подсвечников: в них отражаются непонятные, неизведанные чувства, смысл которых невозможно понять с первого раза. Виктор Каин упёрся спиной об шкаф. Стол, за которым мужчина сидел несколько минут назад, сейчас выглядит откровенно удручающе: документы и полупустые бумаги разлетелись по полу стаей испуганных птиц. Грязь с ботинок испачкала их, и теперь серая кашица ничем не отличима от обрывков старых газет, лежащих под заборами города. Аккуратным движением Каин вытирает с лица образовавшийся тёмный сгусток крови. Тихо откашливает, избавляясь от неприятного привкуса на языке. Но не начинает упрекать, вопреки ожиданиям Данковского. Это раздражает ещё сильнее.  — Что же, — ложно-уверенный голос раздается в тишине комнаты. Руки Бакалавра дрожат. На лице — маска чистейшего безразличия, — Я понимаю Петра, ставшего жертвой собственного детища. Но при этом сам становиться безумным фанатиком никак не желаю. Жертва? Доброе намерение? Магия Хозяек? Бросьте, Виктор, и объясните все по-нормальному, пока я не ударил вас ещё раз за грубую ложь. А то ночью бандитов на это дело начинает не хватать. Он заворачивает рукава рубашки, заляпанной каплями грязи. Усталая улыбка-оскал разворачивается на весь рот. В голосе Каина звучит непонятная горечь и смирение:  — Это не шутка, Эн-Даниил, я не могу вам солгать. Даже если бы хотел, то не смог бы этого сделать. Спросите у Георгия, если сомневаетесь в моей правдивости — он знает обряды куда лучше всех нас. Запутанные вихры каштановых волос падают на бледное лицо. Тени свечей создают на коже причудливые рисунки, и Даниил нервно смеётся, увидев несколько из них на собственных загрязнённых руках. На них нет настоящей крови. Но, тем не менее, она падает вниз водопадом чужих слёз и говорит о своём присутствии тихим, еле заметным шёпотом. Обречённость берёт своё. И почему-то сейчас Даниил хочет поверить посторонним словам: наверное, сказалось давление, налагаемое на мозг за все последние дни. Когда мир на огромной скорости летит вниз, только маленькие частички разумности не позволяют упасть вслед за ним. Он не готов принять такую правду (слишком странно, слишком противоречиво и по-дикарски это выглядит), но несильно кивает, показывая, что внимательно слушает то, о чём говорит собеседник. Данковский всё ещё насторожен, но ведёт себя более расслабленно. Виктор продолжает монолог, осознав, что его никто не собирается останавливать:  — Когда вы стали частью Утопии, то связали себя обязательством защищать её чудеса любой ценой. Это может выражаться в разных формах… Но чтобы удостовериться в истинности ваших намерений, они наложили определённые ограничения. Связь с Приближенными. Вы никогда не задумывалась над тем, почему говорите главные новости им, а не любому другому человеку? Сын Исидора умён, и при должных усилиях Песчаная Лихорадка, возможно, была бы уже уничтожена. Противоположности в большинстве случаев притягиваются. Но вместо этого вы приходите в Горны. Каждый вечер после жёсткой схватки, невзирая на голод и усталость. Ради разговора? Отчёта, собранного из обрывков фраз и непонятных слухов? Задумайтесь, Эн-Даниил.  — Хотите сказать, что это простая прихоть вашей умершей жены и Симона? Не верю и не буду верить. — в ответ раздаётся тихая усмешка. Каин неприятно морщится, слыша грубые слова, но не поправляет ошибки Бакалавра. Вместо этого он медленно подходит к учёному и кладёт руку на едва опущенные плечи. Данковский не отстраняется и остаётся стоять на месте.  — Повторюсь, вы можете отказываться от правды сколько угодно. Но стремление оказаться рядом никуда не исчезнет через несколько дней. Отнюдь, даже увеличится в масштабах. Вы сами увидели последствия и прочувствовали их на себе.  — Тогда как это можно отменить? Вы знаете. Непременно должны знать. — Даниил аккуратно, вопреки бушующим чувствам в душе, касается пуговиц пиджака. Поправляет закладки и приглаживает ткань, ощущая напряжение, установившееся в воздухе. Животный инстинкт сложно сдерживать, когда причина находится на близком расстоянии.  — Я не в силах понять всех намерений Нины. Даже спустя столько лет неразрывной связи, — тёплое дыхание касается скул, и Данковский чувствует, как мурашки начинают бегать по холодной о сырости и пролитого дождя коже, — Но мы можем совместно найти причину. Обнаружить, чтобы она не приносила неудобства. Новый поцелуй имеет вкус соли и запекшейся крови: кончиком языка Даниил касается раскрывшейся раны и невольно сглатывает тёмно-бордовую жидкость, ощущая, как она проникает внутрь горла и идёт дальше по трахее. Виктор проходит по контурам губ аккуратно, выражает немую поддержку и заботу отсутствием грубости. Словно забирает тошноту и плохие ощущения прожитого дня. Гладит мраморную шею, касаясь кончиков колос, переходя на голову и верхнюю часть темени. Тягучая, непонятная песнь танцующих под осенним солнцем. Вот на что сейчас похож их мимолётный контакт. Когда Даниил отстраняется от объятий, то с уверенностью прижимает свой лоб к чужому — прикосновение почему-то дарит облегчение и давно утерянный покой. Он со свистом дышит, старается унять быстро бьющееся сердце. Каин закрывает глаза и слушает, как рядом раздается хриплое, сиплое, обрывистое дыхание Данковского. Если конец города настанет в скором времени, то, по крайней мере, они не будут проходить через это в полном одиночестве. Где-то вдалеке звучат удары колокола: наступил двенадцатый час, извещающий о начале новых суток. Горхоны продолжают жить, умирать и возрождаться снова.