***
«Привет, Джинни. Надеюсь, ты не скучаешь. Думаю, я обязан рассказать тебе, как проходит моё Рождество. Ничего особенного, сегодня, вот, я буду сопровождать матушку на званный вечер к Гринграссам. Вообще, это должен сделать отец, но он в делах. К письму я попросил слуг приложить мешок конфет и смею надеяться, что моим распоряжением не пренебрегут. Наша экономка, мадам Фат, иногда меня игнорирует. Отцу пока не жаловался, думаю, разберусь сам. Так же я заметил, что все свои перья ты сточила, так что купил для тебя перьевую ручку, но нашей сове я её доверять не хочу. Ноктюрн имеет отвратную привычку швырять посылки, и я, по праву, боюсь, что это невозможное создание сломает ее. Отдам в школе, а пока кушай конфеты. Подарки не дари! Я не возьму, это будет некрасиво с моей стороны, так что простого письма с поздравлением хватит. На этом вынужден попрощаться, ибо maman, кажется, зовет меня. Верный тебе друг, Джошуа Ньютон Беддок». Друг пишет сбивчиво, в спешке, но так искренне, что щемит сердце. Джинни никогда не приходилось проверять столько корреспонденции по праздникам, и стоит заметить, что это делает её счастливой. Камин мягко потрескивает поленьями, лижет их, как сахарные тросточки. Треск успокаивает. Джош, как всегда, пишет криво и косо, совсем не так, как положено аристократу. Джошуа вообще одно сплошное противоречие. То он сноб, то в следующий миг — простой и понятный. Он может говорить быстро, будто в кратчайшие сроки необходимо рассказать чудовищное количество информации, а может растягивать слова, как сироп, расползаясь в ухмылке. Он необычен, а Джиневра Уизли обожает всё необычное, ибо рутина нагоняет тоску. Пламя дрожит, бросая на веснушчатое лицо свет. В окна башни непоседливый Зефир всё бросает снег, в небе витают загадочные тени, а воздух дышит магией Рождества. Джинни спокойно пишет ответ, скрестив ноги по-турецки, иногда сдувая непослушную прядь с лица, по какой-то дерзости решившей, что ответ Джошу — не такое важное дело. Воздух пахнет сладостями и омелой, чудо прячется где-то в тенях, готовое вот-вот превратить всё в настоящую сказку. Джинни перевязывает письмо лентой и убирает в сторону. Письмо Билла с парой защитных заклинаний завернуто в конверт из плотной зернистой бумаги. Старший брат, как всегда, скуп на слова, а его почерк ничуть не изменился, как и на протяжении всех долгих лет. Такой же рубленый и ясный, как сам он. Несмотря на всю сухость, Джинни знает, что брат её любит, просто работа опять вымотала. Билл никогда не умел ярко выражать эмоции, как остальные братья. Он был молчалив и серьезен, сколько Джинни себя помнит, и едва ли это его портило. Чарли, напротив, был весьма словоохотлив, с большим удовольствием делился впечатлениями от работы с такими удивительными существами, как драконы. Почерк был немного неровным — наверно, Чарли звали дела, а он всё не мог рассказать всё, и поздравления были весьма смутными. Пятно копоти в углу подтверждало, что брат ничего не успевает в страстной погоне за мечтой. К письму прилагалась восхитительная колдография молодой самки Румынского длиннорога. «Она шикарна, да?» Лишь одна фраза на обратной стороне заставляла видеть Чарли, глядящего влюбленными глазами, слегка приоткрывающего рот, как дети смотрят на колдовство родителей. Джинни скучала. По угрюмому Биллу, который катал на плечах, крепко держа, и давал заплетать себя, пока дремал на скрипучем диване. По Чарли, который, казалось, знает буквально всё, что ни спроси, и пока мама не видит, колдует котят из искрящихся звездочек и заставляет их смешно плясать. Джинни улыбается, смотря в пустоту, на секунду выпадает из реальности, и только громкий треск полена пробуждает её от красочных воспоминаний. Она откладывает послания в отдельную коробочку, где хранит письма. Четвертое письмо было очень в стиле его отправителей. Джинни взяла его в руки и оно… Разумеется, оно взорвалось! Могло быть иначе? И Джинни понимает, что не могло иначе. Дред и Фордж, их очередная шалость. Это заставляет смеяться от души, вытирая с лица краску носовым платком. Они ничего не написали. Но поздравили с праздником очень в своём стиле. Джинни утихает лишь тогда, когда смех в пустой гостиной начинает казаться посторонним и излишним. — Клоуны, — беззлобно шепчет она и ловит своё отражение в окне, медленно переводит взгляд на часы, которые ненавязчиво намекают: «Скоро обед» Джинни встает, расправляет юбку и глядит на свое отражение. Отражение сутулится, и это ей не нравится. Она встает ровно и поощрительно произносит: — Вот, так-то лучше. После обеда меня ждут важные дела. — она разворачивается, её волосы описывают полукруг, и она удаляется из помещения мягкой поступью леди.***
— Нет, Рон, все хорошо, — Джинни делала мелкие пометки в записной книжке. Она отобедала, но пока не спешила. — Я постоянно вижу тебя в странной компании или вообще одну. Недавно какая-то рейвенкловка со второго курса, я видел, дала тебе деньги. Джинни? — Рон Уизли очень часто мог быть настоящей занозой в одном месте со своей «братской» заботой. Фред с Джорджем знали о её небольшом бизнесе, которым она занимается в свободное время, и только поощряли стремление младшей подзаработать. Сами уже давно толкают свои вредилки из-под полы. — Ах, ты об этом? Я написала ей эссе по Чарам за скромную плату. Это все? — она вопросительно приподняла бровь и воззрилась на старшего брата с выражением прирожденного сноба. На потолке романтично кружились ледяные танцовщицы. — Нет, не все. Ты постоянно куда-то торопишься! Сегодня же Рождество! — Джинни уже долгое время ищет решение проблемы Тома. Такая мелочь, как Рождество ее не остановит. Разумеется, все традиции будут соблюдены, все поздравлены, но не сверх меры. — Я помню, Рон, но мне задали много заданий на каникулы, — Джинни, конечно, нагло лжет. Все задания давно сделаны, но есть дела. Особые дела. — Сделай их потом! — Все веселье, Рональд, начинается после ужина. Успокойся, я все сделаю, и мы весело проведем время. «Если я вернусь до вечера».***
— Долго прибывать тут нельзя, заберёт много твоей магии, — Том даже не обернулся. Они условились, что занятия и вопросы отдельно — в письменном виде, а всё, что касалось главного дела — лицом к лицу. Они находились в месте, неизвестном Джинни. — Неужели, мой дорогой, я заблуждалась в ваших манерах? Добрый день, для начала, — он игнорирует ее замечание. — И сегодня Рождество. День силы, как-никак, мне ничего не угрожает, — она жмёт плечами и поправляет косу. Несколько мгновений она стоит в тяжелых раздумьях, можно ли подойти к Тому, чья худая спина кажется неестественно натянутой. Его определенно что-то волнует. Но не стоит забывать, что он у него — сложный характер. Пока он не пожелает сам — из него раскаленными клещами и слова не вытащишь. Джинни хотела быть холодной, словно мраморная статуя за огромным мозаичным окном рядом, но у нее не выходило. Она выучилась лишь надевать камень, как рыцарь — доспехи, но не срослась с этим камнем, как делали многие до нее. — Юная леди меня не боится? — тонкие губы изгибаются в усмешке. Он стоит спиной, будто признавая, что от неё удара не будет. Что он готов ей доверить всё. Они договорились. Сначала просто на словах, после магически, насколько это было возможно в их положении. Том Марволо Риддл держит слово. — Отчего же? Мы партнеры. Смею поинтересоваться, где мы? Мне кажется, это что-то от магглов, — Джинни внимательно осматривается. Посередине что-то вроде алтаря, какие встречаются в иллюстрациях к не запрещенным книгам по ритуалистике. Джинни припоминает, что что-то похожее она наблюдала во «Взлете и падении Темных искусств». Только там был настоящий алтарь, а этот пустовал. Пустовал намеренно, сам Риддл того пожелал, осознает она. Это определенно что-то значит… — Милая леди, как всегда, безошибочна в догадках. Это храм Богоматери. — он прикрывает глаза, стоя в свете, подобно духу, подлинному чуду. — Воспоминание? — она решается подойти, чувствует, что он в ней нуждается. Но он не из тех, кто умеет о чем-либо просить. — Определенно… — выдыхает он шепотом. — Изменённое. — Но это, пожалуй, не столь важно, как кажется на первый взгляд, — мягко проговаривает она. Джиневра не смотрит на его лицо, хотя оно обладает чудовищной притягательностью для любого, кто имел удовольствие беседовать с Риддлом. Она, как и он, сквозь осколки сверкающего на солнце панно глядит на крохотную статую на пьедестале. Это Святая Дева Мария. Снег падает на бесстрастное лицо, вырезанное в камне. Её взор покорно опущен, мраморные ладони соединены в молитвенном жесте, а голова украшена сухим цветочным венком, который заметает медленно падающий снег. Минуты идут, но они всё молчат. Джинни идет на отчаянный шаг — она осторожно, боясь спугнуть касается ладони Тома. Он не убирает руки, это хорошо. Она осторожно переплетает свои пальцы с его. Это вдруг будит в Джинни воспоминания. С Джорджем что-то случилось. Она не знала точно, что, но и не могла знать или хотя бы предположить. Он плакал, думая, что никто не видит, если он сбежал в чулан. Она отвлеклась от книжки по нумерологии для детей и вылезла из самодельного убежища из стопок старых книг и пыльного одеяла. Он сидел на полу, в углу, обхватив колени руками. Его худые плечи мелко подрагивали. — Что-то не так, братец? — она наклонила голову. Джордж не мог сказать. Джинни было восемь, но она понимала, что не всегда выходит сказать, что болит. Джинни всегда была умной девочкой. — Нет, — он шмыгнул носом. Джордж лгал. — Все хорошо, Мышка. — Просто так не плачут. Но знаешь, — она улыбнулась тепло, как только могла. — Чтобы не случилось, я люблю тебя — она крепко сжала его в объятьях, и вскоре Джордж перестал плакать. Джордж всегда был мечтателем, что, кажется, помимо Джинни, никто не замечал. Будто Фред и Джордж были единым целым. Хотя, на самом деле, Фред всегда затмевал брата, как более яркая и близкая звезда — далекую и холодную. Но Том… Он особенный, его нельзя просто схватить и обнять. Он по-настоящему хрустальный, рассыпется от одного неверного движения, лишнего слова, чрезмерно частого дыхания. Растает, как статуя изо льда. — Я не верю в Бога, — вдруг нарушает он молчание. — Но кое-что гложет меня не первый день, — это признание дается ему нелегко. — Ты знаешь, — она впервые избавляется от официоза с прошлого случая. — Я всегда готова слушать. — Ты знаешь мое имя. Оба имени, — Джинни кивает. Второе имя по-настоящему её пугает. Но сейчас с ней не Темный Лорд. Рядом Том Марволо Риддл. Её Томми. — Если ты сейчас заблуждаешься во мне… Готова ли ты взойти со мной на Голгофу? — Что это значит? — она не удерживается, глядит на него. Разбитый свет очерчивает бледное лицо, благородный лоб, на котором если очень приглядеться, можно различить тонкую полоску, которая куда явственнее проступала в минуты гнева и душевного беспокойства. — Готова ли ты делить со мной вину и наказание за неё, если я не только ничего не смогу исправить, но и сделаю хуже? — он мрачен и хмур. Не видно, чтобы признание о причинах собственной тревоги ослабило тиски. — Да. — спокойно говорит она. Как говорят «Да» на обыденные вещи. Будто он спросил, любит ли она свою семью или нравится ли ей магия. — Поэтому Гриффиндор, а не что-то еще, — вымученно улыбается Том. Джиневре так хочется ему помочь… — Не знаю даже, что это, смелость или безрассудство. — В прошлую нашу беседу мы не углублялись в нашу, — она особо подчеркнула это слово, — Проблему, — осторожно гладит его руку, в наивной надежде, что это его успокоит. — Проведем ритуал, что я описал, — Джинни внутренне вздрагивает. Иногда всем приходится выбирать путь. И, пожалуй, малышка выбрала самый сложный из тех, что могла. — Ты помнишь, что это опасно? Даже просто добыть необходимые материалы… Ну, а если не выйдет, то у нас с тобой большие проблемы… Придется идти почти на самоубийство и искать все осколки… Я тщеславен, не буду отрицать. Вещи особенные, что-то простое было бы ниже моего достоинства, несмотря на то, что разумнее было взять что-то обыденное. — Один крестраж — ты. Второй, как мы оговаривали, предположительно, Гарри Поттер — мысли путаются. Не первый день они говорят, но легче не становится. Нужно решение, хоть какое-то. — У меня нет никаких особых воспоминаний о идее крестража, к сожалению. Но в свое время меня заинтересовали Дары Смерти. — Разве это не детская сказка? Про трех братьев, — помнится, это любимая сказка Чарли. Джинни она тоже нравится. — Моя дорогая, нет. Насколько мне известно, один из артефактов принадлежит Мраксам. Это наталкивает на мысль, что нужно начать искать у истоков. Я мог так сделать. Из детской любви к символизму. — Он хмыкнул и… чуть сжал ее ладонь. — Возьму на вооружение. Я постараюсь разузнать как можно больше всего, что приведет нас к кусочкам твоей души. На ритуал нет большой надежды? — Риддл кивнул. Это было просто ужасно. Ритуал решил бы всё быстро, но Риддл утверждал, что, скорее всего, он сработает лишь в часть силы. — Это будет ужасно сложно. Но ритуал стоит провести, хотя бы потому, что, даже если он не поможет полностью, он должен меня укрепить. С учетом наших дальнейших действий… — Радует хоть то, что ты помнишь книги, которые использовал. Их мы найдем позже. Ну, а что до сложности, то они меня не пугают. — Нам нужны любые сведения. Все, что может привести нас к крестражам. И я уверен, что они хорошо заколдованы. Тебе нужно обучаться. Не тому, что мы делаем обычно. Это возня в детской песочнице. Тонким искусствам. И предупреждаю, не всегда светлым, — Том помрачнел сильнее. — Я не придерживаюсь глупой идеи, что есть темная, а есть светлая магия, — успокоили его. —Есть темные сердца, от которых даже самая светлая магия станет темнее ночи. — Иногда мне кажется, что ты старше, чем есть на самом деле, — он вдруг посмотрел на Джинни. Его глаза — подземные озёра, в которых, возможно, вводятся такие создания, которых никогда не видел даже Ньют Саламандер. Серебро отразилось в водной глади. Том прищурился, как порой имел свойство это делать. Тонко, легко, с одному ему свойственной грацией. — Не преувеличивай. Разве что чуть наблюдательнее, чем положено в моем возрасте, — она доверительно прикрыла глаза, и её ресницы легонько подрагивали, как крылья. — Что по ритуалу? Ты достала книгу? — снег за окном прекратился, и Дева Мария засияла в солнце, а снег разбивал этот свет на множество неуловимых оттенков. Прекрасно. Она была будто живая - скульптор был мастером своего дела. — Я разыграла все козыри, что у меня были, как могла. Добыть это дорогого стоило. Я израсходовала все рычаги давления на старшекурсников. И, мне кажется, Диггори что-то заподозрил, — да уж, пришлось угрожать тем, что Джинни видела летом, когда убегала из Норы. Но попытка шантажа провалилась и пришлось банально подкупать. — К счастью, это та редкая вещь, которую приняли за очередную издевку и бессмыслицу. Меня даже спросили, отчего она стоит в Запретной секции. Удивительно, что её ещё не унесли. А вот в моем здравомыслии был резон усомниться, — она тяжело вздохнула и процитировала: — «Пепел мехов короля, извечный спутник символа силы, чистая верная кровь, дары хозяев небес...» — она свободной рукой показательно покрутила у виска. — Кажется, не у одного меня тяга все усложнять, — усмехнулся Том. Его глаза улыбались. Добрый знак. Есть такие люди, как Риддл. У которых глаза не улыбаются, когда это делают губы. То признак или злого нрава или постоянной внутренней боли. — Определенно, — насмешливо подыграла Джинни. — А ещё между частями обряда должна быть связь. Хоть какая-то. И я её найду. — Ты упорна, это очень похвально. Присядем? — он изящным жестом указал на пол. Смеется? Нет, хочет немного расслабиться. От постоянного напряжения голова уже кругом идет. Кажется, идея сесть на скамью для молитв его не радовала. Джинни ничего не имела против посидеть на полу. Еще меньше она имела против его компании. Деревянный пол тихо скрипнул. Она отпустила его руку. — Знаешь… Я так устал… — прошептал он. Его длинные худые ноги почти доходили до последней ступени, ведущей к алтарю. — Есть что-то, что я могу сделать, чтобы ты чувствовал себя лучше? — Риддл задумчиво склонил голову, а после… — Миледи подарит мне танец? — он хитро улыбался, восхитительно и волшебно. Его пушистые ресницы сделали пару легких взмахов. В загадочном храмовом свете его кожа казалось по-женски нежной, а черные кудри живописно обрисовывали его аристократическое лицо. За такую улыбку — хоть в омут с головой. Том легко встал и протянул руку. — Я не то чтобы хорошо танцую, — на секунду замешкалась Джинни. Ей было стыдно признаться в том, что она, по правде, и не танцевала никогда. — Это не столь важно, — разве можно сопротивляться, когда его медовый баритон, казалось, и был дан ему, только чтобы уговаривать. — Тогда… — Джинни трогательно улыбнулась и произнесла фразу, от которой улыбка Тома стала еще шире: — Да, мой Лорд. Они оба засмеялись, и, казалось, было в этом что-то близкое, личное. Только для них. За окном солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая снег в розовый, голубой и сиреневый. Но, пожалуй, ни Тома, ни Джинни это ничуть не беспокоило.