Ты ведь хотел меня увидеть.

       — Он что, всегда такой слабонервный?        Что-то влажное и холодное коснулось лба Ганса, а затем он открыл глаза. Первым, что он увидел, был раскачивающийся на цепочке округлый амулет, смахивающий на глаз, затем — тонкая шея, на которой он и висел, а потом — декольте. Все это явно было частью девушки и скоро он даже сообразил, кто сидит рядом с ним на краю кровати, наклоняясь ко лбу и меняя компресс.        — Только когда кто-то еще видит его мертвых дружков, — невесело усмехнулся в ответ знакомый шелестящий голос.        Иоганну потребовалось время, чтобы осознать происходящее. Становилось очевидно, что находятся они трое (если их там только трое) в его доме, но вот как он тут оказался Вилрэй совершенно не помнил. Девушка, наконец, заметила, что он очнулся. Ганс сел на кровати, осматривая свое тело, убеждаясь, что все руки-ноги на месте, что он живой, и лишь после этого попросил объяснить, что случилось и что все это значит. Тесса подозвала Уильяма, мол, «сам с ним объясняйся», а затем, захватив сигареты, вышла из комнаты и, судя по звуку отдаляющихся шагов, спустилась на первый этаж. Иоганн терпеливо ждал, пока его приятель соизволит рассказать хоть что-то, потому что ситуация явно вышла из-под контроля, а ему такое было совсем не по душе. Уилл же не торопился — упал рядом с Гансом на кровать, придавив ему ноги, но совершенно этим не смущаясь, закурил прямо в постели. «Скверный тип».        — Сам не лучше, — улыбнулся Уильям, делая очередную затяжку. Его привычка лезть в голову уже давно начала раздражать. — Ладно, не кипятись ты так. Ты перенервничал и слегка осел. Грохоту было, конечно, не слегка, ты явно не пушинка. Ребята помогли перетащить тебя сюда. А Тесси осталась посидеть. Поухаживать.        Как все просто. Еще бы это «просто» Ганса хоть чуть-чуть удовлетворило. Уилл беззаботно стряхивал пепел прямо на пол, а Вилрэй сдерживался, чтобы не начать его душить. Хотелось схватить его за плечи, хорошенько встряхнуть, заехать по довольному лицу и выбить все ответы. Он же прекрасно знал, что от него хотят услышать, но продолжал молчать, словно его это забавляло, словно это было игрой.        — Не нервничай так, герой, — Ганс даже не заметил, когда она вернулась. Тесса смотрела с нескрываемой усмешкой. Ей это совершенно не шло. Как не шло быть явно в каком-то сговоре с утопленником. Она, конечно, всегда была немного не от мира сего, но это уже слишком. Слишком.        — Вот, выпей, лучше станет, — она впихнула в ладонь Ганса стакан с какой-то мутной жижей, на которую тот покосился с подозрением, а вороная лишь закатила глаза. — Тут ромашка с травами. Не яд.        Пришлось поверить на слово. «Может, и не яд, а все равно жуткая гадость».

***

       — Морская колдунья, да? — Иоганн впервые за столько времени искренне улыбался — ему давно не было так легко с кем-то.        Тесса смотрела на него с хитрым прищуром и такой же улыбкой. Раньше у нее было очень худое лицо, теперь же вместо острых скул на нем мягко очерчивались щеки, покрытые румянцем, и она выглядела такой женственной, изменившейся, повзрослевшей. Она посмотрела на него так, словно не понимала, о чем речь — а может, и вправду не понимала.        — Так, вспомнилась одна байка, — добавил Ганс.        Они прогуливались по полузаброшенным улицам и смеялись, как старые друзья, хоть никогда и не были особо близки. Однако детство есть детство, оно навсегда остается в нас, и некоторые моменты из него невольно всплывают в настоящем — и хорошо, если только в качестве воспоминаний. Совместно закопанный клад, тайна дома на отшибе (не какого-нибудь, а точно с приведениями!), редкие вылазки всей компанией — все то немногое, что связывало их. От воспоминаний становилось немного грустно, и эта ностальгическая грусть окутывала с головой, словно шелковое одеяло, под которым приятно полежать некоторое время, а потом непременно начнешь задыхаться.        Но задыхаться в планы не входило. Хотелось посетить их место, в которое Уилл наотрез отказался идти. "Тем лучше" — промелькнуло тогда у Ганса.        На крышу эту было все так же легко забраться, хотя старая постройка не внушала доверия, так что Ганс полез первым — оценить прочность. И лишь убедившись, что ничего рушиться не собиралось, он помог подняться и Тессе, протянув ей руку. Секундная заминка с ее стороны, всего секунда, когда она замерла нерешительно и заглянула Вилрэю в глаза. Всего лишь какой-то миг, на который они оба утонули во тьме, мраке, ночи — друг в друге.        Двое молча лежали на крыше и, уже пресытившись разговорами, молча смотрели на почти неразличимую полоску горизонта. На небе лениво зажигались светлячки звезд. Летний зной растекался по телу. Она все еще не отнимала руки.

***

       — Я всегда их видела, — задумчивый взгляд устремился в никуда. В комнате было накурено, окно — нараспашку, с улицы доносилось стрекотание ночных насекомых. Полный диск луны завис, как приклеенная декорация.        Они втроем сидели на полу вилрэйской комнаты. Уильям — прямо под подоконником, неудобно упираясь в него затылком; Иоганн — напротив, облокотившись о кровать, Тесса — рядом с ним, едва касаясь плечом. Всякий раз, когда она начинала говорить, Ганс нагибался к ней, якобы чтобы лучше слышать ее приглушенный ночью голос — предлог быть ближе. Это не ускользнуло от взора Уилла и он старательно бросал на них мрачные взгляды.        — Я сначала не понимала. Все же, маленькая была. Для меня это были просто люди. Мне и в голову не приходило, что остальные могут их не видеть, и что это ненормально — мистер Корморан, висящий в петле в нашем гараже и вежливо здоровающийся со мной каждый раз. Он до сих пор там.        От таких историй холодок полз по коже, липкий страх забирался за воротник, но никто не смел прерывать ее. И она говорила: о покойниках, о живых, о тонкой грани между жизнью и смертью; о том, что, может, нет никакой смерти вовсе, или жизнь — это тоже смерть, смерть после прошлой жизни; рассказывала о старушке, научившей ее плести амулеты, рассказывала о местах, в которых их действие особо сильно, и о том, почему одни часы останавливаются, а другие — продолжают тикать даже с вытащенными батарейками.

***

       Болтовня, болтовня, болтовня. Как мне это поможет? Как нам всем это поможет? Безмозглая была затея — свести этих двоих снова в попытке все разрешить. Теперь они только и занимались тем, что ворковали, и явно ждали, когда я наконец свалю, чтобы начать неистово вылизывать друг другу лица. Тошнит.        Оставил их одних. Вышел — через окно. Сзади раздался сдавленный выкрик и это заставило улыбнуться. Ганси. Я же не умру дважды, идиот. Но улыбка быстро стерлась. Странно, что они вообще заметили, что я решил удалиться. Идти — некуда, идти — незачем, и может прикольно было бы мечтать о бессмертии, но вечная смерть — это такая тоска. Ни тут, ни там. Еще и эта Тесси.        Я тогда долго думал, идти к ней, или нет — помнил все эти ее безумные истории о покойниках, но никогда в них не верил. Уж я-то знал, как такое придумывается. А она не лгала. И стала моим единственным спасением. Паршиво, когда не с кем поговорить. Но еще более паршиво, когда единственный, с кем ты мог поговорить — устал от тебя. Нет, я понимал, что иногда со мной сложно. Но она тоже должна была понять.        В общем, пробыл я с ней недолго: стал слишком ее напрягать. И я снова вернулся к нему — к своему единственному лучшему другу. Со временем свыкаешься, даже если тебя не замечают: я так почти одиннадцать лет с родителями прожил, и ничего... «живой». Был.        Он меня не видел, зато я видел его. Наблюдал, как он рос и менялся. И с удивлением отмечал, что изменялся и я. Культура всегда внушала нам, что после смерти все замирает. И это брехня. Все так же течет, понедельники все так же длиннее пятниц, а пятницы короче понедельников. И все так же мучает вопрос: «А что потом?» Потом, когда и мое тело состарится и истлеет — буду ли я все еще существовать? Умирают ли мертвецы?        Пока я мучился в догадках и сомнениях, Иоганн успел окончить среднюю школу, подраться перед самым выпуском с одним придурком, а потом перейти в старшую и стать с этим придурком приятелями. Потом, правда, до него дошло, что придурок все еще придурок и эта «дружба» прекратилась, что не могло меня не радовать. Нет, Ганс вовсе не забывал обо мне все то время. «Навещал». А я… Я таскался с ним на собственную могилу и чувствовал себя по-идиотски. Грусть, заточенная во мне, постепенно полностью переросла в гнев и досаду. Почему он меня не видит? Почему я не умер по-настоящему? Кто автор этого жестокого розыгрыша?        После он поступил в колледж и переехал. И я отпустил его. Или думал, что отпустил. То есть вряд ли постоянно вспоминать все, с ним связанное — это отпустить. Я уже пожалел, что не отправился следом. Я даже не знал, где он. Не знал, как он живет, чем занимается, не нашел ли себе подружку, не забыл ли обо мне. Не выдержал. Пошел к Тессе. И все случилось так, как случилось. Его квартира с внезапно незапертой (повезло) дверью, задремавший он, и я — не знающий толком, что ему сказать теперь, когда он наконец может меня услышать, и несущий какую-то несусветную чушь. Так все случилось.        Так все случилось и так все началось. А теперь они миловались с Тесси, словно это с ней, а не со мной он не виделся тысячу лет. Словно с ней раньше они были неразлучны. Словно она хоть что-то для него значила тогда и словно это «тогда» не имело никакого веса в «сейчас». Словно это она, а не я, за столько лет так и не сумела забыть и отпустить, и словно это ей он должен принадлежать. Словно она имеет на него какое-то право.        Во рту было как-то горько и я сплюнул свою досаду на траву. Ночь горела диском луны. Возвращаться не хотелось.