En blanc

Белый. Аксель ненавидел белый цвет, но его становилось всё больше и больше вокруг. Они лежат на кровати уже несколько часов, Максанс такой горячий и обнимает так крепко, что Акселю кажется, будто его тело действительно плавится и растекается под этими прикосновениями. Но он всё ещё здесь, они всё ещё здесь. — Какая сцена твоя любимая? — Мм... Я могу выбрать любую? — Из тех, где мы вместе. — Тогда краски. — Серьёзно? Почему? — Потому что я помню, как ты смотрел на меня. Как мы целовались. Как я не мог тебя отпустить. — Иногда ты такой глупый романтик... Заразился от меня. — Через поцелуй. — Точно. И знаешь, что? Мы можем сделать такую же стену в красках у тебя. — Серьёзно? — Почему нет? Аксель забирает сердито рычащую Убу и уходит прочь из квартиры. Его оправдание — здесь слишком сильно пахнет краской и растворителями, и маленькой собачке вредно этим дышать. Его настоящая цель — побег из своей квартиры; он помнит, как всё это было без зрителей и камер, помнит, отпечаток чьей ладони виден на стене наверху. Помнит, и не может смотреть, как два пропитанных краской валика в руках нанятых им рабочих закрашивают эти цвета белым. Это единственное, что осталось в его квартире от Максанса. Это последнее, что он может вырвать из своей жизни, чтобы не было так больно. Он кричит так громко, что боль возвращается в стократном размере. Малышка Уба скулит и ничего не может понять. Всё переменилось слишком быстро. Новые встречи, новые знакомства, новая жизнь. Когда Максанс стал приезжать реже? Когда перестал звонить? Когда начал избегать, игнорировать? Когда их переплетённые пальцы отпустили друг друга, и они потерялись в толпе? Его кожа белая, потому что Аксель давно не выходит на улицу и почти ничего не ест. Белые стены давят на него, каждый раз, открывая глаза, он жмурится от того, как яркие отсветы от белой краски его слепят. Аксель утыкается лицом в свою абсолютно белую подушку и чувствует, что из-за слёз его уже тошнит. Из-за белого цвета его тошнит. Его скутер белый, и Аксель продаёт его спустя несколько недель. Ему не трудно и не грустно. Ему никак. Он ничего не чувствует, только побледневшие губы дрожат, когда он видит в договоре продажи имя «Максанс» и совершенно чужую фамилию. Осколки сердца слабо шевелятся, прорезая грудную клетку изнутри. Аксель бьёт посуду. Он только что вымыл её после того, как привёл в порядок квартиру — на пару часов ему стало легче. Но теперь эта отвратительная белизна везде, и белые тарелки летят в стену, а с губ срывается тихое «вернись». Осколок пронзает ладонь, и Аксель пачкает рукав футболки, когда обнимает себя за плечи, сползая по стенке. Он носит эту футболку ещё несколько дней — она становится не такой омерзительно-белой. Прости, что отпустил тебя. Я не смог быть сильным ради нас. Я не смог быть тем, кто был нужен тебе. Прости. Аксель больше не живёт. Играет на сцене всё те же два спектакля, которые все смотрят лишь ради него уже по третьему разу. Говорит с семьёй. Выкладывает фотографии еды, к которой даже не притрагивается. А по ночам кричит так громко, что соседи лишь чудом не вызывают полицию. Он кричит так громко, что самому закладывает уши, но никто не шепчет его имя в ответ. Никто не стучит в дверь с шумоизоляцией и не шлёпает по паркету босыми ногами. Аксель кричит так громко, что даже шум воды, которая поливает его, одетого во всё чёрное, не может заглушить его крик. На фоне мокрых чёрных джинс его ладони такие белые, что он отчаянно бьёт ими по стене, чтобы они хоть немного покраснели. Так же, как и извечно заплаканные глаза. Аксель больше не живёт, но существует ради других. Его собственная жизнь исчезла, когда его стену закрасили в белый. Жизнь без цвета отвратительна. Жизнь в белом цвете напоминает смерть.