Не прикасаясь

— Эрвин, блять, ты каждый раз возвращаешься из столицы с такой кислой миной, что меня блевать тянет. Не пора ли уже забить хуй на этих тупорылых политиков?! Эрвин в ответ лишь обреченно улыбнулся. Эти встречи так выматывали его: весь прием приходилось унижаться, что-то бесконечно просить, отчитываться, обещать и объяснять, на что эти деньги, а на что — эти. В ответ же на все это — лишь унизительное хмыканье и недоверчивый взгляд мелких, будто свинячьих, глазенок толстых рябых рож уважаемых господ, что жили так припеваючи, похлопывая себя по набитому брюху, за стеной Сина. Все эти политики и спонсоры были так похожи, словно сделаны под копирку, Леви их путал, а вот Эрвин знал каждого в лицо, по имени и занимаемой должности и демонстрировал невообразимую выдержку и спокойствие при общении с каждым. Леви, который сам бы уже давно сто раз сорвался, все никак не мог понять, как Эрвин все еще мог сохранять хладнокровие и терпеть все эти упреки и оскорбления в свой адрес со стороны абсолютно недалеких людей. Эрвин, пробыв в столице четыре дня, покинул ее пределы еще днем, но добраться до штаба смог только ближе к вечеру. Все уже разбрелись по казармам, так что встретили командора только часовые и Леви. Аккерман никогда не знал, когда точно должен вернуться Эрвин, но всегда ожидающе поглядывал на ворота либо из окна, либо непосредственно находясь на улице. Лето было в самом разгаре. Уже третий день стояла невыносимая жара. День был знойным, а вечер — ужасно душным. Ни ветерка. Открытые окна не спасали. Леви, закинув ногу на ногу, сидел на диване в кабинете Эрвина, который из-за жары выглядел еще более измотанным, и смотрел, как он подписывал очередные документы.  — У тебя рожа красная, хоть прикуривай. И вообще, иди спать. Сколько можно ебаться с этими бумажками? Эрвин расстегнул несколько верхних пуговиц на белой рубашке и оттянул воротник от липкой от пота шеи. Когда Леви обратился, Эрвин тяжело вздохнул и, положив перо, посмотрел на него:  — В штабе еще душнее, чем в той пыльной гостинице, в которой меня поселили на этот раз.  — Ты зубы мне не заговаривай, а вали спать. Документы оставь, я приберу. Леви встал с дивана и направился к столу Эрвина. Он же молча наблюдал и ждал, когда Аккерман подойдет к нему максимально близко, после чего Смит сел чуть полубоком и, улыбнувшись, посмотрел на возвышающегося над ним Леви.  — Что-то спать совсем не хочется из-за этой духоты. Эрвин, положив руки ему на бедра, чуть потянул Леви на себя, но тот не позволил усадить себя на колени.  — А ебаться в такую жарищу тебе хочется, значит. Если у тебя такое приподнятое в этом плане настроение, я могу тебе предложить игру. Леви присел на край стола.  — Игру? — переспросил Эрвин с нескрываемым интересом.  — Да, игру в пошлости. Эрвин, откинувшись назад, вскинул брови, минуту молчал, не отрывая взгляда от лица Леви, на котором не дрогнул ни один мускул, пока он ждал ответа.  — Интересно, — заключил Эрвин, — Что насчет правил? Можно тогда я предложу свои? Леви ответил кивком головы.  — Что ты думаешь насчет небольшого спора? Без азарта играть будет не так весело.  — Выкладывай.  — Спорим, что я доведу тебя до оргазма при помощи лишь слов, не касаясь руками… Леви чуть нахмурился.  — … но при этом ты тоже не будешь трогать себя. Только слушать и представлять. Согласен? Леви молчал. Просто смотрел Эрвину в глаза, пытаясь понять, что тот задумал, но все же эта авантюра показалась Леви столь интересной, что он не смог отказаться.  — На что спорим?  — Если выиграю я, то тогда я сделаю все, что сказал тебе в процессе игры… Твоя ставка?  — Если ты облажаешься, то весь завтрашний день ты проведешь в горизонтальном положении на кровати, ничего не делая: хочешь, в потолок плюй, хочешь — спи, но ты не сядешь за всю эту макулатуру и прочей работой заниматься тоже не будешь.  — Принимается. То есть мы договорились? — Эрвин улыбнулся и протянул руку.  — Да, — Леви пожал её в знак заключения спора. Смит разбил.  — Тогда садись и положи руки на стол так, чтобы я их видел. Леви обошел стол, плюхнулся на стоящий напротив стул, вольготно на нем устроился и чуть закинул голову.  — Так, ну давай начнем, — загадочно сказал Эрвин и обвел взглядом слишком расслабленного для столь мутной затеи Леви. Взгляд Смита остановился на шейном платке. Эрвин до того подпирал рукой подбородок, так что он легко смог скрыть легкую улыбку за ладонью. Придумал.  — Представь: ты сидишь на этом же стуле, — будничным голосом начал Эрвин, — я же поднимаюсь со своего места, обхожу тебя, становлюсь сзади. Носом зарываюсь в твои волосы, кончиками пальцев касаюсь за ухом, спускаюсь вниз по шее, чуть щекоча. Снимаю твой шейный платок, расстегиваю пуговицы на рубашке, губами нежно прикусываю мочку уха. Снимаю с тебя рубашку и завязываю шейный платок у тебя на глазах… Эрвин говорил медленно и сладко, не отрываясь от Леви, внимательно наблюдая за каждым его движением, за каждым изменением его мимики, и потому Смит понял, что выбрал правильное направление, когда брови Аккермана чуть дрогнули. Больше подсказок Леви пока не давал.  — … Теперь, когда перед глазами лишь тьма, ощущения станут более яркими. Я опускаюсь на колени, оказываюсь между твоих раздвинутых ног, прохожусь рукой вдоль внутренней части подбородка и спускаюсь ниже, осторожно касаюсь кадыка, прохожусь ладонью по груди, огибаю ребра, при этом целую за ухом, чуть прикусываю мочку и оттягиваю ее. Моя рука уже проходится по кубикам пресса, спускаясь к паху. Губами я касаюсь ключицы, оставляя влажный след, перехожу вниз, к соску, прикусываю рядом. Большим пальцем другой руки глажу по изгибам следов от ремней. Останавливаюсь рукой на соске, чуть оттягиваю его двумя пальцами, нежно скручиваю, целую в приоткрытые губы глубоко, жадно, мокро, языком прохожусь по деснам так, что ты не успеваешь, зато чувствуешь и понимаешь, как я скучал по тебе эти несколько дней, проведенных в столице. Эрвин заметил, как дрогнул кадык Леви, когда тот тяжело сглотнул. Аккерман и Смит не теряли зрительного контакта все это время. Эрвин смотрел будто в душу (в этом был весь он), задевая нужные нотки, возбуждая самые сокровенные фантазии. И, кажется, Леви это возбуждало еще больше. Голос Эрвина действовал на него, как наркотик: он так складно и нежно говорил, расставляя акценты на нужных местах, что Акккерман невольно почувствовал, как низ живота начало приятно тянуть. — … Разрываю поцелуй, вытираю большим пальцем общую слюнку с уголка твоих губ и, расстегнув ширинку, чуть приподнимаю тебя за бедра, притягиваю к себе, и ты принимаешь более лежачее положение. Я приспускаю форму вместе с бельем на уровень колен. Обхватываю твой член рукой, поглаживаю большим пальцем головку, чуть сжимаю ствол и медленно опускаюсь вниз, второй рукой касаюсь бедер, поглаживая их. После нескольких движений, касаюсь языком головки, беру в рот набухший член и начинаю медленно двигаться вверх-вниз. Из твоих губ то и дело срываются хриплые стоны. Отрываюсь, чтобы поцеловать внутреннюю сторону бедра, оставляю несколько засосов, после чего снова обхватываю губами головку и, подрачивая рукой, продолжительное время уделяю внимание только ей, после чего нежно засасываю яичко… Леви поперхнулся, закашлялся, тем самым прервав гляделки.  — Может, воды?  — Нет, обойдусь, — запинаясь, ответил Аккерман. Уже через минуту он, набрав в легкие побольше воздуха, шумно выдохнул. Уголки губ Эрвина невольно приподнялись, и он продолжил: — … Не позволяю тебе так просто кончить и, размазав по головке вытекающие соки, беру твою руку, целую ладонь, касаюсь губами костяшек пальцев, тяну за локоть. Ты встаешь, я подталкиваю тебя к столу, упираешься руками. Я выдавливаю из предварительно приготовленного тюбика смазку, двумя пальцами касаюсь колечка ануса, ты сжимаешься, но я массирую его, ты расслабляешься, поддаешься навстречу, и я ввожу первый палец, а после нескольких минут подготовки — второй. Мои движения хоть и плавные, но нетерпеливые, потому что невозможно равнодушно смотреть на тебя с завязанными глазами и находящегося в столь… откровенной позе. Знаешь, я не сниму с тебя платка до самого конца. Такая сладкая пытка темнотой тебя заводит? Этот вопрос будто вывел Леви из блаженного тумана. Духота и так его разморила, а еще и как назло слишком четкие, будто самые настоящие, картинки. Их посылало сознание. Оно, послушно подчиняясь чарующему любимому голосу, засасывало, заставляя чувствовать каждое прикосновение, лишь произнесенное вслух, но не воплощенное в жизнь, по-настоящему и видеть все, словно наяву. А еще хоть и не длительное, но все-таки голодание тела по его ласкам отзывалось соответственно. Аккерман окончательно вынырнул из омута приятных фантазий, когда Эрвин бесшумно встал со стула. Смит продолжал говорить тихо, сокровенно, только для Леви, только для него одного. Он это умел. И вряд ли кто еще умел говорить так, как он. — … Я вхожу в тебя. Медленно, не полностью, давая привыкнуть. Я чувствую, как ты горишь, как ты хочешь. Я не могу больше сдерживаться и вхожу до конца. Ты прогибаешься в спине, прикусываешь губу. Ты всегда так делаешь. И я тяжело выдыхаю, начинаю двигаться. Быстро наращиваю темп, потому что моих сил терпеть больше нет. Я так хочу тебя, — Эрвин говорил все тише, все чувственнее, приближаясь ближе, обходя Леви со спины. Аккерман не поворачивался к нему лицом. Смит уперся в спинку стула руками и нагнулся к самому уху Леви так, что еще чуть-чуть и коснулся бы губами:  — Леви, у тебя уши покраснели, — совсем шепотом, на выдохе сказал Эрвин. Его руки так и оставались на спинке стула, он не касался ими Леви.  — Тогда слушай дальше, — замерев в таком положении, продолжил Эрвин, — я целую тебя между лопаток, продолжая двигаться все быстрее, прижимаюсь к тебе так, что слышу, как быстро бьется твое сердце, слышу, как ты тяжело, но так сладко дышишь. И в этот момент, знаешь, больше не существует ничего на свете. Не существует ни тебя, ни меня — есть только мы. Я чувствую, что уже на грани, как и ты. Ты тянешься рукой к своему члену, я перехватываю твою руку, прижимаю к столу, мои пальцы сплетаются с твоими, и я выхожу из тебя. Беру в руку два наших члена, начинаю подрачивать, сжимая и ослабляя хватку, увеличиваю темп так, что уже через минуту мы вместе кончаем с рваными стонами на стол, запачкав неубранные мною бумаги. Дыхание Леви было ровным. Лицо чуть опущено. Эрвин не видел его глаз за волосами. Еще минуту Смит не шевелился, молчал, продолжая нависать над Леви, но после медленно выпрямился и, выдержав еще небольшую паузу, приоткрыл рот, чтобы задать вопрос, но не стал этого делать. Эрвин решил еще немного подождать, понаблюдать, так как Леви вдруг с грохотом отодвинулся на стуле назад и встал с него, все так же не поднимая глаз. Он убрал прилипшую ко лбу челку и тихо сказал, обойдя Эрвина, который не отрывал от него взгляда:  — Я в душ. Убери со стола все бумаги. Эрвин начал медленно расплываться в улыбке. Он насмешливо-добро спросил, когда Леви уже был около двери и намеревался дернуть за ручку:  — Что, сорвался мой выходной?  — Завались, — Леви хлопнул дверью. Эрвин, который и сам перевозбудился в процессе и еле удерживался, чтобы не наброситься на Леви сию же секунду, не прекращал улыбаться. Он потер переносицу и быстро, даже небрежно, образуя из бумаг неровные стопки, сложил их на край стола, после чего направился к прикроватной тумбочке, чтобы достать тот самый тюбик, который всегда нужно готовить заранее… Эта ночь будет не только душной, но еще и ужасно жаркой.