***
Есть такое выражение: "Фортуна мне улыбается". Или: "Сегодня Фортуна повернулась ко мне спиной". Обычно желанная всеми барышня несет вполне ясный смысл: что-то происходит в лучшую сторону, именно так, как бы ты хотел. Похоже, эта злосчастная красотка никогда не сверкает предо мной своими женскими прелестями ни с той, ни с другой стороны. Так монета о двух сторонах (каждая из которых - отдельный жребий) встает ребром и вводит тебя в замешательство, потому что не ясно, хорошо ли для тебя все решится или же нет. Невероятно, но так всегда происходит именно со мной. Майк - невезунчик. Конечно, везет, когда первая ночь в пиццерии, кишащей злобными аниматрониками, проходит гладко и твоя жизнь не обрывается самым тупым способом. Заряд батареи сдюжил, как я и ожидал, а потому причин для беспокойства не было, вроде как. Но посмотришь на ситуацию под другим углом, и итог плачевный: а чего я собственно добился? А ответ простой: да ни хрена я не добился!!! Самое-то главное, из-за чего я и пошел на столь необдуманный риск, оказывается, не оправдало мои ожидания. Домой я бежал так быстро, что обгонял ехавшие вдоль улицы машины. С неба приветливо сияло рассветное солнышко персикового цвета, словно хотело меня успокоить после нервного и богатого на ужасы ночного времени суток. "Не унывай, все еще наладится, вот увидишь!" - в голове отчетливо звучала часто произносимая реплика брата. Так-то оно так, подумал я, расстегивая воротник рубашки, чтобы ничто не стягивало шею - задыхался. Не от быстрого бега, а от мысли, что все кончено. Почему Сюзанна меня атаковала? Маленькая, милая девочка, которая даже мухи бы не обидела, а тут на тебе! Совсем на нее не похоже. А что, если она меня не узнала и приняла за врага? Я отмахнул эту мысль от себя, потому что мы с детьми провели достаточно времени, чтобы запомнить друг друга. Исключено. Но почему тогда... Я запыхался и встал у обочины, положив ладонь на грудь. А если она винит меня за то, что случилось? На месте аниматроников я бы ненавидел всеми фибрами души того, кто так несправедливо бросил их на целых шесть лет. Нет, все равно что-то не сходится. В том агрессивном нападении Чики не было заметно, что она злилась на меня... по-человечески. Она не говорила, не кричала на меня с гневными упреками, а вела себя, как пустой, безжизненный робот без эмоций, без понимания. Сказать себе: все, я повидал слишком много, и теперь ухожу, было нельзя. Назвался груздем - полезай в кузов. Придется отработать все смены, чего бы они мне не стоили. А там, может, получится отпустить прошлое и найти себе место. Если удастся смириться...***
Задумываясь о душных улочках в центре бетонных джунглей, начинаешь невольно радоваться, что ты живешь в городе, где многоэтажек нет, из селений - компактные домики, чем-то напоминающие деревенские хижины, а вокруг - природа и тишина, нарушаемая изредка гулом проезжающих мимо машин. Повезло же нам, однако, с братом отдалиться от суеты. Когда я вернулся, дома, как ни странно, царил все тот же покой и уют, ничего не поменялось с того момента, как я ушел. Очутившись в прихожей, я нутром почувствовал, что напряжение, полученное за ночь, прям таки отваливается от меня большими чешуйчатыми кусками, точно засохшая грязь. И дышать стало легче, и сердце прекратило свой бешеный такт. Еще большее облегчение испытал, когда снял с себя потный, неудобный костюм и переоделся в мягкий пушистый свитер и плотные штаны. Не то чтобы на улице или в помещении стоял мороз, просто в этой одежде я на короткое время мог снова стать ребенком, который, будучи окруженным со всех сторон мягкостью и комфортом, находился в большей безопасности, чем там, во внешнем мире, где его могли обидеть, ударить, смешать с грязью и даже убить. Оливера я нашел в гостиной: он храпел лежа на диване, даже не сняв свой "деловой" костюм. Правда рубашка была уже не такая гладкая и чистая, а на левом плече лежал кончик синего галстука. Брат с расплывшейся на лице улыбкой выдавал ртом рулады похлеще известных музыкантов, одна нога была закинута на подлокотник, вторая съехала на пол, руки он сложил на груди. Был бы у меня в тот момент фотоаппарат, я бы запечатлел эту чудную картину на долгую память, еще бы в рамочку поставил, так веселее. Но и снимать нечем было, да и настроения не хватало для шуток. Поэтому я лишь крадучись, чтобы Оливер не проснулся, прошмыгнул мимо него и скрылся в своей комнате. Только дверь закрыл - и не удержался от усмешки. Удивительно, что с людьми вытворяет любовь! Я тоже надеялся немного поспать, чтобы прийти в себя и восстановить запас потраченной энергии; как назло, сон даже и не думал посещать мою разгоряченную голову. Лег на кровать - ноги остались висеть над полом - и закрыл глаза. За окном застрекотали ранние пташки, черт бы их побрал. Еще и солнце, которое уже довольно высоко поднялось, высунулось из-за угла и теперь без всякого сострадания слепило лучами зажмуренные очи. Я лежал так минут пять, после чего мне это надоело, и я сел, скрестив по-турецки ноги и подперев кулаками подбородок. Спать уже не хотелось, хотелось думать. А подумать стоило о тех непонятных видениях, так часто мучивших меня во сне. Я давно смекнул, что их появление не случайно, и почти на сто процентов они были связаны с Чарли. Еще шесть лет назад, когда я случайно заснул в офисе, она пришла в сновидения и предупредила меня об опасности. А потом еще раз, и еще, пока мы не встретились наяву. Разве так возможно, чтобы незнакомый тебе человек мог залезть тебе в голову? Наверное, нет, но Шарлотта, как и остальные дети, была лишь призраком в теле аниматроника, а потому, как любой уважающий себя дух, могла говорить через какой-нибудь "астрал" с обычным человеком. Обычно, такие спиритические сеансы не вызывают доверия, но со мной это происходило и не раз, и потому сомневаться в подобного рода манипуляциях со стороны иного мира не было необходимости. Но меня тревожило не это, а та мешанина из не связанных никоим образом со мной лично событиями, сменяющих друг друга, как кадры в фотопленке. Вряд ли Чарли нарочно хотела поделиться со мной своими воспоминаниями об убийствах, просто эти моменты как-то сами попали мне в разум. Однако прошло уже много времени с последнего нашего "общения" во сне, а новое видение посетило меня сегодня ночью. Опять неприятные картинки... И кто-то кричал, звал на помощь, кто-то, похожий на Чарли. Может, она пытается дать мне знак? Может, она находится в смертельной опасности и некому, кроме меня, ей помочь? Но как я пойму, что нужно сделать и где искать ее? Эх, Шарлотта, если бы ты могла поведать детали? - Привет, - сонный Оливер заглянул в комнату. Он тер ладонью слипающиеся глаза и зевал. Я махнул ему рукой, погруженный в свои думы. Он взглянул на часы, висевшие на стене напротив моей кровати. - Ты недавно вернулся? - Ага. Ты чего вскочил, еще же рано? - А, надоело лежать без дела, - брат снял галстук и стал рассеянно наматывать его на пальцы. На его лице появилась глуповатая улыбка, такая непривычная для человека его профиля. Я решил, что это он опять в облаках витает и только хотел спросить про свидание с Элис, но мой вопрос застрял на кончике языка, когда раздалось: - Громко я храпел, да? - Да нет, - соврал я, сдерживая смешок. - Ничуть. Оливер мог почти всегда угадывать мою ложь (на моей физиономии все написано чуть ли не ярким маркером), вот и сейчас он в привычном выражении недоверия насмешливо прищурился, изогнув брови в замысловатую закорючку. Я примирительно развел руками, мол, не хотел тебя обидеть. Он и не собирался обижаться, только сам плечами пожал. Что можно поделать с храпом? Не затыкать же нос ватой, а рот - хот-догом? Облокотился на стенку, скрестив руки, глядит на меня с хитрой искоркой в изумрудных глазах. - Как первая смена? - поинтересовался он. - Лучше скажи, как прошел твой романтический ужин, - я деликатно отразил вопрос вопросом. Брат покачал головой. - Завтракать будем, тогда скажу. - Хитрюга! - я, цокая языком, поводил указательным пальцем из стороны в сторону. Вскочил с кровати, подошел к Оливеру и хлопнул его по плечу. Странно, но после прикосновения к брату усталость и тревогу сняло как рукой. - Ну, пошли!***
В нашей семье истинным кулинаром считался Оливер. Он кормил нас обоих. Мы жили самостоятельно, позаботиться о нас некому, кроме нас самих. Но я сам, как повар, был никудышным и мог разве что только сложить себе на закуску бутерброд из колбасы и двух ломтей хлеба. Нет, поверьте, не раз старался поднять свой кулинарный уровень, но дальше салата и яичницы, к сожалению, не прошел. А вот брат с едой на "ты": и суп сварганит, и второе, и кашу сварит, и пирог яблочный состряпает. Ему бы в повара, стал бы звездой какого-нибудь престижного ресторана, благо руки растут откуда нужно. Брат, несмотря на явный успех в готовке, выбрал не ту стезю. А жаль. Хотя он всем доволен, в отличие от меня, непутевого. - Будешь тосты с яичницей? - Оливер хлопотал у плиты. Он уже успел снять свой "парадный" костюм и теперь, надев поверх "домашнего" фартук, разбивал над сковородой яйца для глазуньи. Из тостера уже выглядывали два поджаренных ломтика хлеба, от которых шел потрясающий запах. Что-что, а запах тостов не сравнить ни с чем! - Ты босс, я съем все подряд, - прошамкал я из ванной, так как во рту у меня все еще была зубная щетка и пена от зубной пасты. Когда умылся и привел себя в порядок, завтрак был готов. Оливер аккуратно накладывал яичницу на тосты - выглядело просто великолепно! Яичница с хрустящей корочкой и золотистым желтком блестела и приятно шипела на жареном хлебе. - Ну, как прошел вечер? - спросил я, вгрызаясь в тост, как какая-то голодная зверюга, которую с месяц не кормили. Горячая яичница переливалась во рту, и чуть-чуть жгла язык. Я сделал усилие, чтобы не смаковать ее вечность и проглотил кусок вместе с хлебом. Брат же ел неторопливо, откусывая понемногу, то ли скупясь есть все разом, то ли уважая постепенное раскрытие оттенков вкуса блюда. Как настоящий гурман, он хотел прочувствовать всю глубину даже такой мелочной приготовленной закуски. А я просто хотел есть. Оливер сначала доел и только потом соизволил поведать мне историю романтического ужина. Они с Элис хорошо провели время. Все вышло как никогда удачно: одноклассники встретились с девушкой раньше, и потому в кафе пришла только эта сладкая парочка. Никто не мог помешать им поговорить по душам. Оливер расспрашивал Элис о ее жизни - где живет, чем занимается. На свое счастье он успел сфотографировать ее, чтобы снимок навсегда остался с ним, если что-то пойдет... ну, не по плану. Оказалось, мои догадки выстрелили мимо: любовь всей жизни брата ничуть не изменилась с их последней встречи. Все такая же замученная заучка в очках. Но зато в ней за столько лет наконец-то проснулось чувство моды: пришла она на вечер в шикарном, но не вычурном синем платье, убив брата наповал откуда-то взявшейся привлекательностью. Даже я слегка притих со своими мерками женской красоты, так элегантно она совместила свои недостатки с одеждой и макияжем. Самое главное, что я хотел услышать - сказала ли она ему "да". Но Оливер, как настоящий джентльмен, не спешил с признанием, так что он планировал встретиться с Элис еще раз, чтобы уже окончательно решить их будущую жизнь. К его счастью, времени еще полно до того момента, как девушка уедет в Солт-Лейк-Сити (да, теперь она живет именно там). - Что ж, поздравляю, - сказал я в завершение этой истории, мысленно радуясь небольшому успеху брата. Сомнений нет: из него выйдет отличный муж и отец. Я представил, как через лет двадцать приезжаю к нему в гости, в красивый дом с верандой и скромным садиком, и навстречу мне выходит красавица-жена (красавица - вряд ли, но пусть в мечте все выглядит идеально), а вслед за ней мне навстречу выбегает мальчик и, прыгая на шею, кричит восторженно: «Дядя Майк приехал!» А я обнимаю своего племянника, целую его в щеку и благодарю Бога за то, что он подарил брату замечательного сына. Затем появляется сам Оливер - чуть постаревший, прибавивший в весе, но все так же похожий на настоящего джентльмена, который со всей братской любовью прижимает меня груди и хлопает по спине. Он спрашивает меня: «Как живешь, братец?» А я смотрю на его дом, на жену, которая ласково треплет по голове сына, и… не могу ничего сказать. У меня ничего нет. - Майки, ты чего загрустил? - брат вытянул меня из пелены вымышленного будущего, сделав мне большую услугу, потому что выдумка оказалась настолько правдоподобной, что я испугался, что ненароком предсказал себе судьбу. Хотелось бы верить, что я не умру одиноким, ничего не оставившим после себя человеком. Прежняя тоска накатила с новой силой. Оливер положил мне руку на плечо. - Эй, что не так? - Да нет, просто… вряд ли мне повезёт так же, как тебе. - Ой, да брось! - Оливер по-житейски похлопал меня по плечу. - У тебя ещё вся жизнь впереди, стоит ли задумываться о том, чего не случилось? Сомневаюсь, что девушки будут обходить тебя стороной. Взять хотя бы Мэри… При упоминании девушки из библиотеки я бросил в сторону брата колючий взгляд, ясно дававший понять, что с ней мне не по пути своей личной и тем более семейной жизни. Брат прикусил губу. Наверное, он подумал только что о том же, о чем и я: что я поступаю не как интеллигент, раз никак не отвечаю взаимностью на бескорыстную поддержку и помощь Мэри, оказанную во время депрессии. Но говорить подобное вслух никто из нас не решился. - Ну, раз уж я поведал о своём вечере, то и ты расскажи о том, как прошла первая смена в новой пиццерии, - Оливер предпочёл сменить тему, что зря. Одно слово об этом месте - и мне стало дурно. Превозмогая внутренний трепет, я выдавил: - Нормально. Особо рассказывать не о чем. Такой ответ не обрадовал моего брата. Улыбка на его лице померкла, губы сжались в ниточку, а глаза приобрели стальной блеск. Они превратились в два острейших свёрла, готовые прорезать путь к самой сути. Почему-то первый раз за столько лет мне вспомнилось, что о своих ночных приключениях я особо не распространялся, и брат никогда не знал, что со мной происходит. Он выглядел так, словно подошёл к пику своего ожидания. Я нервно сглотнул, не зная, чего от него ожидать. - Значит, ты так мне ничего не скажешь. - О чем ты говоришь? Мне нечего сказать. Все в порядке, чес… - слова напросто застряли в горле, когда Оливер вынул из кармана штанов газету. Прежде весёлый и беззаботный, он изменился в лице, стал мрачным. Положил передо мной скомканный лист, как полицейский кладёт уличку перед преступником. Значит, он взял на себя эту роль, а мне предстоит серьезный допрос. Кишки сдавили и сердце замерло, когда я прочитал надпись в газете. Убийство в пиццерии Фредди Фазбера 1983 года. Черт, это же та самая газета, которую я нашёл у брата в кабинете! - Я навёл справки, - на языке Оливера это означало, что он тщательно проштудировал свой накопленный за долгое время новостной материал. - После того, как ты рылся у меня в бумагах. Думаешь, не узнал бы? В моей комнате особый порядок и любая мелочь вроде перемешанных газет сразу бросается в глаза. - Но? - я никогда не слышал, чтобы брат говорил со мной таким тоном. Что-то в нем начало меня пугать. А отнекиваться было поздно. - Ты знал об этом и ничего не сказал, - продолжил свою речь Оливер, смерив строгим взглядом мое побледневшее лицо. Он убрал газету обратно в карман. - Ты никогда ничего мне не говорил об этом месте. Я поначалу не вмешивался, ну, закусочная и закусочная, что в ней такого. Но после того, как ты стал приходить домой белый, точно мел, перестал высыпаться и начал искать справки из моих газет, я понял, что в этом заведении творится какая-то чертовщина. - Нет, послушай, я… - Убийства детей от рук неизвестного в костюме кролика, - тот процитировал слова из газеты, пока ходил из угла в угол, а я сидел за столом, мечтая провалиться под пол. - Сомнительного вида маскоты в закусочной, до администрации не дозвониться, а потом ещё какого-то парня увезли в скорую с разбитой головой, как раз во время твоей дневной смены. Объяснишь, как это вышло? Объяснишь, что не так с этим местом? Я молчал. Голос брата сорвался на крик. - Проклятье, ведь на месте пострадавшего мог быть ты! - он замахал руками. - У меня такое чувство, что так и должно было случиться, но ты остался жив. А теперь ты снова идёшь работать в такую же пиццерию. И мне крайне любопытно узнать, зачем? Зачем работать в такой подозрительном месте после всего, что случилось? А?! Я молчал. Оливер на мгновение утих. Он подошёл ко мне и положил руки на плечи. Я стиснул зубы. - Ничего не понимаю. Майк, почему ты ничего мне не говоришь? Что это за место? Если тебе угрожала опасность, я хочу знать об этом. Я не хочу тебя потерять, - голос его задрожал, стал болезненно мягким. Непонятная смена эмоций в конец ввела меня в ступор. Брат провёл огромную работу и почти докопался до истины, после чего его спокойствию настал конец. Он постоянно переживал за мою жизнь, а я даже ни разу не подумал сказать ему правду. Совесть обожгла жаром грудь. - Не знаю, в чем причина твоего молчания, но что-то явно гложет тебя. Прошу, объясни мне наконец, в чем дело! Я пойму, я ведь твой брат. Что бы это ни было, я не стану тебя винить, только расскажи мне все. Я тебе помогу, сделаю все, что будет нужно. Пожалуйста!… Я уткнулся в тарелку, соскребая ногтем остатки яичницы. Голова горела, а горло сдавило невидимыми клещами, так что даже бы если я хотел признаться, то не смог бы. Не могу и не хочу. Это только моя тайна, мое бремя. Мое и ничьё больше. Оливер долго сверлил меня взглядом. Ощущается как тонкое сверло, которое буравит тебе мозг - неприятно, одним словом. Я видел исподлобья, как он в бессильном гневе сжимает и разжимает пальцы, как его лицо краснеет. Его явно достало мое бесконечное молчание и враньё, и в любой момент бомба могла взорваться. Терпение у брата не резиновое. - Я хочу погулять на свежем воздухе, - мне посчастливилось проговорить это в аккурат, когда Оливер едва не разругался. Он только набрал воздуха в грудь и теперь, опешив от такого высказывания, медленно сдулся. Я осторожно поднял голову и посмотрел на него. Брат стиснул зубы, чтобы не чертыхнуться (а делал это он весьма редко, и то надо постараться довести его до ручки). С большим усилием он подбирал слова для ответа. Я готовился к взбучке. - Ладно, - брат резко встал из-за стола, чуть не опрокинув его, отобрал у меня тарелку и подошёл к умывальнику. Я тоже встал, весьма поражённый его нарочито холодным равнодушием и отчужденностью. - Делай, что хочешь. Мне надоело вечно тебя спрашивать, вечно волноваться за тебя, как за маленького ребёнка. Не хочу больше лезть в твою личную жизнь. - Но я… - мне стало стыдно за свою отстранённостью от брата. И страшно, очень страшно, что его слова прозвучали как никогда серьезно. Спохватился, да поздно. - Убирайся с глаз моих, - без крика, но с истинным презрением процедил сквозь зубы Оливер, даже не оборачиваясь. Я покорно направился в коридор, переоделся, дрожащими руками надел куртку и шапку, завязал шнурки кроссовок одеревеневшими пальцами. Когда обернулся, в коридоре никто не появился - на кухне журчала вода, но звуков мытья посуды не было слышно. Видимо брат стоял неподвижно и ждал, пока я закрою дверь. Было бы лучше, если бы он наорал на меня, дал подзатыльник, а такое гнетущее молчание и полное равнодушие причиняли боль в десять раз сильнее. Как обычно бывает, вина ходит под руку с гневом и обидой. Не знаю, на кого я разозлился в тот момент - на брата или на самого себя, но невидимые когтистые лапы вдруг отпустили горло, и слова сами посыпались наружу. Слова, которые не стоило произносить никогда. - Вот и живи со своей Элис. Думаю, от такой любви к ней ты не заметишь моего отсутствия. Раздался звон и грохот настолько сильный, будто брат со всего маху хватил тарелкой по раковине и разбил ее. Чтобы не дожидаться прилёта другой тарелки в голову, я быстро шмыгнул за дверь и убежал в сторону дороги.***
После ссоры с братом мне нельзя было вот так просто заявиться домой, где не ждало ничего хорошего. Выбежав на улицу, я тут же пожалел о своих нечаянно сказанных словах. Как я себя ненавидел в тот момент! Майк, ты моральный урод! Конченный кретин! Разве можно такое говорить брату!? Но слово - не воробей. Меня так сильно било лихорадкой от ужаса совершенного и страха, что теперь я останусь совсем один. Брат никогда меня не простит. Я час примерно стоял у трассы, затравленным взглядом глядя на нашу улицу. Снаружи похолодало, задул неприятный колючий ветер, от которого не спасали ни шапка, ни куртка; ещё и дождь проклятый лил, так что я очень скоро продрог до костей. Так и стоял, подскакивая на одной ноге. Оливер не выходил. Собственно с какой стати он выйдет после того, что я сказал? Захотелось вернуться в тепло, невыносимо тянуло обратно. Я вспомнил всех святых, кого знал, умоляя их помочь мне помириться с братом. Я просил Бога смилостивиться надо мной. Но Бог, как принято, хранил молчание. Понимая, что делать мне здесь нечего, я пошёл куда глаза глядят. Тучи медленно тянулись за мной по небу, точно грозились поливать меня вечно. Так мне и надо. Было холодно, мокро, тоскливо и грустно. Мысли вихрем вертелись в голове, чего в них только не было: и вины, и самобичевания, и тревоги за будущее, и ненависти к обстоятельствам, приведшим к расколу в нашей семье. Я должен был сказать раньше. А теперь… что толку ругать себя? Все, докатился. Эмоции захлестнули меня, и я даже не замечал, куда иду. Просто шёл и шёл вперёд, трясясь от холода. Дождь все лил. Машины добавляли сырости, резко проезжая мимо и обкатывая меня водопадом грязи. А я даже не обращал на них внимания. Никогда ещё за свою жизнь я так не гулял, как сейчас. Побил рекорд по длине маршрута, прошёл шагов раз в сто больше, чем требует здоровый образ жизни. Усталость и голод вынуждали меня сделать остановку в каком-нибудь кафе, но я упрямо продолжал свой путь, двигаясь в никуда. Время шло. Когда силы совсем покинули меня, никуда, однако, превратилось в парк Санта Фе, которого отделяли наш район чуть ли не полгорода. Ничего себе, а я даже не почувствовал расстояние. Точнее, почувствовал, несомненно, но не придал этому хоть какое-то значение. Не до того, чтобы считать километры. Знаете, гулять по парку - одно из немногочисленных хобби жителей Харрикейна. Ведь этот город не состоит полностью из бетона, металла, стекла да камня; в нем есть много свободного места, заполненного красочными видами нетронутой природы. Как раз для того чтобы без суеты созерцать эту самую природу, существуют национальные парки. Поистине места "силы" Соединенных Штатов - это многочисленные каньоны, горы, озёра, реки, степи и пустыни. Их величина, их обширность, их постоянство. Смотришь на всю эту красоту и начинаешь потихоньку завидовать индейцам, жившим на просторах материка без границ. У них с природой была особая связь, мы же, современные люди, лишены этого. Харрикейн, как и остальные Штаты, не лишён своей привлекательности. У нас много хороших парков, пускай небольших, но довольно занимательных - Дикси-Спринг, например, я бывал в нем с братом пару лет назад. Санта Фе тоже считался достойным парком для нашего маленького городка. По-своему красивое, но унылое местечко. Если хочется погулять в размышлениях по огромному полю, как говорится, на глазах у Господа - то да, милости просим. Если же душа требует неземных видов и больших развлечений, нежели чем прогулки, то ищите другое место. Это вам не Гранд-каньон, хотя народу предостаточно - все стекаются в парк, чтобы провести время с семьей на свежем воздухе. Мои ноги, на чью долю еще никогда не выпадало испытание в несколько километров пешком без остановки, ныли и болели, словно к ним привязали пудовые гири. Я присел на скамейку напротив детской площадки - они есть в любом парке, ничего удивительного. Родители беспечных карапузов, как я, скромно занявшие скамьи, чтобы отдохнуть от суеты (и совсем чуть-чуть - от детей), болтали друг с другом, а ребятишки носились как угорелые по траве, скакали, катались с горки и дружно галдели. При виде их улыбчивых беззаботных лиц я не удержался и заплакал, мои нервы не сдюжили. То и дело представлял в каждом встречном ребенке то Сюзанну, то Гэбриела, то Фритца. Будь они живы, они ничем бы не отличались от этих детей. Были бы такими же счастливыми, проживающими каждый миг своей жизни в любви и заботе. Я часто задумывался, что бы было, если бы убийства не случилось и все дети остались живы. Гэбриел и Фритц все еще ходили бы в школу. Джереми наверняка устроился бы в престижную компанию менеджмента - он парень деловой, ему такое дело по плечу. Сюзи, немного повзрослевшая, но такая же воздушная и солнечная, сейчас шла бы по дороге, держа а тонком розовом поводочке Грэя, своего верного лохматого друга. А Чарли... Ну, скорее всего она бы смогла успешно отучиться и поехала бы за город, поступать в университет на преподавателя истории. Учила бы таких же молодых, как она, и горячих на умы подростков. А я бы пришел к ней на пару, так, невзначай, послушать занятную лекцию, но на самом деле единственное, что меня бы интересовало - это ее лучистые карие глаза. Милая, бедная Чарли... Выдумывая судьбы каждого из них, я старался подавить смертельную тоску и апатию, но выходило на самом деле только хуже. Вот и сейчас у меня из глаз текут слезы. Мне кажется, что я просто сошел с ума, и все события, пережитые год, два, шесть лет назад, происходили в некоем бреду, а в действительности все совсем наоборот. И убийства нет, и никаких призраков нет, и злосчастной пиццерии - ничего этого не существует. Один я страдаю неизвестно от чего и почему. - Майк, ты ли это? - знакомый женский голос отвлек меня от переживаний. Почему я решил, что это сказала именно Чарли? Так было похоже. Я морально готовился подтвердить теорию моего сумасшествия и раз и навсегда удостовериться, что она жива и сейчас стоит рядом со мной. Но на ее месте стояла другая девушка, тоже знакомая, но все же не та единственная. - Мэри? - само по себе вышло, что в моем голосе прозвучала досада. При виде знакомой из библиотеки я тут же обтер мокрое от слез лицо и совсем не деликатно высморкался в кулак. Сейчас ли думать об этикете; крутые брутальные парни никогда не дают волю чувствам на глазах у слабого пола. Мэри искусно сохраняла равнодушный вид, но по ее глазам было видно, что она явно не ожидала меня видеть. - Ты плачешь? - спросила она. Я не хотел казаться плаксой, поэтому соврал, сказав, что у меня аллергия на пыль. Даже чихнул почти натурально. Но моя покрасневшая физиономия и мокрая улица после дождя мало чем были связаны. Естественно, Мэри и глазом не моргнула, услышав вялое враньё. - Ладно, можешь не отвечать, - спокойно проговорила она. И добавила: - Я рада, что ты в конце концов выбрался из дома на свежий воздух. В кои-то веки. - Рад, что твои ожидания оправдались, - буркнул я, достав из кармана платок и высморкавшись уже как порядочный человек. Ее еле скрытая насмешка кольнула меня в сердце. Да и что скрывать, Мэри в данный момент я хотел бы видеть в последнюю очередь. И так хреново, а она лишь подливает масла в огонь. Девушка потускнела, даже ее румянец на щеках пропал, словно мои слова выкачали из неё всю энергию. Я осекся; Мэри хоть и появилась не в самый подходящий момент, но она ни в чем не была виновата. Никогда. - Прости, я просто… тяжёлый день вышел. Мне было неловко извиняться перед ней, но не сказать ничего я тоже не мог. Подобное должен чувствовать родитель, который ругает ребёнка за проделку. Вроде бы взрослый прав, но одновременно ему стыдно. Ведь малышу обидно, он и заплакать может, а слёзы никого равнодушным не оставят. Или то, когда ссорятся муж с женой. Каждый за свою истину, но пройдёт полчаса, и кто-нибудь из них, если не оба сразу, пойдёт на попятную, склоняясь к перемирию. - Садись, что ли. Стоять-то устанешь, - я миролюбиво похлопал по скамейке. Мэри, все еще обиженная, но потихоньку начавшая оттаивать, деликатно присела на край, оправляя своё серовато-голубое платье, слегка выглядывающее из-под пальто. Пока она это делала, я невольно загляделся на ее чёрные блестящие волосы, аккуратно собранные в хвост, на ее изящные руки, спрятанные в кожаные перчатки, на миловидное личико, вновь порозовевшее, из достоинств у которого были, может, не нос или губы, но глаза, такие зелёные-зелёные, как трава на газоне, только что смоченная дождем. Я уже говорил, что Мэри не являлась эталоном красоты среди женщин, но и в ней было особое очарование. Вот и сейчас, заглядевшись на нее, я испытал странную негу, разлившуюся по всему телу. - Как… поживаешь? - язык, с которого буквально минуту назад срывались не очень тёплые слова, стал заикаться, обмяк, точно по пьяни. Я и сам чувствовал себя так, словно неделю не просыхал. Мэри повернулась ко мне полубоком, встревожено теребя кончики волос пальцами. Моей странной перемены в голосе она, к счастью для меня, не заметила. - Неплохо. Нашла себе работу. Атмосфера чуть ли не праздничная, условия комфортные. Оклад, правда, небольшой, но это не страшно. Меня все устраивает. Конечно, - Мэри улыбнулась краешком рта, - в этой закусочной всегда царит необычная благодать, словно в церковь приходишь исповедаться. - Погоди, ты тоже работаешь в забегаловке? - неожиданная новость немного вытащила меня из ловушки очарованности. Я удивился такому сходству наших судеб. Это не просто так! - А что за местечко? Пиццерия какая или что-то другое? - Это скорее бургерная, не пиццерия… - Мэри запнулась и посмотрела на меня с прищуром. - К чему ты клонишь? - Я тоже работаю в похожем месте! Только в пиццерии. - Правда? - девушка казалась заинтересованной. Она придвинулась ко мне, подперев кулаком подбородок. - А что за пиццерия? Я понял, что нашёл подходящего слушателя, чтобы высказать всю правду-матку. Но поверит ли мне этот единственный вольный слушатель? Выясним! - Недалеко от моего дома. Пиццерия Фредди Фазбера, может, слышала? - я приуныл, когда Мэри закачала головой и изобразила полное недоумение, но не стал сдаваться. Не знает, значит, узнает. - О ней ещё в газете писали, лет шесть назад, там случилось… эм, там один курьезный случай был, ее и закрыли. А потом открыли снова, представляешь? - Я честно не знаю, что это за пиццерия, - Мэри примирительно подняла руки. - Прости, я сейчас мало чем интересуюсь, кроме работы. Ну, если эта пиццерия, как ты сказал, недалеко от твоего дома, я, пожалуй, загляну туда потом. - Только не это! - крикнул я и замахал руками, чуть не съездив Мэри по носу. Она чуть не подпрыгнула от внезапности и не ударила меня в ответ. Нет, ни в коем случае! Я бы не стал так эмоционально дергать конечностями, если бы не было причины. Если ещё и Мэри пойдёт в пиццерию, в будущем в заброшенном здании найдут двух жмуриков. Такого исхода, даже для нелюбимой девушки я не хотел. Однако подобные крики ни для кого не покажутся нормальными, а потому я быстро умолк и, сцепив руки в замок, спокойно сказал: - То есть, я хотел сказать, что там нечего делать. Ее сейчас снова закрыть хотят. Грязно, темно, крысы… Мне деньги нужны, хоть сторожем там подзаработаю, а потом уволюсь к черту. - Ясно… - глаза Мэри говорили лучше слов. Конечно, она видела во мне психа. Да я и выглядел в тот момент как сбежавший из психушки. И это было самым невыносимым. Ветер дул, облака носились по небу наперегонки друг с другом, то ли надеясь успеть куда-то, то ли просто проверяя себя на прочность перед воздушными потоками. Дождь уже не лил, а внутри все равно что-то противно чавкало. И влюбленность эта мимолетная вновь сменилась скукой и обидой. - А ты что? Наверное, все лучше, чем я. - А? Да, наверное, - как-то неуверенно промолвила Мэри, поёжившись - ветер действительно похолодел, пока мы беседовали. Но что-то примешивалось к ее голосу, не зависящее от погоды. Она втянула голову в плечи, как ребёнок, сжалась и словно уменьшилась. - Знаешь, та бургерная, в которой я сейчас работаю, тоже нельзя назвать экзотичной. Она совсем недавно открылась, а придурки-администраторы даже подходящее название не придумали. Я пожал плечами, но не стал ее перебивать. - Я там официанткой работаю, - продолжила девушка. - Персонал ещё не полностью набран, поэтому приходится делать несколько дел сразу. Вот сейчас, например, мне поручили проводить уборку после закрытия. Я так даже на ночь оставалась. - Понимаю, сам ночью работаю, охранником. Нескучная работенка, особенно когда по пиццерии ночью кто-то шляется. Мэри точно током ударило. Как только я сказал это, она вся встрепенулась, вперившись в меня взглядом. Она глядела на меня так долго, так внимательно, что я от замешательства отодвинулся. Мне было некомфортно от того, что Мэри не отрываясь смотрела прямо в лицо, хотя создавалось впечатление, что она как бы смотрела сквозь меня, потому что ее взгляд с каждой секундой становился все более отрешенным. - Да, - пробормотала она, все так же глядя через меня. Ее угольно-чёрные брови поползли вверх. Прежде чем я сообразил спросить, все ли в порядке, как она вышла из транса и наклонилась ко мне, понизив голос до шепота. - В той бургерной, где я устроилась официанткой, не все спокойно. Начальство задумало ввести в эксплуатацию маскотов-роботов. Якобы чтобы лицо заведения встречало посетителей живьём, так сказать. Пока они стоят в служебном помещении, но мне почему-то кажется, что, когда я прихожу туда ночью, они… - Оживают, - закончил я ее фразу. Девушка кивнула и потёрла в волнении ладони. - Ты, должно быть, посчитаешь меня сумасшедшей, - она нервно усмехнулась. - Я и сама не знаю, правда это или только кажется. Я так не считал. Теперь я, наоборот, доверял Мэри больше, чем прежде. Она была напугана, что-то терзало ее так же, как и меня. А ещё эти маскоты… Какое странное совпадение. Уже в двух закусочных появляются аниматроники, и мне почему-то кажется, что опасения моей знакомой не такие уж беспочвенные. Опять живые роботы? Опять убийства? Опять невинные души? Все это слишком подозрительно, чтобы являться всего лишь совпадением. Ситуация приобретает непредсказуемый поворот событий. - Мэри, - обратился я к собеседнице, взяв ее за руку. - Я не считаю тебя чокнутой. Больше скажу: я тебе верю на сто процентов. Дело в том (мне не хотелось это говорить), что в моей пиццерии тоже находятся старые аниматроники-маскоты. Они двигаются по ночам и атакуют все, что видят. Объяснять, почему, не стану, но скажу: то, что в твоём заведении есть роботы, не к добру. Уходи оттуда, пока не поздно. - Они есть и в другой пиццерии? - испуганно спросила Мэри, ее лицо побледнело. - Атакуют? Что ты хочешь этим сказать? Они что, могут убить человека? - Они и не такое могут. Поэтому прошу тебя, как друг, уходи из этой бургерной. А не то не миновать беды. - Кошмар, - Мэри держалась за лоб свободной рукой, а другой сжала мою ладонь так, что едва кости не хрустели. А ведь по ней не скажешь: хрупкая девушка и такая хватка! - Так я не чокнутая… Все правда… - Именно. - Погоди, но… откуда ты знаешь? И почему ты сам ходишь в пиццерию ночью, если знаешь, что эти роботы опасны? Я бы не смог толком объяснить Мэри, что мои желания и чувство долга не совпадают. Как сказать, что в телах аниматроников заключёны детские души? Как сказать, что компания, управляющая заведением, точит на меня зуб за раскрытие многих тайн прошлого? Как сказать, что я хочу помочь старым друзьям? - Мэри, есть кое-что, из-за чего я работаю там. Я бы хотел сказать, почему но… не выйдет. Прости. - Ладно… ладно, - Мэри вздохнула и села прямо, отпустив мою страдальную руку. А потом вдруг приблизилась ко мне, так, что я видел все тёмные пятнышки в изумрудной радужке ее глаз, и поцеловала - прямо в губы. Меня как кипятком ошпарило. Волна жара прокатилась от головы до кончиков пальцев на ногах, щеки вспыхнули, а сердце подскочило в груди и забилось в лихорадке. Меня ещё никто так не целовал - так смело и так нежно. Я просто не мог устоять, не мог сопротивляться своему первому поцелую. Я поддался порыву чувств и обхватил ладонями лицо Мэри. Какое блаженство… пусть этот поцелуй продлится вечно, пусть он навсегда останется на моих губах. Как хорошо… Я забылся, и все, что хотелось - это вдыхать пленительный запах женских духов, зарыться в блестящие волосы и никогда, никогда не отпускать Мэри. Всего один поцелуй, а какое разнообразие эмоций, такого со мной никогда не случалось. Может, зря я ее игнорировал? Может, вот она - моя судьба и к черту все остальное? Буду жить, буду любить, как обычный человек. Но закрываю глаза - и вместо темноты вижу совсем другую девушку. Вместо привычной одежды - какое-то трико, утратившее былой лоск и цвет, испачканное не то грязью, не то кровью. Она стоит напротив, качаясь, еле держась на тонких ногах но в ее надломленный позе просматривается что-то крепкое, как натянутый трос. Тёмные глаза, в которых сверкают золотые искры, смотрели без упрёка, но с бесконечной болью и непривычной для молодой особы мудростью долгих лет жизни. А ведь ей всего было тринадцать лет, когда… Я отшатнулся от Мэри, прервав наш затянувшийся поцелуй. Меня точно из воды вытянули - в ушах звенело, звуки доносились нечетко, как из-за невидимой преграды, а в глазах плавали расплывчатые тени. И как не моргай, а видишь только осунувшееся заплаканное лицо девочки, которая когда-то спасла мне жизнь. Лицо, которое не давало мне спать спокойно все шесть лет. Я чувствовал себя предателем. Преступником, не выполнившим самую главную клятву. Да, можно было притвориться, что прошлое позади, сделать вид, что новая жизнь вот-вот начнётся, надо лишь сказать себе: что было, то прошло. Но эти глаза, глаза не человека, но мученика, ангела, спустившегося с небес и отдавшего жизнь за праведных и за грешников. И за меня тоже. И сердце в груди заныло от одной мысли, что отплатить добром на добро человек почасту не умеет. Заслуживает ли он тогда спасения? - Майк? - Мэри отстранённо смотрела на меня, прикрывая ладонью рот. Такая прекрасная ранее, сейчас в моих глазах она выглядела такой же обычной, как и все. И поцелуй уже ничего не значил. Мы оба это понимали. Она посмотрела на небо, моргая часто-часто, чтобы не заплакать. Потом снова обратилась ликом ко мне. Зелёные глаза потускнели. - Прости меня. Я думала, что мы… начнём все заново. Господи! Это самые ужасные слова, которые я от неё слышал. Прошло немало времени. Все точки давно расставлены над «i», все всё поняли, а она до сих пор, как не умеющая учиться на ошибках, любит меня. Иначе бы не заговорила со мной в парке. Иначе не стала бы откровенничать, а уж потом - и целоваться. Что не так с этим миром? Почему мы отдаём себя без остатка тем, кого почти не знаем, кто, может, никогда нами и не интересовался, а людей, которые любят нас здесь и сейчас, не ставим ни во что? Почему Мэри просто не может отпустить меня и жить дальше? Так было бы проще - для нас обоих. - Мэри, - в горле пересохло, слова не подбирались. Девушка молча ждала ответа. - Я… не могу… прости, я тоже хотел бы быть с тобой, но… Не могу. Мэри так ничего и не ответила. Для неё в одночасье все сущее утратило смысл, я это ощущал всеми тонкими струнами души. Она опустила голову и сжала руками подол платья. Ещё бы немного, казалось, и ногти, пропоровшие кожаные перчатки, вонзятся ей в ладони. Я хотел ее ободрить, но язык попросту окостенел, и сказать что-нибудь дельное не вышло. - Ладно, - сказала она так тихо, что я еле расслышал. Как ни в чем не бывало она поднялась со скамьи, поспешно выпустила из рук подол платья и заправила выбившиеся пряди волос обратно в пучок. Я, как дурак, тоже встал и замер. Девушка взглянула на меня ещё раз бесцветными глазами, ее губы вздрогнули, будто она порывалась сказать ещё что-то, но так и не разомкнулись. Наконец она протянула мне руку. - Ты найдёшь ещё своё счастье, - я пожал ей ладонь и тут же отпустил, боясь, что обожгусь. Глупость, но все же. Мэри отвернулась. Она собиралась уйти. И вдруг я услышал, как она еле слышно пробормотала: - Я надеюсь, что ты тоже будешь счастлив. Не добавляя ещё каких-то реплик, она пошла прочь по дороге, все еще мокрой от недавно выпавших осадков. Я смотрел ей вслед, и что-то внутри вынуждало меня крикнуть ей вслед, остановить, попросить остаться. Но голос совести не заглушить, а он, зараза, громкий и докучливый - так и бьет кувалдой по мозгам и колет иглами несчастное сердце. Мэри… не с тем парнем ты мечтала завести семью, жить в покое и благоденствии. Да способен ли я дать ей это? Я стоял и не знал, куда деться, а ветер все дул мне в спину, заставляя снова скитаться по городу в поисках пристанища. Несмотря на упреки брата, на тревогу Мэри и на собственные страхи, меня тянуло вернуться в пиццерию. Даже если этот поход ни приведёт ни к чему хорошему, моя совесть будет чиста. И перед собой, и перед Богом, которого я с такими темпами увижу очень скоро. К моему отчаянию примешалось ещё и горькое разочарование в жизни и чувство того, что я теряю что-то бесценное и уникальное, что мне больше никогда и ни у кого не найти.