Латте с кленовым сиропом

очарование.

      Покачивается, кряхтя и вздрагивая, словно старик в попытке пробежаться, вагон. За широкими стёклами с наклейками в стиле «не прислоняться», невесть кому адресованными, учитывая, что всё равно прислоняются, проносятся серые черви проводов — ровные линии, становящиеся заметными лишь при приближении к станции. Метро гулко завывает, провожая поезда мутным взглядом бездонных чёрных очей, из пропасти то и дело выныривают новые вагоны. Единая отлаженная система. Ни шага в сторону от заранее установленных маршрутов.       Ян едет в самом хвосте поезда: заскочил в последнюю минуту. Метро ему откровенно не нравится, но пешком идти несколько километров желания нет никакого, так что приходится терпеть и предвечернюю давку, и жаркие бока чужих людей рядом, и даже это бесконечное тарахтение. Когда долго живёшь в большом городе, привыкаешь к шуму, но в последнее время Яна часто это раздражает. Может, потому что сам вымотался и не переносит лишнего давления на виски. Может, потому что в отчаянной попытке ухватиться хоть за что-то стал чаще смотреть по сторонам и прислушиваться к любым шорохам. Чёрт его знает. Ян знает максимум то, что дико устал.       Он отодвигается к стенке, прислоняясь боком и позволяя войти новому потоку спешащих куда-то горожан. Надвигает шапку из тонкой ткани ниже, прикрывая лоб; зачёсанные назад волосы хоть так не лезут чёлкой в лицо. Он сам весь похож на нахохлившегося воробушка — стоит, исподлобья иногда поглядывая на окружение, губы плотно сжаты, в глазах мрачное выражение, описываемое небезызвестными матами. Мешковатые штаны, безразмерная футболка под джинсовой курткой, он весь похож то ли на бездомного, то ли на представителя хип-хоп культуры — зависит от возраста смотрящего. Бабульки по соседству поглядывают неодобрительно. Яну наплевать. Его любимые наушники сломались, а денег на новые нет, и он томительно вслушивается в перестук колёс, пытаясь в нём раствориться и хоть так дать себе немного отдыха.       «Это так глупо звучит, — размышляет он угрюмо, покачиваясь в такт вагону. — Как будто мне есть, от чего уставать». Казалось бы, двадцать два года, писать выпускную работу время ещё не пришло, есть увлечение, удобно совмещающееся с многочисленными подработками. Чего можно дополнительно желать? Ян живёт один, сам себя обеспечивает, вылез из дыры материальной зависимости от родителей — сказка. Совсем не имеет значения, какой ценой эта независимость даётся. И с какой горечью треплет осознание, что можно от сложностей избавиться разом, только позвонив отцу, но тогда любые попытки вдохнуть будут пресечены раз и навсегда.       Может, ему жилось бы лучше, не будь он сплошным разочарованием. По крайней мере, из-за этого влияния Ян не мог смотреть на себя критично, так и руки опускались, когда что-то шло неправильно — конечно, чего ещё ждать от ничтожества. Вот и стыла в костях усталость, только глубже вбиваемая окружением, и засыпал Ян быстро, но мёрзло, и едва разлеплял глаза по утрам. Голову ломило нещадно даже сейчас. Ян потирает затылок, сдвинув шапку на самые брови, и возвращает её на исходное место — легче всё равно не стало.       Он возвращается домой, но чувства, выжженные до серебристого пепла, молчат, и ни радости, ни тоски Ян не испытывает. Он позволяет последнему ручейку людей — станция конечная — вынести себя на платформу, пахнущую железом, камнем и сонным молчанием соседнего спального района. Топает по переходам и много раз поворачивает, держа руки в карманах и нахохлившись, как дворовый воробей. Когда получается выбраться на поверхность, он вдыхает полной грудью, но в лёгких застывает сигаретный дым и запахи бесчисленного количества людей, становится мерзко. Высоченные дома — стеклянные ульи — отражают окнами лоскутки неба: оно уже красится персиковым, понемногу сближаясь в тёплую гамму, потому что вечер здесь сам по себе не холодный, это только внизу, среди бездушных тупых тел, так морозит. Ветерок балуется, швыряя Яну в лицо пригоршни сухих смешков. Город ухмыляется, глядя на своих пчёл, но его ухмылка тоже лишена каких-либо искренних чувств.       В спальном райончике, прямо у входа в него, красуется аккуратный торговый центр. Ему далеко до своих собратьев в сердце города, но зато он в своём роде лучший: чистый, презентабельный, как для фотосессий счастливых покупателей, красуется аккуратностью витрин и дружелюбно зазывает скромными магазинчиками, в которых можно найти всё необходимое. Через холл первого этажа — вытянутый, как галерея, — можно сократить путь до дома, что Ян и делает, сворачивая с меньшей частью людского потока и вплетаясь в его неспешность. Шаги даются с невесомостью, а голову всё ещё ведёт.       И внезапно начинает вести ещё сильнее. Ян улавливает запах, которому не сразу находит название; его встряхивает легонько, даже взгляд проясняется. Смазанность реальности более-менее приобретает формы. Ян оглядывается, застывая и оттого мешаясь проходящим, но как-то плевал он на их косое недовольство; пытается поймать аромат снова. И наконец его находит, следует, как слепой на голос, и почти втыкается в лавочку. Оказывается, чудная аура принадлежала кофе: здесь стоит внушительного вида кофемашина, вокруг которой, вдоль верхней полки, выставлены на всеобщее обозрение бутыли с разноцветными сиропами-добавками; пирамида картонных стаканчиков, раскрытое глянцевое меню на подставке. Когда эта лавочка тут появилась — Ян не помнит. Он раньше её не замечал. А теперь смотрит с жадным вниманием, потому что кофе он вообще-то не переносит на дух, но почему-то аромат в этот раз привлёк.       — Добрый вечер! — раздаётся совсем рядом мелодичный до одури голос, и Ян резко вскидывает лицо. И сразу об этом жалеет. Лучше б он ослеп или вообще помер, чем сейчас это видеть, лучше бы память себе стёр — потому что в другом случае он теперь не сумеет увиденное забыть. Сердце проваливается в пятки, и Ян чувствует себя до простого идиотом.       Не то чтобы тут было криминальное, но это точно противозаконно — так улыбаться. За прилавком, в белой облегающей рубашке с наколотым бейджиком, стоит продавец или, как там называют, бариста. Ян вспоминает это фоново и не акцентирует внимание. Он так залип, как никогда прежде не залипал. Незнакомец — молодой парень, примерно Яну ровесник, и он так обворожительно улыбается, что душа падает куда-то в бесконечную пустоту. Кажется, весь мир сконцентрировал своё сияние в этой улыбке — беспечной, дружелюбной, с оттенком веселья в уголках тонких губ, а вместе с губами улыбаются и кристально-чистые голубые глаза с восточным разрезом, смешливые и совсем не лукавые. Ян тупо пялится на эту очаровательную улыбку, на эти чистые глаза, потом только замечает худое лицо с высокими скулами, шелковистые тёмные волосы с косым пробором, проколотое в нескольких местах левое ухо с серёжками и только одно колечко — в правом, и изящный изгиб шеи, плавно переходящей в узкие плечи.       — Желаете что-то? — спрашивает бариста, а Яну хочется взвыть сразу: «Тебя!». Потому что этот парень — набор его фетишей и всего, что ему когда-либо нравилось. И ориентация Яна голубее глаз этого красавчика, а сейчас вообще перетекает в высшую степень радужности. Голос не слушается и выдаётся с хрипотцой, словно сел.       — Кофе. Пожалуйста.       — Кофе у нас хоть отбавляй! — снова улыбается бариста, и ради этой улыбки, честное слово, Ян мог бы кого-нибудь убить. — Какой предпочитаете?       Запоздало мелькает в голове, что хватит выставлять себя конченым придурком, и Ян едва заставляет себя отвести взгляд, смотрит на меню и выдаёт первое, что попадается:       — Эспрессо.       — Понял-принял, — сияет бариста. Он насвистывает, поворачиваясь к кофемашине, и у него даже спина красивая. Наверно, не для всех, но для Яна точно. Ему нравятся худые парни, а этот и впрямь худой, даже талия узкая. Хотя он ненамного отстал от Яна в росте — кажется, они на одной высоте. «Что я творю?» — в панике мечутся мысли внутри пустой головной коробки, а Ян так и стоит тополем у лавочки, не отступая и не пропуская вперёд очередь, смотрит, как умело и ловко двигается человек с потрясающей улыбкой и порхают его руки, справляясь с рычагами и стаканчиками.       Ждать не приходится долго, и это веет обидой: на самом деле Ян с удовольствием бы задержался. К тому же, видя объём выданного напитка, он чувствует некий подвох — кофе тут на самом донышке, хотя аромат сильный, и как-то подозрительно всё это. Точно понимая его замешательство, без малейшей попытки пристыдить незнанием бариста сообщает:       — Эспрессо — самый крепкий кофе. Выжимка зёрен. Так что если не любите слишком горький, советую сахар добавить.       И протягивает два пакетика. Чтобы наверняка, Ян ссыпает оба и помешивает деревянной палочкой; оплачивает по карте, молча и стараясь не поднимать глаз от стаканчика, чтобы снова случайно не залипнуть на неземное существо с голосом сирены, зазывающей в смертоносный океан. Пробует на вкус и весь передёргивается: судорогой сводит буквально всё тело, пробирает до волокон, это ужасно горько! И случайно слышит подавляемое фырканье, оглядывается: бариста смотрит ему прямо в глаза, а у самого в зрачках тают смешинки. Сбитый с толку, сконфуженный Ян, не прощаясь, отворачивается и неровно, но на максимальной скорости идёт прочь, к выходу из торгового центра. Ему стыдно до румянца на щеках, хотя вроде нет причины.       Ян ничего не мог поделать с тем, что к парням его тянуло с такой же силой, с какой к девушкам — часто поплачивался за это, пару раз его избили, однажды пролежал в больнице из-за одного придурка. И всё-таки какое-то время пытался построить отношения. То с девчонкой, то с пацаном. Ни разу не получалось. Ян — замкнутый, с заниженной самооценкой и скалящий клыки на давление любого рода — быстро становился в тягость. Скверный мальчишка. Как мать и повторяла, разочарование во плоти.       Дом Яна — один из стеклянных ульев спального района, одинаковый с ними всеми, узнаётся лишь по давно выученному дворику. Всё выглажено по каждой черте, подметено, прибрано. Вообще-то наступила осень только-только, но трава уже будто пожухлая и старая, ничего радостного. Мелкая щетина окружает чистые тротуары. Ветер крепчает к вечеру, нагоняя на сиренево-рыжее небо несимпатичные облака, похожие на комки мокрой ваты. Наверно, завтра пойдёт дождь. Ян автоматически шествует через холл, мимо увешанной почтовыми ящиками стены, поднимается в одном из лифтов на свой ненаглядный шестой этаж, щёлкает ключами, открывая дверь.       Квартира встречает его тишиной и затхлостью. Она совсем небольшая и похожа на каморку; тесная маленькая прихожая с дверью в ванную, единственная комната-студия со встроенной кухонкой, столом и широким диваном, на котором при желании могло бы и двое поместиться, но который наполовину завален вещами, шкаф и выход на балкон — неожиданно широкий для такого малогабаритного жилища. Этой квартирки достаточно, чтобы в ней ночевать и иногда работать. Ян не включает свет — солнце ещё не село, отражается в окнах соседней высотки — игнорирует городской шум, дыхание, что слышно из любого конца мегаполиса, и проходит, сразу садясь на диван. Он всё ещё держит в руке стаканчик из кофелавочки, хотя эспрессо, кривясь и морщась, допил. Не то чтобы стало прекрасно, но он неожиданно чувствует себя немного лучше. В голове прояснилось. Шум перестаёт раздражать. Вспоминается лёгкий изгиб светлых губ, манящий внезапной искренней весёлостью, и Яну хочется выть.       «Больше ни за что туда не приду, — вздыхает он про себя. — Нечего давать себе лишние надежды». С какой-то долей оптимизма он даже раскидывает вещи с дивана по полкам шкафа, принимает душ и заворачивается в тонкое одеяло. Балкон, как всегда, открыт, и с него сквозит холод, но духоту Ян переносит куда хуже. Лучше уж мёрзнуть. Так что он сворачивается посреди двуспального дивана, закрывает глаза и пытается не слышать звон в голове и стоящие в ушах смешки парня с чудесной улыбкой.       «Я даже имени его не узнал». Но и не надо. Нечего напрасно себя этим гонять, всё равно девяносто процентов красивых парней — натуралы, даже будь бариста геем, он слишком симпатичный, чтобы быть свободным. А самое главное — Яна с его характером никто не может вытерпеть дольше, чем он сам. Ну и ладно. Правда, Ян не помнит, залипал ли так конкретно на кого-либо, и всё же — никакой разницы. Его жизнь не изменится от одной случайной встречи. И, чтобы не тревожиться напрасно, кофелавочку он будет обходить стороной.       На следующее утро он трясётся в вагоне метро, перестукивая костями, пока тот перестукивает колёсами, покачивается, держась за поручень. Людская толпа стискивает со всех сторон, и Ян молча и мрачно её ненавидит, как ненавидят всё, что никогда не имело смысла. На дисплее телефона — пропущенный вызов от отца, а в рюкзаке за спиной конспекты со вчерашней лекции. Свою специальность, на которую отправили родители, Ян тоже ненавидит всей душой, но учится исправно, потому что иначе будет трудно нагонять в конце семестра — а ему ещё выпускную работу писать. Собственно, сейчас уже не помнится, почему Ян поступил именно сюда. Возможно, это был единственный способ отделаться от родителей: я поступил, куда вы хотели, что ещё надо? По крайней мере, хоть так в их глазах Ян не казался отбросом.       «Он у нас, конечно, не так хорош, — говорила как-то про него мать своей высокопоставленной подруге, не подозревая, что сынишка всё слышит, — но может быть способным, когда хочет». Это «может быть способным» вымораживало. Ян знает, что достаточно усидчив и обладает неплохой памятью, что он схватывает на лету информацию и справляется со всеми работами, правильно распределяя время, но вечное «не так хорош» из уст родителей превратилось не в плётку, а в тиски. Отец — глава успешной фирмы, мать — известный адвокат. Старшая сестра с блеском окончила обучение в медицинском университете и считается одним из самых талантливых молодых хирургов. Ян рядом с ними просто никто, ноль без палочки — решительно отказался принимать бизнес в наследство, больше времени посвящает своим танцулькам, чем дополнительным курсам, и совсем не ладит с высшим обществом, в которое его пытались пропихнуть.       Как объяснить им, что танцы — это не просто хобби? Ещё когда Ян был зелёным подростком и очень болезненно реагировал на нападки со стороны родни, считавшей, что в его возрасте уже надо быть амбициозным и уверенным, он стал глушить тоску танцем. Движения всегда выходили проще и изящнее мыслей; хип-хоп поглотил Яна, затянул в себя с головой, позволяя на продолжительные минуты почувствовать себя живым, настоящим, свободным от ожиданий, ответственности и людской молвы. Это был потаённый способ сохранить себя, когда это «себя» пытались уничтожить, подменив изысканными фальшивками, какими являлись его родители. Ян никогда не чувствовал себя хорошо, пока не танцевал. Если бы можно было это объяснить... но даже так вряд ли его бы услышали. На его желания и мысли родители всегда плевали, полагая, что сделать его самого и его жизнь лучше способны только они со своими идеалами.       Он никогда не был их достоин и со временем смирился. Если он другой, то нечего рядом с ними делать — так что на первом курсе универа Ян переехал в спальный район, снимая студию, частенько голодал, пока не научился совмещать учёбу и работу, но сам держался на плаву и изо всех сил грёб ластами. Ему надоело быть ничтожеством в собственных глазах. Он просто хотел хоть немного радоваться тому, что жив.       Пары заканчиваются раньше времени, и Ян коротает часы до вечера в зале, вместе с университетской танцевальной группой: они устраивают между собой баттлы, в которых Ян оказывается победителем. Не потому что двигается лучше них, а потому что в его танце — всё отчаяние и вся накопившаяся злость. И после тренировки он снова чувствует себя разбитым и измученным, и ему снова ехать в метро в пустую квартиру, а там надо хоть что-то приготовить, а может, легче просто уснуть. «Заколебало».       Ноги сворачивают в сторону торгового центра раньше, чем Ян успевает это осознать, и практически втыкают его в очередь около кофейной лавочки. Сегодня здесь много народу, ждут своей возможности испить терпкий аромат, а Ян в замешательстве и собирается свалить — но спотыкается об улыбку баристы и забывает обо всём на свете. Потому что у него всё такая же лёгкая и бодрая улыбка, он всё так же ловко обращается с приборами и разговаривает с каждым клиентом, как со старым другом. В общем гаме сложно что-то различить, но Ян слышит его голос и готов всё отдать, лишь бы слышать его дольше. У баристы сегодня ещё и в нижней губе колечко, но улыбку это совсем не портит. Ян смотрит ему в лицо, застывая и любуясь, впитывая зрачками каждую деталь — от высоких скул и коротких чёрных ресниц до лезущей в глаз чёлки, зачёсанной набок, но всё равно чуть вьющейся. Бариста улыбается уже ему, и от этой определённости по телу Яна пробегает дрожь, от плеч до коленей, и сразу хочется сбежать.       — Господин Эспрессо! — приветствует его бариста, и доходит, наконец, что подошла его очередь. — Добрый вечер. Кажется, вчерашний кофе по вкусу не пришёлся?       — Да, — тупо отзывается Ян, едва соображая, что надо шевелить губами и языком, чтобы шёл звук. Он чувствует, что парень смотрит именно на него, и от этого утыкается взглядом в стойку, не решаясь поднять голову. — А что... есть ещё?       Баристе надо обслужить ещё и других покупателей, но он принимается за дело с энтузиазмом, как будто Ян первый клиент за целый день. Расписывает какие-то виды, какие откровенно пролетают мимо ушей, затем задумывается и сообщает:       — Вы сладкое любите?       — ...Относительно.       — Тогда давайте-ка я вам лавандовый кофе состряпаю. Если уж он не понравится, можете смело меня прибить!       Парень посмеивается, и от его беспечных смешков сводит в низу живота; Ян кивает с пересохшим горлом и только расплачивается, когда бариста принимается за дело. Насвистывая бойкую мелодию, он колдует над своими аппаратами и бутылями, а Ян тем временем смотрит на его запястья — тонкие, худые, с изящно выпирающими костяшками. Ян тоже худой, но больше поджарый и мускулистый — он всё-таки танцует. А вот парень именно худой, неболезненно и естественно, и похож на сошедшее с небес чудесное сознание. Проходящие мимо девушки оглядываются на него с заинтересованностью на наштукатуренных личиках, и Яну становится тошно от себя.       — Попробуйте здесь, я настаиваю! — проговаривает бариста, опуская стаканчик на специальную стойку. Ян с сомнением замирает, но всё же тянется к горячему картону; он ожидает уже желания поморщиться, но внезапно не чувствует ни капли отвращения. Напиток на вкус странный, но совсем не отталкивающий. Сладковатый, как цветы, и с ощутимым кофе, который не режет язык своей крепкостью. Приятный аромат лаванды мешается с ароматом изначального напитка, и Ян вдруг понимает, что ему очень даже нравится. И что бариста торжествующе сияет: — Вот видите! Немного магии, немного сиропов — и даже невкусная вещь может стать божественной. Оно стоило того?       Ян не отвечает: не знает как. Он вообще всю разговорчивость потерял и не надеется вернуть, так что просто забирает напиток и угрюмо топает прочь, не выдерживает на предпоследнем шаге, оборачивается — на миг ему мерещится, что бариста смотрит ему вслед, но затем тот уже работает со следующим клиентом, и Ян списывает всё на богатое воображение. Эх, и зачем только явился? Зато одно он теперь знает точно. На бейджике красавца-баристы значилось имя. Модест.       Латте с лавандовым сиропом. Он что, девчонка? С другой стороны, продавец должен угождать покупателям, и молодой бариста с этим справился — то-то сиял как начищенный пятак. Он подобрал верный напиток: Ян, не любитель кофе, всегда предпочитавший энергетики, в полной мере оценил предложенную вкусность и не мог остаться недовольным. Значит, со своей работой этот «Модест» справился. Ян даже гуглит, что за имя заморское — да нет, в России вполне имеет место быть, значит, бейджик не врёт, парня и впрямь могут так звать. Интересно, какая у него фамилия? А отчество? Сложно ведь подобрать что-то к такому имени. Модест... Звучит хрустально, как туфелька Золушки. И немного старомодно. А его носитель — худой, что косточки на кисти видно до единой, когда пальцы раскрываются, и обаятельный, чёрт бы его побрал, так и плещет харизмой.       Думать о кофе-мальчике Ян себе категорически запрещает. Ему вспоминаются бесконечные разы, когда он пытался хоть что-то поделать со своим дурным нравом и построить стабильные хоть в чём-то отношения. Двадцать два года, а ещё не получалось за весь срок. Раньше Ян встречался с девушками, один раз до постели дошло — и после этого раза понял, что не его. С парнями не складывалось просто по причине характеров, и тут до полноценного секса Ян так и не добрался; не знал, жалеть ли, но определённо скорбел по тому, какой он хмырь, что не может быть хоть сколько-то привлекательным в глазах другого человека. Родители всегда гнобили его как ничтожество, вот он и привык, должно быть, себя таким считать. Не на что надеяться. Он старательно вдалбливает это себе в голову, пока поднимающийся ветер гонит по тротуарам обещание скорой осени.       Центр города пестрит витринами, заголовки крикливо вещают о последних новостях, и в метро всё так же много одинаковых внутри, хоть и таких разных с виду людей. Сколько бы Ян их ни рассматривал, он не видит никого выделяющегося, как будто для него все слились в единую массу. Нет ни у кого очаровательной улыбки, или чистых голубых глаз, или лукавого их разреза, и все они так не похожи на Модеста, что становится и радостно, и тошно. Кажется, Ян уже решил, что делать ничего не будет. Лучше ему больше не появляться в том торговом центре, хоть это и удлинит дорогу до дома.       — Ты какой-то задумчивый, — протягивает приятель-одногруппник. Яну тяжело сходиться с людьми, но и у него есть пара товарищей, с которыми можно поболтать ни о чём. То, что они заметили его угрюмость, уже странно, потому что раньше не особо приглядывались.       — Да так, — отмахивается Ян и торопится скорее в зал. Сегодня он хочет в совершенстве освоить новую программу для выступления: танцевальная группа выезжает на областные соревнования, проводящиеся в городке неподалёку, и там должны показать высший класс. Движения Яна, как всегда, пластичны, и он в такт выполняет все шаги, отдаваясь музыке и погружаясь в неё, как пловец в морскую тёплую воду; это его течения, он знает их направление и их подводные камни, его не обмануть урывками и скачками бита. Ян — это танец во плоти. Он не может не быть идеальным именно тут, потому что это единственное, во что он вкладывает душу. Единственное, благодаря чему он хоть чего-то стоит.       Модест должен остаться иллюзией, фальшивкой. Ян найдёт, как взбодриться, и без кофе, так что ему не нужно приходить к лавочке ежедневно, да и времени залипать на красивого торговца нет. Он должен... должен что? Разве он не делал всё для того, чтобы родители сочли его достойным? Разве не пытался им соответствовать? Ян сбивается на повороте и останавливается совсем. Вокруг — пустой зал, потому что тренировок сегодня нет, зеркала в пол, в которых отражается один растерянный силуэт. Ян всегда пытался хоть немного одобрения вызвать в родне. Не вышло. Так что смирился с этим и продолжил жить, как уже наметил. Но вот в этом году он окончит университет — и что будет? Пойдёт работать по специальности? Скорее всего, хоть её и ненавидит. Будет оплачивать квартирку и дальше. Может, получится остаться в танцах или уйти во взрослые группы, учить молодёжь. Не такой плохой вариант, но внезапно тело сковал приступ холода — перед Яном расстилалась неопасная, но знакомая до судороги обыденность, и даже в ней он оставался одинок. Потому что он скучный и не умеет ладить с людьми, и ещё у него вечный бардак — дома и в жизни, и куча неопределённых комплексов, и довеском тащит ко дну ориентация, с которой ничего не поделаешь.       Ян чувствует себя уставшим, хотя ничего ещё не сделал, чтобы устать.       Решает всё-таки не идти длинной дорогой и сокращает через торговый центр. Снова одна и та же ошибка, он уже не сопротивляется, сворачивая к кофейной лавочке. Сегодня народу почти нет, и Ян сразу становится заказывать. Парень с именем «Модест» на бейджике тут как тут, раскрывается обезоруживающей улыбкой, издеваясь над предательски дрожащим сердцем Яна, и предлагает попробовать осеннее меню.       — Лавандовый кофе вам понравился? — дотошно расспрашивает бариста. — Есть ещё кофе с кленовым сиропом. Попробуйте!       Он явно стремится Яна разорить, но, в принципе, всё равно были деньги, которые он толком не тратил. Откладывал. Ну хоть три дня подряд балует себя, что не слишком привычно. Ян чувствует себя наркоманом, расплачиваясь картой и отодвигаясь: с другой стороны стойки можно опуститься на высокие, как в барах, стулья и ждать заказ или даже сразу начать его пить. К кассе подлетает компания девочек старшего школьного возраста, во все глаза рассматривая Модеста, и Ян страшно им завидует. Ничего, что они любуются, это естественно. А вот когда парень любуется парнем — уже мерзко. Поэтому Ян смотрит только тогда, когда Модест отворачивается: на его узкую спину, облегающую белую рубашку, выглаженную просто идеально, пояс чёрных джинсов. Рубашка в них заправлена, а жаль, хотелось бы видеть, такая ли светлая кожа у него на спине, как и на руках, или же нет? Ян сразу опускает лицо, стоит Модесту оглянуться, ему действует на нервы это ненавязчивое внимание со стороны продавца — потому что Модест оборачивается слишком часто, не давая себя разглядеть толком.       — Ваш кленовый латте! — объявляет бариста, опуская стаканчик прямо перед Яном. Тот запоздало соображает, что стоило хотя бы для виду в телефон залипнуть, а то мало ли, вдруг этот парень проницательный и чувствует, когда на него смотрят с восхищением.       — Спасибо, — буркает Ян. И ловит радостное удивление на худом лице Модеста, как будто звучание его голоса после долгого молчания не только поразило, но и оказалось крайне радостным. Смеётся он, что ли?       Пахнет осенними деревьями. Стайка девочек выпрашивает баристу, что есть послаще, и тот со спокойным дружелюбием рассказывает, демонстрируя новый блок меню.       — А Модест — ваше настоящее имя? — наконец, осмелев, пищит одна клиентка.       — Да, — сразу отзывается парень, широко улыбаясь, как старой подружке. — Редкое, правда?       — Ха-ха, да. Вам сколько лет?       — Мой возраст, милые леди, — больша-ая тайна, — парень прикладывает к губам указательный палец, шутливо отвергая вопрос. — Должны же оставаться секреты у нас, бледных брюнетов?       — Вы не вампир, — смеются девушки. — Вампиры не работают в кофе!       — А я кофевампир, видите? — Он клацает зубами, ещё больше веселя толпу пташек. — Питаюсь не кровью, а кофеином. Разделите со мной любовь к сему напитку, барышни?       Он так легко подбирает слова, словно родился заколдованным на хорошие отношения со всеми окружающими. Должно быть, его никогда не называли ничтожеством, всегда любили и давали чувствовать себя любимым, поэтому он так к людям дружелюбен. Ян как будто смотрит со своей грядки на садовый цветок. Белую розу, отчего-то без шипов. Так просто, наверно, жить, когда люди для тебя не являются поводом больше и больше замыкаться.       Зависть Ян не отрицает, но вдруг осознаёт, что быть на месте Модеста он бы не хотел. Сам не понимает, почему, но не хотел бы. Каким бы Ян ни был, он был собой, и он мог танцевать, а кто ж знает, сколько скелетов в шкафу у этого парня? Даром такая красивая улыбка не даётся. Поговорить бы с ним. Узнать, какой он человек. Что любит, чем увлекается, о чём сожалеет. Ян душит в себе преступную романтику и утыкается в свой напиток, но не уходит: ждёт, может, девушки ещё чего полезного спросят. Но они только обмениваются любезностями с баристой и упархивают. Ян остаётся с Модестом один на один.       «Только не смотри в мою сторону, — молится про себя Ян. — Забудь о моём существовании!» Он готов возносить молитвы всем богам, лишь бы не пришлось вступать в диалог, но сам не уверен, действительно ли не хочет, чтобы Модест попробовал с ним поговорить. Всё ещё слышится мелодичность голоса, всё ещё хочется услышать его снова. Но отвечать — нет. Каждым своим словом Ян рушит надежды, а мечтам всегда больно обламывать крылья. Так что он смотрит строго ниже подбородка баристы: на изгиб бледной шеи, воротник рубашки, такой аккуратной, как будто часами глаженой, чёрные джинсы, облегающие стройные ноги с монохромными кедами. Он попадает во вкус Яна на все сто и тем раздражает: не могут люди живые быть настолько идеальными! Это либо притворство, либо Модеста на самом деле не существует, а это андроид, запрограммированный покорять сердца симпатичных старшеклассниц и двадцатидвухлетних студентов юрфака.       К счастью, парень действительно ничего не говорит. Он бросает на Яна полные любопытства взгляды, но не пытается подступиться, точно ощущая ауру «не-говори-со-мной»; склоняет голову чуть набок, переступает с ноги на ногу, но не лезет. Ян никогда не разбирался в том, как читать по лицу, но интерес Модеста настолько явный и открытый, словно у него маркером в зрачках всё написано. Он как ребёнок, видящий что-то особенное, но не знающий, как это особенное примет попытку к нему притронуться. Не то чтобы Ян кусачий, вовсе нет, просто не умеет он с людьми ладить. Легче отмолчаться. Его способом выражаться всегда был только танец, но перед этим человеком не потанцуешь — не сумасшедший ведь.       И правда, сколько ему лет? Он выглядит на те же двадцать два или три, около того. Учится ли он? Работает ли тут на постоянной основе? Какая у него семья, есть ли друзья, девушка? Ян почти с ужасом осознаёт, что был бы очень не против всё это знать. Залипать на внешность — одно, а интересоваться человеком — другое, и нельзя эти мотивы путать; если Ян всерьёз погрузится в это чувство, только сердце себе разобьёт, и он утыкается в свой латте и допивает понемногу, растягивая вместе с кленовым привкусом ещё и собственные нервы.       Он поднимается со стула, по-прежнему стараясь не встречаться взглядами с Модестом, и всё не отпускает опустевший стаканчик. Уже поворачивается идти, проклиная себя за само своё существование, и только в спину ему раздаётся задумчивое:       — Приходите ещё!       Ян в последнее мгновение оглядывается. Чистые, как небо, глаза Модеста настойчиво улыбаются, и они как будто никогда не знали грозовых туч. Становится грустно.       В его квартире большинство оттенков — синие. Не то чтобы Ян фанател от океанских расцветок, но так вышло: он не слишком придирчив, а жить где-то надо было. Одно радует, что район спальный новый, так что не приходилось пока ничего чинить. Ян знает инструменты лишь за счёт уроков технологии в средней школе — отец учил его не краны чинить, а быть «амбициозным», будто такому можно научиться. Родители до последнего пытались сделать из него достойного по их меркам человека, хоть и признавали свои старания напрасными. Может, если бы они хоть раз Яна похвалили, он бы их ожидания оправдал.       Как сильно, однако, детство влияет на дальнейшую жизнь! У Яна нет травмы или каких-либо предубеждений, но привычки не искоренить, самооценку пинком не поднять. Если бы было заклинание — он бы научился колдовать. Или мог бы быть рядом человек, который... любил бы Яна больше, чем Ян любит себя... но стоит мыслям поворачивать в это русло, Ян тут же себя одёргивает. Он не девчонка-младшеклассница жить мечтами, бесплотными и такими наивными. Вокруг него реальная жизнь. «Любовь» тут встречается одна на миллион, а «любовь» среди однополых пар — и того реже. Нужно быть идиотом, чтобы вообще влюбляться.       Ян — идиот. Он заворачивается в одеяло и вспоминает до мельчайших деталей красивого юношу с бледными костяшками, узкими запястьями и улыбкой, ради которой можно горы свернуть и солнце расколоть в мириады — оно всё равно светит не так ярко. Вечер опускается на нудный, пропитанный автомобильным газом город, в котором нет места жалости и глупости, и Ян в сердце своём идёт наперекор, просто представляя Модеста. Отрицать очевидное не выходит. Ян — последний дурак.       Он понятия не имеет, как ему теперь себя вести, потому что приходить чревато последствиями: кошелёк совсем истощится, бариста прознает о запретном интересе одного из клиентов. А не приходить — рушить себя на куски. И что же ему выбирать?