Латте с кленовым сиропом

горьковатая сладость, ностальгия.

      Нравиться людям всегда было чудеснейшим из талантов Модеста. Стоит ему появиться в компании, как взгляды тут же обращаются к нему; стоит ему заговорить, как все слушают; его решения поддерживают, его выбирают в первую очередь, за его внимание постоянно ведётся нешуточная борьба. Это слегка беспокоит Модеста — лестно, конечно, когда в тебя кто-то влюблён, но целый табун почитателей сеет в сердце только замешательство. Люди не умеют останавливаться. Их тянет к Моду, как к магниту, и прилипают они надёжно, а Мод — вежливый парнишка — не в силах им в чём-то отказать.       Фактически вежливость — главный его порок. Модеста воспитывала мама, женщина милосердная, но с чересчур добросовестными понятиями о вежливости, этикете и правильном обращении к людям. Сыну она привила манеры уж слишком хорошие: с самого детства он сиял солнышком и одной улыбкой мог смутить «необразованных» сверстников; он умел прислуживать за столом, всегда выручал в беде граждан любого пола и возраста, начиная от перевода бабушек через дорогу и заканчивая доставанием кошки соседского дитёнка с дерева. Модест был тем идеалом, которым гордится любой родитель и которого хвалят все учителя. Как вести себя иначе, он не знал, так что продолжал следовать матушкиным наставлениям. Не груби, не вонзай нож в спину, держи осанку. И люби всех, кто вокруг тебя.       «Так на всех никакой любви не хватит», — думал Модест растерянно. Он не понимал, как быть собой, если собой быть нельзя. Впитывал манеры, а вместе с тем и не чувствовал потребности вести себя по-другому. Ему не сложно поддержать пожилого мужчину в очереди к врачу или открыть дверь беременной даме. Любые разговоры получались у него естественно, как дыхание, и он мог продолжить каждую начатую беседу. Модест жил открытым и позволял другим открывать себя. Ни секретов, ни подводных камней он не хранил.       «Годы прошли, а я не изменился», — размышляет Мод, заступая на смену. Первую часть дня он занимается своими делами, в основном по дому, вторую — работает. Он в кофейной лавочке с полудня и отлично проводит время: ему нравится аромат и вкус кофе, нравится подбирать каждому покупателю собственный напиток, нравится перекидываться с ними словами. Модест — человек довольно социальный, без этого повседневного трёпа он чувствует день неполноценным. Да и чем плохо? Хозяин доволен: когда за прилавком общительный и вежливый бариста, к нему приходят чаще, и в смены Модеста народу хоть отбавляй. Тут кто угодно потеряется. Не так сложно быть собой, когда ты — это честность и неподкупная вежливость. Нет лести, нет лжи, только манеры. Если Модеста кто-то раздражает, он вежливо изолирует себя от этой компании, вот и всё. В конфликтах он тоже никогда не участвовал. Да и люди вокруг обычно тоже разговорчивые.       Кроме этого паренька. Мод не может объяснить, чем тот привлёк внимание: они точно не пересекались раньше, да и Модест не особо много оглядывался на окружающих. Они сменяли друг друга, как волны в безграничном море, и не было смысла на них зацикливаться. Мод одинаково вежлив со всеми и одинаково всем улыбается — это его честность, но честность общая и не обращённая конкретно; он не удивляется новым знакомствам и не хранит их в сердце — а этого человека почему-то сразу запомнил. Хотя, казалось бы, мимо всегда проходят клиенты. Нет смысла на всех оглядываться.       Он выглядит каким-то загнанным, этот юноша. Модест очерчивает взглядом прямые, жёсткие черты лица, в основном сдвинутые светлые брови, непослушные светлые вихры, торчащие из-под карминовой шапки. Всегда в свободной одежде, из-за чего не угадать фигуру, запястья не узкие, ногти почти под корень подстрижены, на среднем пальце левой руки — широкое кольцо, серебристое с чёрным узором, навевающее ассоциацию с фентэзи. Этот юноша приходит в последнее время почти каждый день, лишь изредка делая перерывы, но на все любезные попытки Модеста завести беседу только молчит и посматривает из-под редких светлых ресниц, а глаза у него светло-серые, неожиданно в сочетании с общей палитрой. Его имени Мод не знает, но уверен, что юноша знает имя Мода.       — Должно быть, вы живёте поблизости? — вновь старается его разговорить Модест. Он не знает, зачем, но всё равно старается. Юноша поглядывает на него с угрюмой осторожностью, и Мод безоблачно улыбается: — Часто приходите.       Тот одёргивает плечами: «Как знать». Модест чувствует себя странником, колотящим в трёхсотметровые ворота — заперты на множество замков, а сторож никак не открывает. И ладно бы неразговорчивый покупатель просто был неразговорчивым или даже питал бы к баристе неприязнь — можно было бы легко понять. Одно «но» мешает такому домыслу: Модест прекрасно разбирается, когда приходят именно ради него.       Мод всегда нравился девушкам. Эфемерные легкокрылые создания, они доверчивыми бабочками порхали вокруг, любуясь, не решаясь особо близко подступиться, робея. Его манеры, изящность и природное очарование быстро покоряли их трепетные сердца, даже если Модест того не желал. Ему не было в радость рушить чужие влюблённости, жалость с сожалением пополам рвали совесть — просто не может он вести себя иначе, слишком привык лучезарно и дружелюбно всем открываться. Ему, конечно, некоторые девушки нравились; он строил отношения, но в основном они обрывались одинаково — ревнивым леди надоедало, что Модест всё так же улыбался и другим, и они, рассерженные и уязвлённые, его бросали. Их было много, ещё больше влюблялось ежедневно, и Мод не удивляется, когда к нему на работу захаживают порой целые компании старшеклассниц или студенток с сияющими глазами и улыбающимися мягкими губами.       Такие посетительницы игнорируют толком меню, не интересует их и то, какой кофе предлагается, — они приходят ради того, чтобы увидеть Мода. Тот не против, в принципе; как запретишь что-то, чего людям хочется? От их внимания ему ни горячо ни холодно, он просто работает и старается поднимать немного настроение зачастую вымотанных людей. И всё же понимает, когда смотрят на него, а когда желают залиться энергией.       Этот парень смотрит на Модеста. Он приходит и смотрит; что-то берёт, зачастую соглашаясь с рекомендациями баристы, садится за столик, сразу отводит глаза, стоит к нему повернуться — но всё остальное время он пристально, неназойливо, но добросовестно наблюдает за Модом. Модест чувствует на себе его взгляд, почти как физическое прикосновение: слегка притрагивается к скулам, теплится на улыбке, точно ласковое поглаживание, проводит по плечам и перебегает по скрытым кожей и одеждой позвонкам... ниже не опускается, застывая в районе поясницы, и Модест, случайно поворачивающийся спиной именно в такие моменты, не задумываясь, чуть прикусывает нижнюю губу. Он несколько растерян: не то чтобы на него никогда не смотрели парни, но именно так... Юноша приходит, покупает кофе и молчит, но его глаза говорят за него, слишком честные для столь замкнутого человека. Они, точно горячие ладони, зарываются в волосы Мода и проводят по изгибу шеи. В такие моменты баристе становится внезапно душно, и он расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки.       Он не понимает, что происходит, и ему от этого неуютно. Люди обычно предсказуемы, и Модест ждёт, пока этот юноша останется поговорить, или пригласит куда-нибудь, или реально притронется хотя бы, чтобы с чистым сердцем ему отказать... но юноша молчит и ничего не делает, только продолжает смотреть. Как будто любуется. А стоит на него оглянуться — сразу взор утыкается в столешницу. Попахивает маньячизмом, и Модест сам нервничает потому, что это его нисколько не пугает.       «Ну смотри, смотри», — думает он с лёгким волнением. Ему ничего не будет от внимания другого парня, тем более что тот не торопится действовать. Да и не начнёт, кажется. Непривычно, конечно, когда на тебя залипает человек одного с тобой пола, но Мод не относится к гомосексуалам плохо, никогда так не относился. Даже было пару знакомых в универе, обычные люди. Может, он вообще ошибся, а юноша залипает на него просто так, как на выставочную красоту, а не как на объект воздыхания — тогда ещё более неловко было бы с ним на эту тему говорить. Так что Модест не спрашивает, зачем юноша приходит, просто готовит ему кофе. Каждый раз — разный. Не знает, почему, но ужасно хочет найти для этого молчуна такой напиток, который бы ему максимально понравился.       — Вы только работаете? — спрашивает одна покупательница. Она, кажется, тоже часто заглядывает, вместе с закадычной подругой. — Не учитесь?       — Мы, люди, учимся всю жизнь, — философски отзывается бариста. Он доливает в её мохито мятный сироп и жмурится с удовольствием от запаха: один из любимых. Вопросов о своей жизни он мастерски избегает во всех их проявлениях. Работа должна оставаться работой. Правда, сегодня обнаруживается ещё мелочь: юноша за столиком, неторопливо отхлёбывающий от кофе с красноречивым названием «Санса Старк», вскидывает лицо. Ему тоже интересно? Всего на мгновение Модесту всерьёз хочется раскрыть хоть одну карту и посмотреть на реакцию самого регулярного посетителя, и всё-таки он сдерживается.       — Ну, в университете, например?       — Кто знает. Можете порадоваться, если меня там встретите, — подмигивает Модест.       — Так значит, вы там учитесь? — продолжает настойчиво донимать его девушка. Отказывать дамам — не слишком вежливо, но назойливость Мод не слишком любит. Она всегда поселяет в него угрызения совести, потому что галантные отказы и увиливания не срабатывают, а отвечать резко он не умеет. — В каком именно?       Модест устало вздыхает про себя: и как выкручиваться, если загоняют в угол? Он не собирается разглашать подробности своих будней, а напрямик такое сказать вряд ли сможет. Сразу вспоминаются многочисленные матушкины «не груби людям», встают этаким барьером. Он уже решает как-то аккуратно попросить не лезть в его личную жизнь, как слышит рядом голос низкий и негромкий:       — Вы уже заказали?       Тот самый юноша, из которого клешнями слова надо вытаскивать, сейчас взирает с невозмутимым вызовом на дотошную клиентку и почти её оттесняет от прилавка. Модест едва не присвистывает себе под нос: шустро вмешался! И тогда, когда то было очень нужно. Девушка торопится и быстро тыкает в первый попавшийся кофе, поторапливая парня пронзительным взглядом, схожим с дрелью — так и сверлит, так и сверлит. Модест с облегчением принимается за дело, и он более чем доволен. Когда посетительница отходит со своим кофе, бариста поворачивается к ещё не ушедшему юноше.       — Вот спасибо! — от всего сердца улыбается он. — Я совсем беспомощен в таких ситуациях.       Парень поглядывает на него мельком, неизменно возвращаясь серебристо-серыми глазами, открывает уже рот, чтобы ответить, так же закрывает и только кивает. Жаль. Голос у него такой приятный на слух, Модест бы предпочёл устный ответ, а не язык жестов. Зато кое-что про этого хмурика Мод только что узнал: во-первых, ему хватает жёсткости отказывать людям, а во-вторых... как бы ни был отрицательно настроен к беседам, он вмешался без колебаний, чтобы оказать помощь. Должно быть, он славный человек.       Мод всё ещё проматывает это в голове, когда закрывает лавочку — десять часов вечера, поток клиентов иссяк, торговый центр закрывает двери. Другие продавцы тоже собираются понемногу, дописывают товарные книги, щёлкают ключами, веерами опускаются заслоны магазинов. Модест подхватывает свой рюкзак, запахивает прямое пальто и достаёт наушники. Молодые работницы торгового центра строят ему глазки, а он только посылает вежливую улыбку и шагает прочь — надо успеть домой, а это достаточно далеко, чтобы успеть подремать по дороге в электричке. Покачивается вагон, за окнами плывут архитектурные красоты большого города, сменяясь пейзажами более прозаичными, и Мод сонно наблюдает, как начинается пригород, частные домики с грязными крышами и чистыми стенами, и соскакивает на следующей остановке.       Его дом — одноэтажный и симпатичный. Цветочные кусты ждут тёплых времён, чтобы распуститься и порадовать владельцев, за ними — каменная дорожка к крыльцу. Вся обитель создаёт впечатление почти сказочное, неземное в своём мифическом соответствии фантазиям всяких романтичных натур: здесь всё аккуратно, прелестно и ухоженно, и Модест принцем ступает среди общей тиши, вынимая наушники и поводя плечами. Он дома. В месте, где вырос и куда всегда возвращается.       Он разувается, вешает пальто в шкаф, проходит по коридору. Навстречу ему открывается боковая дверь, показывается мужчина в хлопковой рубашке поверх домашних штанов; щетина только подчёркивает худобу лица, волосы ёжиком, уставшие светлые глаза — он смотрит на Модеста, отличающегося внешне, как вода от ветра, и кивает:       — Она спит.       — Хорошо. — Мод останавливается, не проходя дальше, лишь приподнимается неосознанно рука, пытаясь коснуться поверхности двери; в комнате за ней кроется драгоценность, которую так легко разрушить. Модест сухо и беззлобно усмехается себе, спрашивает: — Что врач сказал?       Его отчим медленно поводит головой. Сердце где-то в вакууме сжимается и разжимается, но без толку. Мод проводит ладонью по лицу, но даже кончиками пальцев ничего не может почувствовать.       — ...Я загляну утром.       — Сейчас. — Отчим не сводит с него выжженного болью, опустошённого взгляда. — Она может не выдержать.       Говорит так просто, словно ничего необычного, но Модест его не винит. Они оба вымотаны — но если Мод ещё находил утешение в работе, то стоило выйти за пределы кофейной лавки, как груз падал на плечи, прибивая к земле. Вслед за отчимом он проходит в родительскую спальню; полутона тёмные и тёплые, тени сливаются в шёлковые вуали, накрывая предметы и теряясь в бледности силуэта в центре комнаты. Модест тихо проходит пару шагов и опускается на колени, положив локти на край широкой светлой кровати. Не касается, но отчаянно желает коснуться.       Лицо матери спокойно, однако даже во сне хранится отпечаток постоянно переносимых страданий. Месяц назад сказали, что она не проживёт и недели, и отпустили домой — скоротать последние дни в окружении любимых людей. Тогда Мод верил, что мама сильная и справится, но она уже угасала; чтобы не видеть этого, он работал по вечерам, а днём проводил время с ней, и всё равно видел — время истекало. И теперь часовая стрелка подкралась к последней черте. Всё заканчивается.       — Ты всегда была сильной, — едва выдыхает Модест, мучительно вглядываясь в лицо человека, что вырастил его и всегда любил. — Будь сильной и сейчас.       Вряд ли она его слышит, но не сказать он не может. Отчим тихо опускает на его плечо руку и сжимает. Мод закрывает глаза, открывает и встаёт. Он не уверен, чувствует скорбь или всепоглощающую усталость — ему как будто всё равно. Одно сожаление подпекает в сердце. Они знали, к чему всё идёт, и множество раз успели проститься. Модест давно смирился. В конце концов, матушка всегда говорила: «Что бы ни происходило, ты должен это вытерпеть». Даже если это смерть ближайшего кровного родственника.       Засыпает Мод неожиданно быстро, и во сне спасается от толпы разъярённых обожательниц — все на одно лицо — и за руку его держит безымянный юноша и просит бархатистым низким голосом: «Держись, просто держись». Модест просыпается с чувством падения, и понимание бьёт неожиданной истиной по глазам; вокруг солнечно, в комнату проникает свободно занимающееся утро, а парень лежит на кровати лицом вверх и рубящими словами осознаёт: «Её больше нет». Тело окостенело, мышца ни одна не двигается, он смотрит в потолок, и лентой в разуме вертится одна и та же фраза. Мир стынет, бесцветный и пустой. Моду холодно. Он медленно садится, медленно одёргивает футболку, медленно встаёт и выходит в коридор. Каждый шаг отдаётся эхом в голове и в пустой грудной клетке. Отчим стоит, привалившись к косяку, и смотрит на пасынка. В его глазах стоят слёзы, но лицо ничего не выражает.       Несколько дней Модест на работе не появляется — берёт выходные, чтобы разобраться со всеми делами. Они устраивают тихие похороны, решают, что делать с домом, стоит ли перебираться. Отчим зарабатывает достаточно, да и Мод свои деньги приносит, и всё-таки для двоих места слишком много. Модест всё ещё не чувствует горя, словно всё давно было решено, а сейчас лишь подвёлся итог. Отчим ерошит его волосы и хрипло говорит, что они семья. Парень пожимает ему руку и улыбается — искренне. Кровь не всегда обозначает согласие. Семья не всегда обозначает сходные генотипы.       Он возвращается в кофейную лавочку и продолжает варить кофе, разбавлять сиропами, вспенивать молоко. Ритм жизни восстанавливается и плещет привычным разнообразием; Модест общается с людьми, люди общаются с Модестом, он полон энергии и как всегда улыбчив. Настроение хорошее, жизнь за пределами торгового центра не касается жизни в нём, и потому существовать просто и весело. Можно отбросить лишнее и больше ни о чём не переживать.       По затылку прилетает воспоминанием о сне, когда у кассы объявляется тот самый юноша — Модест как-то замотался, но почему-то всё это время о нём думал. Не знал зачем. Они вообще не знакомы, мало того, что связаны только через работу, и то относительно — не каждый ведь день видятся. Но юноша стоит, готовый заказывать, и у Мода предательски проваливается отчего-то сердце; он сглатывает и улыбается, но как-то чуть косо. И понимает причину: парень впервые смотрит прямо на него. Более того, не с созерцанием, как обычно смотрел, а пристально, внимательно и с лёгким недовольством.       — Вас... давно не было, — выдаёт он напряжённо. Кажется, можно узреть, как он перебирает фразы и слова, пытаясь выразиться так, чтобы и восприняли его адекватно, и поняли смысл. Модест замирает; ему не пристало как бы отвлекаться от работы, но не отвлечься он не может. — Что-то случилось?       И чуть щурится, точно передавая: «Не смей лгать». Мод сбит с толку, растерян и едва ли может подобрать верный ответ, снова улизнуть. Можно до бесконечности увиливать от окружающих — покупателей, работодателей, ровесников, тех, кто старше и кто младше. А от этого парня почему-то не получается. Он пригвождает взглядом и не позволяет спрятать беспокойство в теньке. Модест уверен, что выглядит как всегда, сияет и чувствует себя легко, но подозревает, что этот человек видит в нём ту самую усталость, которой кислороду не давать Мод отчаянно пытается.       — ...Семейные дела. Сами понимаете, мелочи насущные! — всё-таки отмахивается он, хотя с языка чуть не срывается голая правда. А парень хмурится. Хмурится и не верит. Странно, обычно Модесту всегда верили.       — Ты раньше не лгал, — наконец говорит он, быстро срываясь с официального. Морщится кратко, но не исправляется.       — А вы слушали, что я говорю? — улыбается по-лисьи Модест и изнутри холодеет: это уже дерзость. Он практически вызывает незнакомца на откровенность. Оба ведь знают, что юноша приходил за кофе именно ради Мода, наблюдал за ним, любовался. С чего вдруг решил заговорить? В словесных поединках Модеста не перещеголять, он давний мастер. Зачем прилагать усилия?       — Слушал, — и не думает отступать юноша. У него у самого чёрточки лица обозначают вымотанность, и кофе ему явно необходим, и он наверняка давно не отдыхал, тревожиться ещё за кого-то — непосильная пытка. Однако он упрямо сдвигает широкие брови: — Не похоже, что для тебя это «мелочи».       Он сегодня без шапки. Волосы у него светлые, скорее всего, выкрашенные, но выглядит естественно. Они тщательно зачёсаны назад и всё равно ерошатся, а под курткой свитшот. Модест смотрит на изгиб шеи и думает, что, кажется, у этого парня довольно крепкие руки. Должно быть, он привык выкладываться по полной.       — Не мелочи, — покорно признаёт он. Ему и грустно, и радостно одновременно. Как будто, привыкнув избегать прямых вопросов, он был бы на самом деле счастлив, прижми его кто к стене и заставь признаваться. Модест не двуличный, он не лжёт никому, просто разграничивает жизнь, с одной стороны на другую не перепрыгнуть... а светловолосый парнишка-любитель-кофе норовит добраться вплавь. «Нас ничего не связывает, зачем мне рассказывать?» — мельтешит в сознании мысль о собственной глупости, но вслух голос выдаёт: — Моя матушка после долгой болезни ушла на покой. Разбирался с делами, ничего особенного.       Юноша переступает с ноги на ногу. Модест оттеночно доволен, что рядом никого больше нет — сегодня торговый центр не пользуется популярностью.       — Соболезную, — вздыхает тот.       — Спасибо. Всё к тому шло. — Мод слегка улыбается и качает головой. — Мы успели проститься. Так... что сегодня будете?       — А что тебе... вам нравится?       Бариста критично оглядывает меню и выдаёт:       — Всё-таки кленовый латте. Вы уже брали его, помните? Мне нравится его привкус, словно осень.       — Тогда его.       Модест возвращается к привычному занятию, и лавочку наполняет аромат перемолотых зёрен; машина похрустывает и гудит, вода сменяет воду, и скоро ароматный напиток уже стоит у кассы, пока бариста принимает оплату и желает приятного времени. Юноша, расплатившись, бросает на него долгий взгляд, а затем роняет с неловкостью молодого медвежонка:       — Это вам. Будьте в порядке.       — А?.. — Мод подносит ладонь к лицу, пальцы у губ, невольным движением смущения, и глаза его как изнутри озаряются; юноша кивает и быстро отходит, быстро скрывается из виду, но не быстро забывается. Модест провожает его в полной растерянности: он буквально изнутри пылает, не знает, что делать, как себя вести, смотрит на оставленный в подарок кофе и невесть чему улыбается. Очень широко. И очень радостно.       И почти кожей ощущает, как улыбается ему в ответ уходящий человек.