Devil may cry: D

      Поразительно долгий вечер закономерно сменился идеально тихой ночью, даже гроза прекратилась, а тучи рассеялись. Неро уже поднялся к себе и наверняка отключился, едва лёг на кровать — уж больно богатый на события и переживания выдался у парня денёк. Вергилий тоже устал, но только потому, что ему впервые пришлось открыть и удерживать настолько большой портал, чтобы все бесы смогли перебраться в новую обитель — Ди предложил оставить их в безлюдном заводском комплексе, который они вместе с Леди зачистили не так давно. Потом пришлось посетить шерифа, нанявшего охотника, и сообщить об устранении угрозы (Вергилий не соврал, ведь брат запретил своим «подданным» вредить людям, так что теперь те скорее съели бы самих себя, чем человека). За это он даже получил положенную награду. Ха.       Сейчас охотник заварил себе крепкий зелёный чай без сахара, какой любил с самого детства (из-за этого сладкоежка Данте называл его дьяволом во плоти), и вышел с ним в холл, где сидел Ди. Было видно, что тот только вышел из душа — по влажным растрёпанным волосам и по накинутому на острые плечи полотенцу. Он забрался на диван с ногами и слипающимися глазами разглядывал окно, пригубив какую-то жидкость в яркой банке. Вергилий подумал было, что там пиво или подобный алкогольный напиток, но, присмотревшись, признал популярный у молодёжи энергетик.       — Не хочешь пойти спать? — старший брат присел рядом с младшим и пригубил свой напиток.       Стрелок только помотал головой, поставил энергетик на стол и потянулся, хрустя суставами. Выглядело неубедительно.       — Слишком много впечатлений, чтобы уснуть, — отговорился он. И зевнул, прикрыв рот ладонью.       Старший притворился, что поверил.       — Как скажешь, — Вергилий, не скрываясь, рассматривал чужие синяки под глазами.       Ди отвернулся, а потом вовсе поднялся и ушёл на кухню, чтобы через пару минут вернуться с бокалом кофе в руках. Сел на то же место и только попытался отхлебнуть свой кулинарный изыск с кучей сахара, мороженого, сиропа и немного кофе, как брат выхватил напиток у него из рук. И сам попробовал, скривился и отставил в дальний от Ди угол столика.       — Эй! — воскликнул брюнет и потянулся за своим кофе, только Вергилий перехватил его руку. — Что на тебя нашло? — недовольно насупился мужчина (как ребёнок) и дерзко взглянул на брата.       — Я хочу поговорить с тобой, — уверенно заявил тот, тоже глядя собеседнику в глаза.       Ди тут же стушевался и перестал ёрничать: не хватало сил, чтобы что-то из себя строить (то, чем он больше не являлся). Поэтому он спокойно откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза:       — Я готов, — человек был настолько решительно настроен, что, казалось, он был готов не только к разговору — ко всему.       Но оказалось, он не был готов к тому, что Вергилий протянет к нему свою непривычно огромную теплую ладонь и осторожно заберёт назад влажные вьющиеся волосы, едва ощутимо массируя голову. Ди вздрогнул и посмотрел на брата.       — Ты не спишь по ночам, — как ни в чём не бывало поделился своим наблюдением полудемон и снова отстранился на прежнюю дистанцию. — Почему? Не можешь уснуть из-за сладкого? — он вспомнил, как маленький Неро постоянно перевозбуждался от конфет и носился по агентству из одного угла в другой едва ли не всю ночь.       Это была несерьёзная версия — шутка от Вергилия, — и оба это понимали. Ди даже слабо улыбнулся и ласково, тепло, желанно посмотрел в ответ.       — Нет, не из-за сладкого, — мужчина замолчал, и Вергилий думал, что тот больше ничего не скажет, но ошибся: Ди сказал одно слово, что означало всё:       — Кошмары.       Мужчина опустил взгляд и сжался: от откровения ему совсем не стало легче, напротив — он чувствовал себя слишком слабым и бестолковым, чтобы находиться подле Вергилия. Старший всегда был самым сообразительным, самым прилежным, самым надёжным, самым безукоризненным, самым правильным — самым-самым. Настоящим защитником, доблестным воином и джентльменом. А он всю свою жизнь был вторым, не таким умным, ответственным, сильным. Тем более сейчас. Сейчас он — обуза в этом слабом, медленно умирающем теле.       Стрелок осознанно передвинулся поближе к краю — подальше от охотника, отвернулся к окну и свесил отвратительно тяжёлую голову на руку. Он слышал своими почти глухими — бесполезными — человеческими ушами, как зашуршала обивка дивана (Вергилий встал), как прочертила колею на полу ножка журнального столика (Вергилий его отодвинул), как скрипнула половица прямо перед ним (Вергилий встал на колени). Так он оказался зажат между спинкой дивана и братом, смотрящим своими тёплыми глазами прямо на его лицо. Попался.       — Можешь мне рассказать, я не враг, — он говорил вкрадчивым шёпотом, гипнотизируя.       На ум сразу же пришли все их драки, ссоры, обиды, висящие прямо перед носом призрачные клинки. Однако какие это всё детские шалости.       — Я знаю, — так же тихо ответил ему младший.       Потому что будь он врагом Вергилия, то не сидел бы здесь. Уже нигде бы не сидел.       Полудемон, видя, как его слова привели не к тому результату, что он ждал, изменил подход. Он поднялся на ноги и отошёл к окну, разглядывая огни ночного города. Нужно было собраться, чтобы сделать это… да и он не хотел, чтобы младший читал слабость в его глазах.       — Я тоже совершал ошибки… и не всегда успевал, — первым порывом Ди было сказать про себя, но мужчина быстро закрыл рот, глядя на напряжённый братский силуэт. — Я не спас тебя… и не спас… — старший сын Спарды посмотрел на брата, едва не скрипя зубами: его распирало откровение, что он хранил долгие годы и был готов вот-вот его доверить, однако не решился, — многих.       Эти мельтешения не были замечены или же были проигнорированы.       — Я не хотел, чтобы ты спасал меня, — возразил в ответ человек. — То есть… тогда, в башне, не хотел. Так что это не считается.       Вергилий не повернулся посмотреть на младшего, хотя больше всего ему сейчас хотелось сделать это и увидеть, как стискиваются пальцы, как напрягаются плечи, как резко поворачивается голова брата. Но тот не хотел бы, чтобы это видели, и он не стал смотреть.       — Но тогда, в детстве… я впервые не спас тебя.       — В детстве мы были детьми, — повел плечами Ди. — Ты был ребёнком. Чудо, что ты сам смог спастись.       Мужчина не мог заметить, как нахмурился старший, но он прекрасно видел, как напружинились его мышцы, а ладони сжались в кулаки. Он сказал не те слова, но и нужные уже не подобрать.       — Я часто думал о том… что бы случилось, спаси тогда мама тебя, а не… — Ди затаил дыхание и прикусил губу. — Ведь так всё и должно было случиться. Я помню, слишком хорошо помню, что вы собирались вместе печь свой глупый пирог…       — Верг! — окликнул его брат, пытаясь остановить, но тот и не думал прекращать:       — А я всё испортил своей глупой заносчивостью! И ты убежал в сад, а потом!.. — голос Вергилия, казалось, впервые за долгие годы едва не колебался на грани истерики.       Ди хорошо помнил тот день, пожалуй, даже лучше самого Данте со всеми его провалами памяти, амнезиями и другими проблемами с рассудком. В тот день Данте с самого утра доставал маму просьбами приготовить пиццу — о таком блюде мальчик давеча узнал из телевизионной программы. Хотя «доставал» — слишком громкое слово, поскольку Ева согласилась на кулинарный эксперимент почти сразу же, и они всей семьёй сначала поехали в магазин за нужными продуктами, а потом начали готовить. Но, как у них это водилось, без ссор между близнецами не обошлось: Вергилию вообще не нравилась эта глупая — слишком ребяческая для него — затея, так что он из вредности всё время перечил младшему. И старший решил подсунуть в начинку оливки, ведь Данте, как и многие дети, не любил их: маленькие, противные, в каком-то вонючем соке, очень солёные и, вообще, похожие на какашки. Глупый, ничего не значащий поступок слишком сильно задел младшего, и Данте в обиде выбежал во двор.       Вергилия же отчитывала мать: он повёл себя неподобающе старшему брату и заставил младшего глотать злые слёзы ненависти. И в тот самый момент на дом напали демоны. Ева успела спрятать старшего сына в гардеробе, а младшего — нет.       — Вергилий, — Ди встал с дивана и подошёл к охотнику, чтобы положить свою ладонь ему на плечо, — я… Данте всегда был слишком вспыльчивым и ранимым — в этом нет твоей вины. И в тот раз он был слишком несдержан. Я не считаю тебя виновным в случайном стечении обстоятельств.       — Нет, это!..       Человек его перебил тихим, спокойным голосом, что вскоре сорвался на быстрый, нервный шепот. Хотелось лечь и сжаться в комок, заскулить. Но не при Вергилии.       — Я много об этом думал… уже будучи в этой форме. Думал, что маму мы бы никак не спасли: ещё сопляками были. Были бы мы вдвоём — она бы нас отправила бежать из дома. Тогда бы демоны сначала её… а следом уже и нас, — ему было тяжело произнести это вслух, и мужчина просто переключился на другое. — Конечно же, я фантазировал о том, что бы было, если бы мама тогда спрятала меня… но я не хотел бы этого. Я не хотел бы, чтобы ты оказался на моём месте.       Признание резало сердце охотника: он не мог ответить чем-то достойным. Это были самые трогательные слова в его жизни после того, как Неро впервые сказал «папа». И он просто засмущался: перевел взгляд на неоновую вывеску вдали, поправил идеально лежащую укладку и перевёл тему:       — Я был на её похоронах.       — Гроб был закрытый? — полудемон, призадумавшись, кивнул. — Неудивительно.       Вергилий догадался, от догадки его прошибло ледяным потом:       — Ты видел её?..       — Да, — краткий ответ, вторивший уверенному кивку, а затем тихое бормотание: — Мама тогда подбежала, с нечеловеческой силой откинула меня за спину и встала стеной между мной и… тварями, — выплюнул с бессильным гневом. — Она хотела что-то мне сказать, но… но её… она не смогла из-за раны. Она закричала. А я, как заворожённый, стоял и смотрел: не мог даже шелохнуться. И только когда она упала на землю, я… — он опустил голову вниз, всё ещё цепляясь рукой за ткань, будто бы боясь сорваться и упасть не на пол — в бездну. — Я обезумел.       Тишина затянулась. Навсегда вырезанные под веками воспоминания о страшном вечере — первым среди многих — слишком красочно расцветали в разуме. Вергилий вспомнил, как мать затолкала его в гардероб, наказав дожидаться брата, и как он чуть не выскочил наружу, услышав крики и жалобный скулёж, и как все его внутренности сжались при виде алого демона, который… алого демона?!       — Ты тогда впервые принял демонический облик? — Вергилий отвел стиснутую до синевы руку от себя, чтобы развернуться к брату лицом.       Тот, зная, что теперь его видят, кивнул, так и не поднимая головы. Взгляд блуждал то по ботинкам брата, то по своим босым ногам, таким маленьким и игрушечным, будто и не своим вовсе.       — Я тогда обратился со злости. Кинулся на бесов, чтобы отомстить: с первого удара разбил о голову свой деревянный меч, но этого оказалось мало — я хотел разорвать их на никчёмные лоскуты. У меня не было под рукой дара отца, зато были двадцать длинных и тонких, но острых и прочных лезвий — двадцать когтей… Я драл того демона отчаянно, будто бы это помогло вернуть маму, продрал его насквозь: и шкуру, и плоть, и кости. Кости были будто бы не настоящими, а песчаными фигурками — так хорошо ломались… — стрелок встряхнул головой и вернулся к основному рассказу. — Потом другой налетел на меня сзади, а я взмахнул крыльями, и он улетел аж дальше дуба. Я тогда понял, что стал сильным-пресильным и что теперь могу им всем отомстить за то, что они убили маму… и я не ограничился когтями, даже рогами… большую часть я загрыз, — признался и зажмурился.       Ему было страшно от своего откровения, потому что он понимал — это не нормально. Он, Данте (часть Данте) — не нормальный, дефектный, испорченный. Признаваться в этом идеальному и правильному Вергилию было чем-то вроде исповеди перед смертью, потому что ему настолько стыдно, что он точно пустит себе пулю в лоб после этого разговора. Да, выгадает момент получше, когда брат отправится на второй этаж, и выстрелит. Тогда Вергилий не успеет во второй раз.       — После я кинулся искать тебя на кухню. Думал, увижу тебя и… не знаю, произойдёт чудо, и мама воскреснет?.. — он с неуверенной улыбкой поднял голову, чтобы посмотреть брату в глаза: тот был необычайно хмур. — Н-неважно, — брюнет нервно встряхнул головой, не выдержав этот взгляд. — На кухне я тебя не нашёл и сразу решил, что тебя загрызли тоже. Тогда я побежал… нет, сначала поковылял: у меня были сломаны крылья и нога очень болела… кажется, она была распорота до кости. Я направился туда, откуда, я видел, пришли демоны. Летел очень долго, наверное, всю ночь, а потом просто рухнул камнем без сил прямо на дорогу… Да, так оно и было. А дальше ты знаешь.       Ди облизал пересохшие от долгого монолога губы (что было совсем бесполезно — слюна была слишком вязкая, чтобы сделать хоть как-то лучше) и закрыл глаза в ожидании реакции на свой долгий поток откровений. Дождался и вздрогнул: Вергилий его обнял, чуть приподнял над полом и прижал к груди крепко-крепко, до хруста костей.       — Плохая попытка, Данте, — прошептал он в ответ. — Этими речами тебе не удастся внушить отвращения к себе.       — Я не он, — только лишь огрызнулся Ди.       Вергилий усмехнулся.       — Нет смысла отрицать этого. Ты — часть Данте, его половина. Ты и сам это прекрасно понимаешь: это слышно по твоим словам, — старший прервал объятия и серьёзно посмотрел на младшего. — В нас есть демоническое начало даже более сильное, чем в остальных полукровках, которых я встречал в мире. И нужно принять его и контролировать, ведь путь ненависти и отрицания приведёт лишь к большей боли.       — Я понимаю. Теперь понимаю, — снова поник Ди.       — Я… Мне тоже потребовалось много времени, чтобы это понять. И принять… Так твои кошмары о детстве?.. О маме?       — Не совсем. О временах, проведённых под властью Мундуса. Ты не хочешь знать — поверь мне, — младший из братьев отступил назад, развернулся и сел на место, поджав под себя длинные худые ноги.       Старший сын Спарды проследовал за ним нарочито шумно, чтобы это точно заметил бы самый невнимательный человек, и снова сел рядом — бедром к бедру. Он не хотел заставать врасплох и без того встревоженного брата.       — Не тебе решать, что я хочу знать, а что — нет, — строго осадил его Вергилий. — Скажи мне: что тебя тревожит.       Смотрит, будто пытается заглянуть сквозь атомы материального тела в эфемерную душу (есть ли у него, осколочного, душа, и была ли она вообще у дитя порока?). Ди сгорбился от пристального внимания, отвернулся (будто бы так смог спрятаться) и забурчал:       — Как ты вообще пережил переходный возраст у Неро? Как вы друг другу глотки не перегрызли? С такими-то запросами… Хорошо, я скажу… Сейчас, скажу…       — Смелее.       Он тяжело вздохнул, зафиксировал пустой взгляд на одной точке и ровным голосом начал:       — Мундус, знаешь ли, прирожденный мастер пыточного дела… Когда он лично занялся Данте, то у него уже была приготовлена… своя методика. Я почти всё время пребывал в подвешенном состоянии, чтобы лишиться любой опоры: руки были прибиты к какой-то перекладине, — он тревожно потер ладони и поджал ноги ещё ближе к груди, — а через ноги насквозь просунули цепи, как шнурки в ботинки (ненавижу адовы шнурки!), и связали, так и цепляли то за цепи, то за перекладину. Когда вниз головой — истязали тело. Когда вверх — душу. Стабильность. Единственная постоянная в те годы.       — Истязали душу? — настороженно переспросил старший, глотая волнение и злость в своём голосе. Он слушал с замиранием сердца и… да, возможно, ему и правда не хотелось знать, что именно делал Мундус с его младшим братом долгие девять лет рабства.       — Да, душу истязали видения, что насылал этот ублюдок. Ты даже не представляешь, насколько он креативный: я аж несколько раз был уверен, что вообще мне это всё приснилось в кошмаре или что я смог вырваться и сбежать на свободу… А ведь до этого были лишь детские шалости, которые придумали местные палачи: плети, иглы под ногти, раскалённые прутья, железная дева… Я смеялся им в лицо, наверное, очень зря: тем самым приблизил своё тесное знакомство с ним… Он быстро понял, что телесная боль меня не слишком заботит, и вскоре пытки стали своего рода отдыхом меж кошмаров. Просто перерывы, чтобы ценный трофей не обезумел до конца. Не слишком помогло, как ты знаешь…       Ди, казалось, вовсе забыл о чём его спрашивали: просто молчал, всё ещё разглядывая невидящим взором ту самую точку, что выбрал для себя с самого начала.       — Что. Он. С. Тобой. Делал? — Вергилий впал в необъятную ярость на врага, с которым уже покончено раз и навсегда, потому эта ярость была бессмысленной и максимально деструктивной, оттого сильной, как никакая другая. Ярость на собственное бездействие тогда, когда он был должен — просто обязан! — спасти самого родного в мире не-человека, но смертного, ранимого, измученного брата. А он выбрал защищать последнего сына и сейчас как никогда понимал, что оба возможных выбора были абсолютно отвратительны.       — Многое, — ответил стрелок и тут же снова замкнулся в себе.       — Что «многое»?! — повысил голос охотник и схватил брата за плечи, намереваясь даже вытрясти ответ, если потребуется. — Пожалуйста, Данте, я просто обязан знать.       Ди сжался и перевел свой усталый взгляд на брата. В его тёмных глазах была тягучая тоска, в которой уже очень давно утонули другие чувства: отвращения, страх, стыд, мятежность, жажда отмщения, боль. Много боли. Настолько много, что она стала неотъемлемой частью его повседневного существования. Неужели так было всегда? А Вергилий — «идеальный старший брат» — не замечал этого почти месяц?!       — Он дрессировал Данте. Кнут и пряник, знаешь? — он описал ладонями в воздухе неровные круги, которые, по всей видимости, и были теми «кнутом и пряником». — Завлекал сладострастными дьявольскими речами — обещаниями даровать силу, неуязвимость, власть и жестоко бил, когда от его щедрот отказывались. Бил не руками, не мечами, не… Да ладно, к чему так много слов об этом ублюдке?! Когда я грубил, сопротивлялся, он сначала просто на моих глазах убивал моих близких: отца, Грю, Нелл, маму, тебя — все вы умирали совершенно разными, жестокими способами, но то в видениях. Когда я научился отличать магию от реальности, он научился создавать своих гомункулов. Все выглядели как ты (или как я)… и сколько бы я не повторял себе, что это не ты, что тебя тут быть не может, что ты на Земле, а не в этом кошмаре… всё равно… этих клонов калечили, истязали, насиловали, раздирали на части, обезображивали до неузнаваемости на моих глазах, а потом убивали. Они чувствовали боль и больше ничего в своих коротких жизнях: они кричали, звали на помощь, просили это прекратить… Я видел в каждом из них тебя, но продолжал не сдаваться, терпеть. А однажды он привёл маму, — на этом моменте Вергилий вздрогнул, осознавая. — Да, это была та, что сейчас зовёт себя Триш. Я знал, что она — фальшивка, но одна мысль о том, что Мундус хотел сотворить с образом нашей матери… Я преклонил перед ним голову и согласился стать его рыцарем — главным оружием против первенца предателя — тебя. Позже я уже не смог отказаться от своих слов, даже убить себя не мог, а я пробовал. Не раз.       Снова Ди опустил ноги на пол, сложил на них руки и замолчал, впадая в свои глубокие мысли, либо же в их отсутствие. Легендарный охотник на демонов сидел, поражённый простыми словами сильнее, чем каким-либо клинком. Эти слова — доказательства, что он облажался в своей главной миссии. В том единственном поручении, что оставила после себя мама.       Но убиваться из-за этого — пустая трата сил, — сил, которые можно потратить на то, чтобы такого кошмара больше ни с кем из его близких не случилось. Вергилий глубоко вдохнул, медленно выдохнул и начал говорить как можно спокойнее:       — Ты сказал, что тебя дрессировали.       Брат тут же — будто по команде — очнулся, и его прорвало:       — Да, дрессировали как собаку. На то, чтобы я мог убивать тебя. Скоро всех твоих бесчисленных клонов предстояло истреблять мне. Не повинуюсь — сначала магия доспехов перевернула бы все мои внутренности наизнанку, а затем Мундус обещался принести мне на завтрак голову нашей матери. Да, он меня ещё и кормил лично! — Ди, взрослый уже мужчина, недовольно размахивал руками и попросту жаловался старшему брату на Мундуса, как на какого-либо забияку — переводил ужасные слова в шутку, а потом виновато зашкрябал ножкой. — В конце концов, я перебил столько твоих копий, что даже не узнал тебя, когда встретил. Думал, что ты мой очередной… моя очередная цель. Догадался… впрочем, думаю, ты сам понял, когда я догадался.       — Да, ты тогда сам бросился на мой меч.       Ди отстранённо кивнул головой, обнял себя за плечи и совсем-совсем признался:       — Я иногда думаю о том, что это всё может быть очередным очень длинным видением… и что я сейчас резко проснусь и снова окажусь в той тёмной каменной коробке…       — Слушай! — приказал Вергилий и прижал брата к своей груди. — Слышишь, как бьётся моё сердце? — тот едва ощутимо кивнул и прислонился ещё ближе. — Это значит, что я жив, а Мундус уже рассыпался пылью в руинах треклятого дворца. А ещё это значит, что ты сейчас жив и со мной. И пока ты со мной, я не позволю никаким кошмарам тебя одолевать.       Брюнет прижался к брату ещё ближе, будто пытаясь слиться воедино. Спустя нужное для них время Вергилий отпрянул от Ди лишь для того, чтобы смахнуть с его сухих щёк влагу — то были вовсе не слёзы, просто дождь.       Потом полудемон встал, бросил недовольный взгляд на уже остывший кофе, разрушающий гармонию сего места, но проигнорировал данное недоразумение и протянул брату руку:       — Поздно уже: пошли спать.       Тот доверчиво схватился за неё, и вместе они отправились наверх (Ди шагал немного неуклюже и слегка покачивался от усталости после эмоционального всплеска, но чувствовал себя на удивление спокойно, будто это спокойствие вливалось в него через переплетённые пальцы), прошли мимо старой комнаты Данте и вошли прямо в спальню Вергилия. Хозяин комнаты кивком указал на кровать и терпеливо дождался, когда младший сам решится расцепить их ладони, а после подошёл к рабочему столу. Нижняя полка поддалась легко и непринуждённо, а медальон нашёлся быстро. Так же быстро Вергилий приблизился к брату, который успел лишь развязать узел шнурка на шортах.       — Всё забывал вернуть, — тихо сказал охотник, надевая младшему амулет — возвращая сохранённое.       Брюнет схватил знакомый с детства кулон и приподнял над грудью, чтобы внимательно разглядеть знакомые грани алого камня. Серебряная оправа с небольшим сколом с левой стороны чуть ниже центра вызвала прилив воспоминаний о куда более простых временах: губы Ди дрогнули в настоящей робкой улыбке.       — Спасибо, Верг, — прошептал он.       — Больше не теряй, — Вергилий не усмехнулся, хотя в его теплых глазах (возможно, из-за мягкого освещения спальни) заплясали семейные чертинки, просто потрепал брата по вьющимся волосам. — И ложись — без того очень поздно.       — Мне незачем спешить, — в свою очередь не постеснялся усмехнуться мужчина, но вопреки своим словам спешно снял с себя футболку и, оставшись в лёгкой майке, нырнул в прохладную постель под тонкое одеяло.       Вергилий почувствовал необычайное облегчение, наблюдая, как брат кутается в одеяло и обнимает подушку, готовый забыться спасительным сном с минуты на минуту. Ведь это означало одно: несмотря на все разногласия, что были между ними, Данте всё ещё готов доверить ему свою безопасность целиком и полностью. Ди доверился ему, не побоявшись показать свою уязвимость — едва ли старший брат после всех совершенных ошибок был достоин этого.       Он погасил верхний свет и вернулся к кровати, чтобы занять свободную половину: в отличие от брата, полудемон лишь разулся и лёг поверх покрывала, положив рядом с собой верную Ямато — гарант всеобщей безопасности. Он лежал неподвижно, гоняя в голове тревожные мысли и не решаясь протянуть руку влево. Уже позже, значительно позже, когда дыхание стрелка стало размеренным (он уснул), Вергилий осмелился поправить соскользнувшее с худого плеча одеяло и заметил то, от чего его бросило в дрожь. На пальцах, в том месте, где он дотронулся до брата, остался тонкий слой чёрный пыли.       — «Незачем спешить»? — сжав зубы, повторил охотник.       Брат таял на глазах. И только из-за скорой кончины решил открыться перед ним.       Но это неважно. Это лишь значит то, что он должен стать ещё лучше ради Ди и Неро. Он постарается стать по-настоящему хорошим отцом и братом.