сущие пустяки

      Он часто любил рассказывать истории. Они крутились вокруг него и он был, вроде как, даже не совсем человеком — ходячей книгой. Знал он все на свете, в Бога не верил, но порой говорил какие-то вещи, что напоминали фразы из библии. Носил очки, что естественно, ведь будучи таким умным, он просто обязан был их носить. Говорил редко. Часто задевал ту грань, когда становился ну просто невыносимо нудным, хотя сейчас он часто и сам замечал это. Поцелуи его были осторожные. Спокойные, как и весь он, касания нежные. Размеренные и всегда одинаковые. Если он дотронулся шеи, непременно дальше перейдет к плечам. Всегда предсказуемо, никаких сюрпризов. Вечно спрашивал, все ли в порядке. Полная противоположность предыдущего парня. Тот напротив врывался, словно ураган, остановиться не мог, даже когда Антон, кончая, хватал ртом воздух, даже когда просил не так быстро, когда тот в волосы запускал руку и сильно тянул за них. Кусал его шею. Имел глупую привычку тушить сигареты об руку. Матерился через слово, но ему это подходило, будто без мата он не был бы похож на себя. «Какой ты, блять, охуенный, Шастун» — вот так он говорил. В машине музыку слушал так громко, что уши закладывало. Весь в тату, живого места на нем не было, но разглядывать его рисунки на коже было интересно. А еще он, кажется, вообще ничего не боялся, поэтому ездил в машине, которая с виду доживала свои последние дни, как сумасшедший и все эти правила точно были не для него. Первого звали Димой, и был он похож на теплый свитер, был похож на прохладный ветер в жару, и было с ним очень легко, и слушать он мог, именно слушал чаще всего, давал советы, понимал, лучше всех понимал Антона. Второго звали Эд. Напоминал ему сигареты, оставлявшие после себя горькое послевкусие, но хотелось еще. Если Дима был прохладным ветром во время жаркой погоды, Эд был той самой жарой. Грубый, жестокий временами, не знавший слова «нет». Шастуну могло бы это понравиться. Могло бы.       А был еще один. Ходили они вместе на пробежку. Говорили о вреде курения и о том, что алкоголь лучше вообще не пить, что нет страшнее зла на земле, чем алкоголь. В спортзале тренировались. В душевой, куда заходили вдвоем, потные, уставшие, ласкали друг друга, места всегда было очень мало, руки упирались в стены. Мышцы у Антона были напряжены, все тело ломило после упражнений. Он тонул в объятиях воды, чувствовал, как сильные руки ласкают его кожу. Как Сережа прижимается к нему, как покусывает мочку уха, щекочет бородой те места, куда прикасается губами. Было приятно. Хотелось растягивать этот момент подольше. Антон привык бегать каждое утро. Пить много воды, усвоил, что алкоголь вредит здоровью, что курение — зло. Он помнил об этом в машине Эда, вдыхая в свои легкие сизый дым, что выпускал парень, затягиваясь сигаретой. Сидел рядом. Вторая рука требовательно лежала на ноге Антона. Сейчас он докурит, включит музыку, положит одну руку на руль, вторую оставит на ноге. Сейчас посмотрит на него, улыбнется, пройдется языком по ряду ровных зубов. Пальцы, забитые татуировками только сильнее сожмут тощую коленку, Антон сделает глубокий вдох, наполняя легкие дымом. Машина тронется с места и они поедут куда-нибудь выпить. Антон покрутит браслеты на запястье — подарок. Он полюбил украшения как раз после этого человека. Тот утверждал, что руки Антона созданы для того, чтобы носить браслеты. Что на пальцах его просто обязаны быть кольца. Он носил дорогие костюмы, жил в таком же дорогом доме и деньгами буквально сорил. Они пили дорогие вина в ресторанах, в которых Антону больше никогда не довелось бы побывать, они летали на его личном самолете прямо над океаном. Он буквально весь состоял из единственного слова, оно лучше всего определяло его. Дорого. Павел задаривал его подарками, на тихое «ты меня смущаешь» от Антона, говорил, чтобы тот продолжал смущаться. Паша предпочитал наручники, дорогие отели с такими большими кроватями, каких парню никогда еще не доводилось видеть. Предпочитал плети, перчатки — «сожми свои пальцы вокруг моей шеи», предпочитал дурацкие костюмы для ролевых игр. Стоял у него на мальчиков в платьях. Губы, обведенные яркой помадой, каблуки — «ты выглядишь потрясающе, иди уже сюда». Ноги от каблуков болели, а Паша просто обожал, когда Антон расхаживал в них рядом с кроватью. Он все говорил, что ноги Антона прекрасны, что он просто не может отвести от него взгляда. Его язык побывал везде. Он облизывал его, сосал большие пальцы на ногах, когда Антон сладко и медленно стягивал с себя туфли на шпильке. Без смущения. Обсасывал каждый палец, сминал простыни свободной рукой, если не просил себя пристегнуть наручниками.             «Ты где так ходить на каблуках научился? Прям как телка» — голос низкий. Стоит посреди комнаты, бороду чешет. В руке пиво, во рту сигарета — та прыгает, когда он говорит. Без восхищения, с долей насмешки и удивления. Антон не отвечает, сбрасывает туфли с небольшим аккуратным каблучком. Молчит о том, что будь это шпильки, он прошелся бы еще лучше, да и уверен — Макара в чужие дела лучше не посвящать, даже если эти дела напрямую касаются Антона. Сейчас они выйдут из квартиры, сядут на мотоцикл. Макар спереди — большой и неприступный, Антон — сзади, обхватив парня, чтобы не упасть. Он не знал, но догадывался, что от этого жеста, когда они сидят так близко и гонят на всей скорости по трассе, огибая машины, у Макара крышу сносит. Когда руки Антона так крепко цепляются за него, с этими дурацкими кольцами и браслетами. Тот не любил поцелуи, считал их слишком приторными. Трахался он жестко, но не так, как Эд — у того любое движение выглядело грубо, но на деле он был довольно мягок, Макар же наоборот. Ему было похуй. Он долбился в Антона на матрасе, старые пружины в котором скрипели на всю комнату каждый раз, когда тот входил в парня. Простынь, белая, с уродливыми маленькими цветочками, была к тому же усеяна пятнами и если некоторые из них были скорей всего от пива или кофе, хотя кофе Макар почти не пил, остальные были засохшей спермой, Антон был в этом уверен. И эту простыню, скорей всего, не стирали ну очень давно, поэтому вся она будто и нужна была только для того, чтобы на ней трахаться. Засыпать и просыпаться тут, было неприятно, Антон чувствовал себя грязным, подолгу стоял в душе, лишь бы смыть с себя эту квартиру, простыню, скрипучей матрас, звук, от пружин которого, частенько бил по вискам, смыть самого Макара. Это не номер люкс в отеле, где-нибудь в уютном уголке земного шара, но тут он хотя бы обходился без каблуков. А мотоциклы — настоящая страсть. Скорость он тоже полюбил благодаря Макару. Он не считал их. Они приходили и уходили, вроде как вещи, чаще Антон сам бежал от них, когда надоедало. Они называли его красивым и восхищались им, но разными словами. Кто-то, сплюнув на асфальт, говорил, что не видел никого лучше, крепко матерясь при этом, кто-то — чуть ли не стихи ему читал, мягко признавался в любви, дарил цветы, которые парень терпеть не мог. Антон научился чувствовать и различать. И когда целуют — одинаково никогда не получается. И трогают они его по-разному, исследуют его тело, касаются его, трутся своими телами. И руки у них у всех по-разному он ощущает. У кого-то горячие, что деться от них некуда, обжигают кожу, беспощадно и неразборчиво, у кого-то — такие холодные, что только горячее солнце смогло бы их согреть, кровь стынет в жилах, дыхания не хватает, вот еще немного, перевести воздух, а потом снова покрываться мурашками и впиваться губами в чужие губы. И стиль их одежды, исключительно костюмы или только дешевые футболки из секонд хенда с дурацкими принтами, что были куплены пару лет назад по скидке. И походка их, быстрая и резкая, размеренная, медленная, почти ленивая, нервная. И взгляд их, суровый, не принимающий отказов, но мягкий и понимающий, тот, что прощает любую оплошность, задумчивый и строгий, веселый, добрый даже временами. Голоса их, как пружины на стареньком матрасе, то громче, то тише отскакивающие от стен любых комнат, голоса их, произносящие свои комплименты, смущенные, уверенные, низкие и высокие. Стоны их, рваные, глубокие, короткие и отрывистые, с рычанием или вообще без них. Много слов, бесполезных, красивых, брошенных случайно, брошенных специально, вдогонку, сквозь смех, задыхаясь всхлипами, вытирая ладонью слезы. Много слов, но одно имя, что вставало впереди всех этих предыдущих имен со своими историями, походками, глазами, словами, мыслями, поцелуями и позициями в постели. Арсений. А р с е н и й. Что было по-настоящему важно. Среди грязных квартир, загаженных подъездов, аккуратных комнат, где даже книги стояли по цвету, дорогих машин и машин намного дешевле, самолетов и простых прогулок пешком. Утром ли, вечером ли просыпаться или не спать ночами вообще. Пить пиво, отказаться от алкоголя, кончать, будучи связанным с удавкой на шее или кончать под громкую музыку, неудобно закинув ноги на водительское сиденье в одной из машин. Заниматься спортом, любить скорость, любить книги и рассуждения неизвестных философов, любить дождь и дождь ненавидеть всем сердцем. Что было по-настоящему важно. Одно имя, все еще одно имя и бесконечная пропасть, ходячий знак вопроса. Пока чужие пальцы обхватывают его ладонь, пока чужой голос осыпает его комплиментами с ног до головы, одно имя, один человек, не дает покоя даже ночью. Важны были его руки и то, какие они в данный момент — теплые или холодные. Важно было, какой чай он предпочитает, а может кофе? Важно было, любит он скорость или посидеть дома, какую музыку предпочитает и любит ли он музыку вообще. Что для него значили простые вещи, понимает ли он математику, думал ли он о мире во всем мире? Даже если пустое ничего, даже если предсказуемое и банальное «нормально» он выбросил бы на вопрос «как дела?», даже если между летом и осенью он предпочел бы зиму, даже если ненавидел бы самолеты, никогда не спал в дорогих отелях, даже если носил свою одежду тоже из секонд хенда, даже если прическу не менял с подросткового возраста, даже если глаза его, такие красивые, блестят от слез в данный момент, даже если он улыбается очень редко, даже если его ладони потеют, когда он держит кого-то за руку, даже если вообще не любит за руки держаться, даже если он опаздывает на важные встречи и не любит открывать шампанское, даже если он засыпает только при включенном свете и в интернете почти не сидит. Даже если предпочитает библиотеки и бумажные книги электронным, даже если в торговые центры не ходит, даже если ведет себя высокомерно и часто невежлив с людьми в своих высказываниях. В конце концов, даже если секс для него вовсе не так важен, если не разбирается ни в чем из того, в чем хоть немного разбирались все предыдущие парни. Если не интересуется ничем. Даже если парни его не привлекали, а отказ Антон слышал уже неоднократно, даже если он просил по хорошему отстать от него. Говорил, что у него дела, семья, миллион дел, работа, дом, проблемы. Даже если в длинном списке места для Антона просто не было. Даже если встречал он рассвет прямо сейчас на крыше вовсе не с ним, даже если в полном одиночестве. Озлобленный на что-то, смеющийся, улыбающийся, молчаливый, выпотрошенный эмоциями и мыслями. Даже если так. Он просто был. Одно имя. Человек. Самое недоступное, что было на свете. Самое прекрасное, как разговоры о жизни, самое недосягаемое, как мотоцикл, мчащийся на полной скорости, который невозможно было догнать. Самое беспощадное, нежное, жестокое, грубое, красивое. Красивое. Пока на теле его живого места не оставалось от рук, пальцев, что хватали, щипали и гладили, пока губы его пробовали на вкус столько чужих губ, пока уши его услышали все комплименты на свете, одна небольшая часть, маленький уголок неприступности, что еще не был затронут никем, хранил в себе пустоту, был чист и не знал чужих объятий — сердце. И только имя, выдолбленное, словно на камне, заключал в себе этот важный орган, поддерживающий в нем жизнь. Арсений. Просыпаться и видеть за окном море и горы, было так же сложно, как видеть за окном серые гаражи, но все становилось проще, когда имя, врезанное прямо в сердце, задевавшее даже душу, трепетало в нем. Остальное было сущими пустяками.