У них и общего ничего не было толком, только бар, в который они захаживали практически каждый день. Саша — потому что выступал там, а Женя — потому что жить не мог без его выступлений.

...И когда целуют — одинаково никогда не получается. И трогают они его по-разному, исследуют его тело, касаются его, трутся своими телами. И руки у них у всех по-разному он ощущает. У кого-то горячие, что деться от них некуда, обжигают кожу, беспощадно и неразборчиво, у кого-то — такие холодные, что только горячее солнце смогло бы их согреть, кровь стынет в жилах, дыхания не хватает, вот еще немного, перевести воздух, а потом снова покрываться мурашками и впиваться губами в чужие губы...

Ничего не делать и просто ждать своего часа – долго, а когда пытаешься что-то делать, сталкиваешься с проблемами. Задушить себя не удалось. Захлебнуться тоже. Бросить включенный фен, лежа в ванне – страшно, хотя он бы, возможно, смог это провернуть, но наверно боялся, что все может пойти не по плану и он выживет. Он уже перестал верить в удачу, а удача при попытке суицида в его случае означала смерть.

Вове хочется думать, что на этом начинается что-то новое и что у всех историй будет хороший конец. Что Леша тоже смотрит на него, и думают они об одном и том же. У Вовы взгляд затуманен, и волосы взъерошены, у Вовы мурашки по коже и вовсе не от холода, у Вовы ноги ватные и все в нем дрожит и хочет одного.