Вдвоём.

      Карриш же буквально расцветал изнутри! Не оттолкнул, не попросил уйти или отодвинуться словами! Но… Надо что-то делать. Потому что больно видеть страдания самого дорогого человека, что у тебя есть. Да вот только… Что? Как доказать ему, что тот поцелуй был не напрасен, как показать, что любишь? Ответ предельно прост и ясен, и Рипот… Наконец-то решился.       Он, осторожно взяв блондина за запястья, чуть приподнял его и перевернул на диван спиной (так, чтобы голова и плечи остались на подлокотнике). Потом, также медленно, боясь сделать что-то не так, подался вперед, к самому лицу продолжающего всхлипывать парня, и… Накрыл его губы своими, постепенно втягивая того в поцелуй. Целовал нежно, трепетно, пока внутри у обоих неведомым цветком распускалось то самое неозвученное чувство. Целовал, не заметив, что Тернольд немного подуспокоился и даже начал неуверенно отвечать. Наконец, когда отсутствие кислорода стало болезненно отдаваться в грудной клетке, он таки нашел в себе силы оторваться. Продолжая нависать над парнем, он с невообразимой нежностью в глазах рассматривал любимое лицо. Все-таки решившийся открыть глаза синеглазый, удивленно округлил глаза, когда Риш наклонился и чмокнул его в нос.       — Т-ты…       Но Карриш, которому надоело «нависать над душой», подхватил его под бедрами и шеей, приподнял, усадил его к себе на колени и крепко обнял. И только тогда он смог продолжить разговор.       — Риш, это правда? Это не сон? Я точно сижу у тебя на коленях, ты меня обнимаешь и только что поцеловал?       — Да, Терри, да.       — Но… Но как? Ты говорил, что не гей, не понимаешь их, а тут… Целуешь парня…       — Я… Я врал тебе. Прости.       — Риш?       — М?       — Ааа т-ты можешь…       — Что?       — Повторить… -смущённо пробормотал Тернольд.       — Ха, запросто! А куда?       Блондин поднял глаза и промолчал. Наконец, не выдержав такой близости, Карриш легко коснулся губ парня.       — А ещё? Рассмеявшись, парень принялся расцеловывать лицо сидящего на нём блонда. Потом прижался лбом ко лбу и тихо, но отчетливо проговорил, заставляя Терри — своего Терри! — жмуриться от счастья.       

— Ты знаешь, я тебя люблю.