- …nineteen sixty nine*, — лился из динамиков отчаянно-дерзкий голос солиста и ударника Иглс, пока я любовался уснувшим на пассажирском сидении Паскалем.
Паскаль… Мой второй водитель. Такой красивый, такой талантливый, такой пронзительно-юный… Такой притягательный и такой… трогательно-беззащитный сейчас, он уснул почти около Бордо, вырубившись на середине рассказа о своих первых съемках, — съемках, на которых его экранным партнером был не кто-нибудь, а мой добрый друг и закадычный приятель Тьерри Этель.
— Мне тогда было всего семнадцать, Жан-Марк. Я только-только приехал в Париж, — устало морщась на зажженные фары пролетавших мимо нас автомобилей, рассказывал Паскаль. — Это была моя…
— Первая роль?
Я улыбнулся, припомнив то недавнее золотое времечко, когда Тьерри еще не был агентом, а был весьма и весьма первоклассным актером, годным не только для того, чтобы сниматься в затрапезных молодежных сериалах.
— Ну да. Да… А я… я тогда играл его любовника, — глядя куда-то в сторону, вдруг на одном дыхании признался мне Паскаль.
«А по-пьяни я сплю с разными крокодилами» — «Парень очень талантливый, но, как все музыканты, весьма неразборчив в связях…»
Мне бы догадаться сразу… Тем более, что намеков об
их отношениях мне явили уже немало. Но в ту минуту меня заботили совершенно другие, жизненные предметы: бледный, усталый до синевы Паскаль, и плед, который пока валялся на заднем сидении за ненадобностью, и который я, видимо, прихватил так же бездумно, как и презервативы, — просто так, на всякий случай. И который теперь тащил к себе (Нет. К
нему. Конечно, только к
нему…) с ничего не значившими словами:
— Если завтра, в первый день съемок, кое-кто из нас будет выжат как лимон, Тьерри мне башку отвернет…
— И скажет, что так и было, — улыбнулся Паскаль, пока я кутал его в теплое домашнее великолепие. —
Уже сегодня, Жан-Марк, — уточнил он после паузы.
—
Уже сегодня, — согласился я, любуясь его счастливой темноглазой физиономией. — Уже сегодня, Паскаль.
Вскоре, быстро и несколько смущенно поцеловав мою ладонь, мой второй водитель уже вовсю посапывал во сне. Боясь отрубиться следом за ним, я потянул к себе заранее приготовленную минералку и прибавил громкости в магнитоле, обрушая на себя довольно бодрого диджея, «Калифорнию» и Иглс.
— …nineteen sixty nine, — полился из динамиков отчаянно-дерзкий голос солиста и ударника Иглс, пока я все еще любовался уснувшим на пассажирском сидении Паскалем, его пронзительной юностью, его медово-золотистой кожей и… медленно, но неуклонно прозревал.
Твою ж мать!..
В тысяча девятьсот шестьдесят девятом родился Тьерри — импозантный, харизматичный, уверенный в себе мужчина чуть за пятьдесят, театральный (и не только) агент, мой добрый друг, актер, продюсер и… любовник тогда еще семнадцатилетнего Паскаля. «А ты, что девственника хотел?» — проскрипел противно внутренний голос, продолжая, что: «Ты же не требовал наличие этого
артефакта у Саши… или у одной из своих парижских подружек, и почему тогда именно Паскаль?..»
«Потому! — возразило вдруг то, что резко заболело за грудиной. — Потому что я готов был поверить
его ласкающим ладоням,
его жарким и страстным взглядам,
его поцелуям,
его отчаянному возбуждению! Потому что я хотел... я... я готов был полюбить!»
— Мы уже приехали?
Паскаль поднял голову, едва мы проехали (Нет, куда там. Со свистом пролетели!..) по спящей Сент-Эмильон, и я, развернув Ромео, как раз парковал его около трейлерного парка, созданного здесь по прихоти нашей киношной команды.
— Да, пожалуй… Да, да.
— Что с тобой, Жан-Марк? — с тревогой спросил меня вынырнувший из пледа и окончательно проснувшийся Паскаль.
По счастью, от необходимости объясняться прямо сейчас меня спасло явление унылой и заспанной на вид девицы. Нас, оказывается, давно тут поджидали, а явившейся к нам под звездным небом девице еще с утра были выданы соответствующие инструкции: встретить ведущего актера и автора сценария и как следует разместить.
Спустя минут пятнадцать я вовсю осматривался в отведенном мне трейлере, расположенном довольно далеко от трейлера с горечью взглянувшего на меня Паскаля. Интерьер (если можно так выразиться) был довольно комфортным, хоть и в высшей степени непритязательным: крошечная, но уютная душевая (она же ватерклозет), встроенный шкаф, полки для мелочей, столик с двумя малюсенькими диванами и встроенная же кровать, спать на которой я сегодня точно не собирался.
Решение пришло само, еще в пути, а сейчас и здесь, в одиночестве, оно только окрепло, сформировавшись бесповоротно и окончательно. Быстро начеркав коротенькую записку на выдранной из валявшегося тут же блокнота страничке, я бросил ее на столик, потушил свет, накинул куртку, поднял воротник и вышел в ночь.
***
Малиновый, пахнущий вербеной и ирисами рассвет застал меня около придорожной забегаловки, над которой, оказывается, гордо красовалась незамеченная мной вчера вывеска «Калифорния». Около той самой…
— Мосье Ла Рош!!! Иисус и Мария! Что-то случилось? — глядя, как я усаживаюсь за один из пустующих в ранний час столиков, допытывалась удивленная моим внезапным вторжением мадам. — Вы что, — она понимающе прищурилась, — поссорились с вашим мальчиком?..
С моим мальчиком… Горестно выдохнув, я кивнул: «Да, мадам Раймон. Кажется, так. А его… Его зовут Паскаль. Паскаль Банцетти… Он певец и актер», болезненно потер виски и попросил принести мне самую огромную чашку крепкого кофе и коньяк.
***
Через час без малого я был как раз в той кондиции, чтобы воспринимать не только цветочно-желтую, сияющую лаком новой стойки «Калифорнию», притупившуюся было боль за грудиной и заткнувшуюся следом совесть, но и рассказывать мадам о том, рассказывать о чем я совершенно не собирался. О Паскале. О жарком юном теле. О лавандово-фиолетовых сумерках. И о Тьерри…
— Мне, наверное… — я вздохнул, доканчивая остатки коньяка, — …следовало сразу догадаться.
— Зачем? — закинув ногу на ногу, мадам поудобнее устроилась на стуле. — Зачем вам это нужно-то, а, Жан-Марк?..
— Ну…
— Вы уж не обижайтесь, мой милый, — мадам в своей привычной уже манере нацелила на меня указательный палец. — Но все это глупо до невозможности… Есть такая правда, — добавила она, чуть помолчав. — Которая хуже лжи.
Полуправда. — Презрительно фыркнула мадам. — Вы же не знаете, что привело вашего маль… вашего Паскаля к этому. Не знаете, о чем он тогда думал и о чем они тогда говорили. И… — Ее палец взметнулся вверх, как самый весомый аргумент в разговоре. — И самое главное, вы не знаете, как долго это продолжалось, — с апломбом закончила мадам.
«Наверное, достаточно долго и достаточно
близко, чтобы тогда, под Рождество, Тьерри прислал ко мне Паскаля», — подумал я. Подумал — и сказал об этом вслух.
Зал Калифорнии, между тем, уже начал заполняться первыми, ранними посетителями. То были бравые парни дальнобойщики, явившиеся сюда в надежде припасть к благодатному источнику с кофе и к не менее благодатной утренней щедрости мадам.
— И это, все ваши предположения, тоже глупы до невозможности, мой милый. — Побарабанив пальцами по столу, мадам оправила фартук и решительно поднялась.
Пока она обслуживала своих первых клиентов, пока таскала тяжело груженные подносы с кофейниками, чашками и черт его знает с чем еще, я уныло пялился в раскинувшейся за окнами пейзаж — в теплые желтые домики, в ласточек, в опутанные утренним туманом поля, в виноградники, в колыхавшиеся на горизонте сосны, — сегодня больше не казавшийся мне ни
живым, ни
притягательным.
— Все потому, что в одиночестве нам ничего
этого не нужно, мой милый, — заметила вернувшаяся ко мне моя добрая хозяюшка, прежде чем договорить:
— Пойдемте, Жан-Марк. Тут наверху у меня есть три свободные комнаты, а все, что вам сейчас действительно надо, это только выспаться и как следует отдохнуть.
«Все что тебе, идиоту, сейчас действительно нужно, так это только Паскаль», — вдруг подсказало то, что до сих пор болело за грудиной… Я снова выдохнул, подхватил свою сумку и безропотно повлекся следом за мадам.
