Скажу сразу: это было странным — целовать парня. Человека своего пола. Очень странным. Но от этого — не менее волнительным, приятным или желанным. И пусть наш первый,
настоящий поцелуй случился совсем не тогда, не в ту минуту, когда, пытаясь заглушить возмущенные вопли Паскаля, я притянул его к себе, но сути это уже не меняло.
Потому что в тот волнующий момент, как только мои губы успели коснуться его губ, а моя ладонь еще крепче сжала его пояс, сминая к чертям его футболку, нас опять прервали. На сей раз — неугомонная пышногрудая вдовушка, хозяйка местной забегаловки.
— Простите, молодые люди, не хотела вам мешать, — произнесла она в отрытое окно Ромео, наблюдая, как мы отскакиваем друг от друга, точно два ошпаренных кота.
С трудом собрав разбежавшиеся мысли, весь во власти обжегшего меня отчаянного ответного прикосновения, я посмотрел на раскрасневшегося мальчишку и перевел взгляд на мадам.
Обезоруживающе улыбнувшись, та махнула рукой.
— Да ладно вам, — заявила она, напирая на глянцевый бок Ромео свой мощной грудью. — Не смущайтесь, мальчики. В наше время поцелуем двух мужчин мало кого удивишь,
— Вы что-то хотели? — подсказал я, не пытаясь, впрочем, улыбнуться в ответ.
— Да, — жизнерадостно кивнула мадам. — Автограф.
Я вздохнул и снова посмотрел на Паскаля. Черт бы побрал его беспардонных обременительных поклонниц женского пола, всех скопом и попеременно, да еще с настолько внушительным фасадом! Однако при мысли о том, что однажды мне придется столкнуться с его поклонниками
обоих полов, я как-то разом похолодел.
Мадам же продолжила вещать:
— Ваш автограф, Жан-Марк Ла Рош, — сказала она, нацеливая на меня указательный палец.
— Мой? — от неожиданности я даже растерялся.
— Ваш, ваш, — мадам закивала так энергично, что ее внушительный фасад под светлой блузкой пришел во в не менее внушительное движение: будто безбрежное море заколыхалось. — Мосье Ла Рош — мой любимый писатель, — бросила она уже Паскалю, пока я поспешно рыскал в бардачке в поисках чего-нибудь, что могло бы стать пригодной поверхностью для автографа.
Под руку, кроме бутылки минералки, упаковки Мендос, презервативов (Твою ж мать! Ну не смотри так, Паскаль! Они всегда
тут лежат!..) и одноразовых салфеток весьма удачно попался атлас итальянских автомобильных дорог. Им то я и решился пожертвовать, быстро начеркав прямо на обложке: «На добрую память о нашей встрече…» (Простите, как вас?.. Раймон?..) «На добрую память о нашей встрече мадам Раймон. Искренне Ваш. Жан-Марк Ла Рош», и уже потом передав ей желаемое.
Наша неунывающая вдовица просияла.
— Ну надо же! Сам автор моей любимой Мельницы, Жан-Марк Ла Рош! Кому рассказать, не поверят. Просто потрясающе, — изрекла она, прижимая свой трофей к груди… к грудям.
Я облегченно кивнул. Все?
— А знаете…
Нет, не все. Хм… Хотя и это было вполне ожидаемо.
— Я ведь вас не сразу узнала, мосье Ла Рош, — качнув громадным бюстом, мадам Раймон наконец-то отлепилась от окна. — В жизни вы не такой серьезный и… занудный, как по телевизору, — она опять нацелила на меня указательный палец. — Да и вообще, вы — вы оба (палец переместился с меня на Паскаля), — очень
красивая пара. Я это еще в ресторане заприметила. Вот прямо так и подумала: «Какая красивая пара». А знаете…
Пропустив ее «зануду» мимо ушей, я мысленно пожелал доброго здравия этой любительнице
красивых мужских пар и состроил самую любезную свою гримасу.
— Пожалуй, я тоже кое-что вам подарю. Бутылочку нашего фирменного вина, — произнесла мадам, прежде чем рвануть в сторону кофешки.
Ветер, горячий пряный ветер Аквитании, принес нам ее последние слова: «Подождите пять минут, мальчики. Не уезжайте», но Паскаль уже выстраивал маршрут в навигаторе.
— Ты уж извини, Жан-Марк, — сказал он, неожиданно вдарив по газам. — Но второй раз я ее точно не выдержу.
«Я тоже…»
Но, всем своим телом вдруг вспомнив прижавшегося ко мне Паскаля, его желанную близость, его горячие ладони на моей груди, его отчаянное сердцебиение, я почему-то опять промолчал.
Тем временем Ромео наконец-то вырулил на шоссе и влился в общий трафик. Мы помалкивали. Не знаю, что чувствовал раздумывающий над чем-то Паскаль, но мной целиком и полностью овладела какая-то странная расслабленность, усугубляемая непредвиденно вспыхнувшим желанием. Устремив свой взор к медово-желтым, пролетавшим мимо нас домикам, к виноградникам, к ласточкам, к пряно благоухающим в начинавшемся вечере полям, я думал о том, чего больше всего хотел сейчас: привлечь к себе Паскаля. Привлечь, уткнуться носом в его теплую макушку, скользнуть вниз по щеке, по губам, по открытой шее, содрать с него футболку, джинсы — все, все! — и… больше никогда не отпускать.
— Она по всей своей деревне раззвонит, что ты был с парнем.
Я вздрогнул от неожиданности.
— Что, прости?
— Говорю, эта Раймон всем расскажет, что ее любимый писатель Жан-Марк Ла Рош был с парнем, — Паскаль повернул ко мне голову. — И тогда, Жан-Марк, — он вздохнул, — конец твоей безупречной репутации.
— Поверь мне… — Я улыбнулся. Его глаза, в которых до сих пор плескалась жаркая черная мгла, сказали мне гораздо больше всех непроизнесенных слов. — Моя подмоченная репутация, — начал я, окончательно собравшись с мыслями, — это не то, Паскаль, что меня сейчас пугает.
Паскаль тряхнул головой и вдруг произнес на выдохе, больше не глядя в мою сторону:
— Докажи.
Пролетев мимо очередной деревеньки, Ромео въехал в довольно пустынный пролесок. И, снова опьяненный недавним вкусом жаркого сбившегося дыхания на своих губах, я решил принять подначку.
— Если… — Я посмотрел на прогрохотавшую мимо нас фуру. — Если ты хочешь, то… останови машину.
— Хочу. — Ведомый им Ромео покорно заворчал, проехал по инерции еще несколько метров и остановился. Я понимал, что уже не передумаю. Но не в машине… Быстро толкнув дверь, я выбрался наружу и углубился в лесок, не сомневаясь, что
мой… Что Паскаль пойдет за мной.
***
Далеко мы, впрочем, не ушли. Уже совсем скоро, под соснами, я почувствовал, как руки Паскаля обнимают меня со спины, и, резко развернувшись, сделал то, о чем мечтал еще в салоне Ромео: притянул его к себе, приблизил свой рот к его губам и приник, обдавая их мгновенно сорванным дыханием.
Паскаль ответил на поцелуй. На миг, на один короткий миг его глаза широко распахнулись. В их блестящем темном омуте я вновь увидел то, что кружило мне голову почище терпкого вина нашей заботливой хозяйки. Даже похлеще его рук, приникших под мою футболку, поглаживающих мокрую от выступившего пота спину. Но буквально через секунду его веки опустились, он прильнул ко мне теснее и ближе. И, больше не в состоянии сдерживаться, я полностью отпустил себя.
Теперь я целовал Паскаля глубоко, жарко и страстно, сжимая его стройное тело в своих объятиях, ощущая, как он все сильнее льнет мне навстречу, содрогаясь в моих руках. В голове мутилось. Потом, когда мы наконец-то нашли в себе силы разорвать поцелуй и отстраниться, я уже мало что соображал (а анализировал и того меньше, какой уж тут, к чертям, анализ?..), стягивая с себя джинсы и футболку и отбрасывая их куда-то к центру приютившей нас поляны.
— Ты красивый, Жан-Марк… — голос успевшего раздеться Паскаля смущенно дрогнул и сорвался. — Но… — черный взор вдруг блеснул неожиданным лукавством, — …белья то нет.
— Чего? Чего нет? — шепнул я, аккуратно сваливая его прямо на землю.
— Белья. Того самого. Парадного.
С кружевами. Из-за которого ты, кэп, выпер меня в нашу первую встречу. — Паскаль откровенно смеялся. И даже в эту минуту, в одну из последних перед нашим окончательным сближением я не отказал себе в удовольствии рассмеяться вместе с ним.
— Оно было, Паскаль, — ответил я, с наслаждением вдыхая его запах, в котором аромат колыхавшихся над нами сосен щедро мешался с будоражащим запахом его молодости, нагретой солнцем кожи, леса и Аквитании. — Только… ты его не заметил.
— Наверное,
не туда смотрел. Бывает. А теперь… Теперь уже все равно, Жан-Мак, — тихо отозвался Паскаль, утягивая меня в новый поцелуй, который закончился для нас обоих прорвавшимся наружу стоном и волной еще большего возбуждения.
Слегка отстранившись, я самыми кончиками пальцев погладил Паскаля по щеке, до ломоты в коленях ощущая его горячее обнаженное тело под собой и его безумное желание, которое передавалось всему моему телу. «Что?» — он непонимающе замер. «Ничего. Все хорошо», — проронил я, прежде чем, обняв его за бедра, спуститься поцелуями по красиво очерченной линии челюсти, по шее, вызывая волну отчаянной, неконтролируемой дрожи. По груди, по животу… Ниже… Еще ниже…
— Жан-Марк… — В опутавших нас золотистых сумерках Паскаль откликнулся мне стоном и удерживающими меня ладонями. — Я… — он тряхнул головой. — Я ведь не настаиваю… Если тебе неприятно…
— Приятно. Не думай ни о чем, — я нежно, как тогда, в полях, провел по его запястью. — Просто… слушай тишину.
С этими словами я склонился к сосредоточению его мужественности, без всяких сомнений даря Паскалю те откровенные, долгие и чувственные ласки, которые возможны только между давними и трепетными любовниками. А он смотрел на меня совершенно расфокусированным, затуманенным взором, и вскоре, не выдержав моих ласковых касаний, вскрикнул и потянул меня наверх, к своим губам.
Понимая, что он уже на пределе, я осторожно удержал его руку, сплетая наши пальцы, и усилил напор. Что-то внутри, о чем я раньше даже не подозревал, толкало меня к этому. И, бог мне свидетель — в своих ласках я выкладывался полностью, до предела, до самозабвения, отдавая их тому единственному, кому действительно хотел их дарить.
— Тебе понравилось? — шепнул я, едва все закончилось, не думая снимать свою ладонь с его до сих пор подрагивающих бедер.
— Ты… Ты же знаешь… чувствуешь, что понравилось, — ответил Паскаль, не пытаясь отстраниться, и вдруг сделал то, чего я в своем еще не утоленном желании меньше всего сейчас ожидал: одним уверенным движением сбросил меня на землю и сам спустился вниз по моей груди и животу…
***
— Раньше я думал, что вопрос: «Было ли тебе хорошо?» некое банальное проявление вежливости после секса… близости. Но сейчас
так не считаю.
Разлепив неподъемные веки, я поднял голову с плеча Паскаля, чтобы сразу встретить его блестящий темный взгляд.
Ночь медленно, но верно вступала в свои права. Фиолетово-золотое небо Аквитании виднелось сквозь ровный строй деревьев, и казалось, что даже здесь, под соснами, накрывшие нас сумерки подсвечены зыбким, полупрозрачным фиолетовым туманом. Было очень тихо, только где-то в отдалении жило своей суетной жизнью шоссе, звенели невидимые теперь вечерние насекомые, да квакали лягушки. Я перекатился на спину, втянул острый запах грибницы и не смог сдержать улыбки: на востоке зажглась первая робкая звезда.
… — А еще по твоей милости, кэп, я теперь буду похож на педика в трауре — Ой, прости! На этого
твоего. На Кена! — которого кот принес в зубах с помойки, — отыскивая сброшенную впопыхах, изрядно помятую одежду, вдруг без всякого перехода заявил мне Паскаль.
Догадываясь, что некая доля смущения не дает ему говорить «то» и о «том», заставляя прикрываться ничего не значившими остротами, я мягко потянул его к себе:
— Эй…
И произнес то, что действительно было важным… самым важным:
— Мне было хорошо, Паскаль. И… я не стану возражать, если ты захочешь это повторить…
… — но только не в лесу, — закончил я, поднимаясь и вытряхивая из волос сосновые иголки.
