ALYURE

Вода тяжелела, обратившись скользкой слизью страха. Единственным, что мешало Порядковому погрязнуть в темной глади, был бешенный стук сердца, ритмично отбивавший по крепким ребрам голос его войны. Пятому не был ведом ужас смерти. О смерти было известно всем, и каждый, в ком не было посажено семя глубокого дефекта, страшился ее. После изнурительного заплыва тело не желало слушаться: с каждым рывком под водой в сторону монстра, покусившегося на единственное, что было у тех, у кого не было ничего, Пятый осознавал, насколько же жалким является его тело; насколько жалким является он сам. Все происходило недостаточно быстро: сквозь рассекаемое женскими руками полотно озера, Пятый видел, как борьба, в гущу событий которой он стремился, слабеет; Порядковый чувствовал на каждом сантиметре своей кожи, погруженном в пресную бездну Большой Земли, будто с каждым усилием его цель становится все дальше, все призрачнее, все мертвее. Он перестал смотреть. Он впустил в свой разум нескончаемый поток безумных мыслей, которые пресекал раньше в своем гневе, чтобы отвлечься от костлявой руки, крепко сжимающей не только шею Лирен, но и шею его самого. В омут с головой — Пятый не ведал, насколько силен он в этом ремесле. Имея под рукой лишь случайное оружие, явно не из легких на суше, но почти бесполезное в воде, он был также последним, кто не смог призвать Глейд. У него не было ничего, но прямо сейчас у него было больше, чем у тех, кто был на суше: У него была его решимость. Сопротивляющийся страху, намеренно ослепленный собственноручно, он вытягивает правую руку вперед и хватается наугад, и лишь тогда он поднимет взгляд: он схватил девушку за запястье, которое та тянула к незримой опоре в воздухе. Это было венцом ее тяги к жизни. Порядковый попытался потянуть ее за собой, но не смог: она была плотно зафиксирована, и не было никаких сомнений в том, из-за чего именно. Его мысли все еще были окутаны множеством повторений певчих голосов, поломанных криков и диких помех, мешающих думать трезво: всегда просто дать волю демонам, живущим внутри тебя, но крайне сложно усмирить их во время пира власти. «Я так сильно хочу Глейд!» — Было в основе всего. Он был молод, глуп, падок на грех, но его желания, пускай и мальчишеские, были чисты. Эти мысли не давали покоя юному Пятому, в то время как сам он с большим усилием перешел к действиям, — «Я достоин Глейда больше!», — схватившись за клинок. Он не был необычным, особенным или уникальным: никем, кто мог бы не получать Глейд по этим критериям — он лишь не был готов быть в единении с истинным «я». Ему было необходимо всего лишь признать: он — самое отвратительное чудовище в этом озере. «Я БУДУ ПРИЧИНЯТЬ БОЛЬ КАЖДОМУ! КАЖДОМУ, КТО ВЛАДЕЕТ ГЛЕЙДОМ.» Пятый вкладывает последние силы в то, чтобы выровнять лезвие в воде так, как ему необходимо, а затем — замахивается над выпирающим из воды плечом чудовища, нанося удар ровно. Сил на большее не было: чудовище было ранено, и с приглушенным ревом дернулось, словно ошпаренное, ослабив хватку. Лирен выбралась, и теперь ее очередь тратить последние силы. Пятый словно спал до этого момента. По нему этого, конечно же, никто и никогда не сказал бы: Его гнев был топливом, токсичным для каждого ближайшего, но полезным владельцу. Порядковый пытался сражаться сам с собой, но теперь, когда его левая рука у своей груди, он готов принять это как силу, а не слабость. Великое счастье Порядкового. И великая чума Выбранных Разумом. Алое свечение в бездне вод озаряет ее, словно умерщвляя ее пугающую темноту. Ауры страха, которая пронизывала все тело Пятого, словно липкими цепями, больше не стало. Пятый больше не боялся. Ему не было больно. Он не страдал в муках своего безумия. Он не был слаб и бессилен. Боль и болезнь его разума превратились в силу, а в левой руке образовалось мачете. Другое — для Пятого оружие, которое он крепко сжимал, было единственным настоящим. Чудовище взревело в болезненном ранении, на удивление, дважды: Своей остроконечной лапой, оно ранило Порядкового в ногу, затем — дернулось в сторону противоположного берега. Лишь призыв этого Глейда сопровождался криками всех, кто был в поле зрения Пятого. Глейд Пятого ранил каждого. Даже тех, кто глейдом не владел. Его силы были восполнены: он больше не чувствовал ничего, что так сильно мешало ему на его пути. Он смог плыть сам, и доплыл первее Лирен. Лишь на суше он понял, какой ценой он обрел свою силу: На всех, кто находился на суше, был порез — кровавые следы с каждым мигом были заметнее для Пятого, а обозленные взгляды в свою сторону он принял верно. Самое странное для всех, но самое разумное для Выбранного Разумом было то, что он наслаждался платой за использование своего глейда. Дикий вальс мыслей не одолевал его, теперь его ум был словно чист: «Каждый будет ранен моим гневом» — Подумал он. Выбранные Разумом достигли разбитого другими Порядковыми лагеря, как только безумцы, которые вовремя подметили особенность новоиспеченного Глейда, объяснили раненным, что небольшие порезы вышли случайно, и они не хотели тем самым бросить вызов. Лагерь представлял собой наиболее ровный пустырь на очернелой почве острова, в центре которого пылал большой костер, к которому тут же потянулась вымокшая Лирен — ее состояние было подавленным, а сама она продрогла, пока отряд её Порядковых шел к теплу. Девушку первой перебинтовали: она так же, как и другие, стала жертвой Глейда Пятого. Её никто не стал одёргивать: остальные побрели дальше, вслед за девочкой, назвавшей себя Первой Выбранных Грехом. Она инициировала небольшую экскурсию по их убежищу. — Всё очень просто: в пяти сторонах от костра расположились зоны обитания каждого дома, — объясняла девочка, ломано жестикулируя, словно ребенок, парадирующий стюардессу, с серьезным выражением лица. В каждой из сторон действительно были небольшие обособленные сооружения: Палатки, самодельные склады из хлама, маленькие костры для приготовления еды, близ которых стояла различная посуда, преимущественно из металла, у кого-то — были столы со стульями, на которых располагались разные книги и состаренная бумага с каракулями, кто-то (как предположил Первый — Выбранные Грехом) соорудил целый шатер, расписанный удивительными узорами, заняв им приличное место. Среди всего этого кругового селения детей, поделенных на группы, был небольшой клочок земли, который заметно отличался от других по двум критериям: он был совершенно пуст, что было удивительно в союзе с другой причиной — он был совершенно мал. Он был по крайней мере вдвое меньше среднестатистического уголка дома других Порядковых, не говоря уже о размерах обиталища Выбранных Грехом с их огроменным шатром. Первый, Третий и Седьмой разрозненно, но тихо вздохнули и отвели взгляд, приближаясь к этому пустырю. — А это ваше место, — Первая произносит это совершенно беззаботно, будто не замечая никаких проблем, которые были замечены некоторыми безумцами еще до того, как они подошли к их будущему дому. Первый приблизился к Пятому: он понимал, как тот отреагирует, когда заметит несправедливое деление, и был готов его угомонить — собственно, так сделали многие остальные по отношению к особо недружелюбным членам своего дома. Говорить вызвался Третий: — Большое спасибо, Первая. — В этот же миг Пятый уже открывал рот, вдыхая побольше воздуха для нехилого возмущения, и Первый, прикрыв тому рот, отвел его в глубь толпы, — Мы пока обживемся, если ты не против, а потом пристанем с вопросами. Не против же? — Конечно, нет, — ответила Первая, и ее лицо заметно изменилось: она пыталась сдержать в узде беззаботности разочарование от того, что не получила ожидаемой реакции, — Удачи. Посторонние удалились, и Выбранные Разумом остались наедине с собой, но в то же время под пристальными, косыми взглядами в их сторону от других.

***

— Они больные! — Зашипела маленькая девочка по утру, начищая яблоко ножом. Она была бела, как снег: белоснежная гладь волос, бледная кожа, белые, пышные ресницы. Девочка не была единственной — все ее союзники не отличались ничем из перечисленного. Она была пробудившейся из дома совершенно чистых, невинных детей. Невинных, но высокомерных. Чистота, данная им с самого пробуждения, посеяла в их умы семя гордыни. — Чш-ш-ш! — запротестовала другая, сидящая почти вплотную к собеседнице, — Они могут услышать, — девочка перешла на шепот, — я не хочу, чтобы они заразили этим и нас… Дети не знали, что эти болезни никак не могут сравниваться с простудой. Они не понимали, что это — глубоко внутри Выбранных Разумом. Болезнь разума не излечить толченными травами, которые белоснежные дети натирали в маленьких самодельных ступках, казалось, целыми днями; разум не обмотать бинтами, чтоб быстрее зажило. Шел третий день выживания безумцев в лагере Порядковых. Не смотря на ущемление, идущее исподтишка, Выбранные Разумом неплохо обжились: вместо обычных ночлежек на холодной земле, они соорудили палатки, обжив их разными мягкими вещами — любыми, которые могли найти в близлежащем заброшенном городе. Они, как и другие Порядковые, соорудили общий костер, а также склады — это, в некотором роде, сплотило их: меньше конфликтов и больше взаимопомощи. О взаимоотношениях с другими Порядковыми сказать что-то хорошее не представилось возможным: рано или поздно, все они начали ощущать на себе несправедливость и жестокость детей, которая проявлялась к тем, кто «не такой». В то время, как с детьми необычной, казавшейся странной, белоснежной внешности считались и чтили их мнение, Выбранных Разумом боялись, словно прокаженных, не желая с ними сотрудничать. Был лишь один вечер, когда о них не только не забыли, но и поведали основные правила, устоявшиеся у Порядковых: — Каждый из домов был назван Выбранными, — Начал парень, выглядящий старше любого из присутствующих, а по его внешности можно было сделать вывод, что он относится к отряду беловолосых, — дом вон той Первой, — Парень показывает на девочку-экскурсовода безумцев, — Дом Выбранных Грехом. Те, что неразговорчивые, непримечательные и недружелюбные, — Парень без утайки показывает в сторону группы детей — Дом Выбранных Мертвыми. Мой дом — Дом Выбранных Святыми, а дом того паренька, которому зарядил по носу ваш Порядковый — Дом Выбранных Миром. Названия примитивные, но так мы можем выделяться. Вам тоже стоит не тормозить. Парень посмотрел в сторону безумцев, и на его лице мелькнула едва заметная доля пренебрежения к ним. Лишь самые проницательные могли заметить тень негатива в его вечно спокойном лице. — Назовитесь Выбранными Разумом! — С усмешкой выкрикнул кто-то в толпе, и, подобно волне, приглушенные смешки раскатились по кругу усевшихся у костра детей. — А пускай так! — Огрызнулся Пятый, встав с места. Он был на грани разгорающегося пламени, но говорил, кажется, всерьез: никто из Порядковых его дома не стал перечить его словам. — Нам это подходит, — Без тени двуличия на лице, но с ним — в душе, навеселе, ответил Третий, усевшись поудобнее: он окинул взглядом всех присутствующих, которые притихли после воспринятой всерьез шутки, — Зовите нас Выбранными. Выбранными Разумом. О каких еще дебильных устоях нам надо знать? — Третий не на шутку повеселел: в его глазах мелькали отблески искр костра: он словно устал плясать под дудку тех, кто ничем не лучше их самих. Никто и никогда доселе не видел Третьего, вечно легкомысленного весельчака, в таком виде. Не дайте себя обмануть: его инициатива в переговорах всегда была с целью спустить все на тормозах, без важности исхода, но сейчас… Он был недоволен, и его недовольство было в насмехательстве, спрятанном за безобидным, шутливым выражением лица: особо внушаемым детям представлялось, что с таким же выражением лица, ранее казавшемся относительно доброжелательным, он мог, быть может, и желал наблюдать за резней: его более не волновало, разгорится ли пламя раздора. — Мы создали карту, на которой отмечаем пройденные нами места, чтобы понимать, где и как мы находимся. Мы сделали и вам копию, вот только нам нужны и ваши знания, — Продолжил беловолосый парень, Выходец из дома Святых, — Еще мы начали помечать какие-никакие знания о монстрах. Мы придумали тем, кого видели, названия, — Члены его дома подали ему тарелку с едой: Выбранным Разумом показалось, что он — Первый, и тем больше они убеждались, что все придерживаются заданной изначально иерархии, — Вы, если хотите, можете тоже их внести. Ради благого дела. — Мы их не видели, — Перебил Пятый, нарочито выказывая свою грубость, смотря на Первого снизу вверх, — Первый напал в воде. — Ты лжец! — Выкрикивалось из толпы, — На всех нападали, а вы особенные?! Предположительно Первый, Выбранный Святыми, положив тарелку на землю, поднялся с места, подняв руки вверх, медленно опустил, да бы попросить толпу замолкнуть: он видел, что терпение Пятого далеко не вечное, видя, как он поднимается с места в напряжении: — Не серчай на них, Пятый, — Мягко произнес белоснежный, — Они напуганы, но еще больше — удивлены тем, что… — Почему Я, Пятый Выбранных Разумом, должен слушать тебя, седого, номера которого я даже не знаю?! Начал безумец, и его речь была явной придиркой ни к чему — ему уже не был нужен повод для того, чтобы броситься на кого-то, но ему нужен был повод для того, чтобы этого не делать. — Я Первый. Как ты верно подметил — Выбранный Святыми. Я дам тебе карту, чтобы… — Успокаивающе продолжил Первый: По нему было видно, что он старается урегулировать нарастающий конфликт. Это сработало бы, если бы Пятый на подсознательном уровне не ненавидел промывание мозгов. Поэтому, финальной точкой в попытках хоть что-то сделать цивилизовано, было: — Как же ты задолбал петь, — На выдохе, с нарастающей интонацией, произносит Пятый, — А если уже я дам тебе чего-нибудь? — Его лицо искажается в недобром оскале, который набирает обороты для очередного вальса гнева, — Как насчет пары ударов в твою челюсть.