Вернуть бы тех, кого забрали небеса. Хоть на минуту — лишь увидеть лица. Чтоб посмотреть в давно забытые глаза, Сказать три слова и отпустить их к птицам…
Май в этом году в Италии выдался холодным и дождливым. Тяжелые капли дождя барабанили по стеклу, ручьями срывались с металлического отлива и, стекая в общий бурный поток, стремились вниз по брусчатой площади, теряясь в извилистых поворотах узких улиц древнего, как мир, провинциального городка Вольтерра. Скрытые за пеленой дождя цвета охры дома — казались смазанными, будто на холсте под кистью не слишком умелого художника. Но стоявший возле окна мужчина, будто не замечал этого. Он застывшим взглядом смотрел сквозь стекло, сминая бледными, одеревеневшими от напряжения пальцами плотный конверт из дорогой бумаги, перетянутый черной траурной лентой. В его голове громким набатом стучало лишь одно слово: «умерла»! «Умерла… умерла… умерла…» — словно граната это слово взрывалось в мозгу, осколками раня каждый нерв, каждую клеточку его бессмертного твердого, как камень тела, лишая последних крупиц человечности, и того, кем он старался быть ради нее. Мужчина будто заново умирал: лицо превратилось в бледную восковую маску, сердце ухнуло вниз, разлетевшись тысячей мелких осколков, а цвета глубоких рубинов глаза заволакивала густая дымка ненависти и злобы. Больше в нем не осталось ничего человеческого, да по правде сказать, никогда и не было — это была лишь иллюзия навеянная человеческой женщиной, которая вместе с ее смертью развеялась, как чары; и когда за его спиной тихо скрипнула дверь и раздался высокий детский голос сестры, маска бездушного монстра снова легла как литая. — Алек, что случилось? — увидев потемневшие глаза и сжатые в тонкую белую линию губы брата, испуганно спросила девушка. От нежного, как у ангела лица веяло тревогой, а в больших, как у него глазах-рубинах обрамленных густыми темными ресницами застыл вопрос. — Она умерла… — сухо бросил парень и снова отвернулся к окну, боясь, что эмоции боли и скорби прорвутся сквозь маску и отразятся на его лице. — Что? Изумление и страх прозвучавшие в голосе сестры, заставили парня поежиться. Разумеется, девушка поняла о ком он говорит, но у них, как и у людей, принятие смерти тех, кто дорог, так же тяжело и болезненно. — Селена умерла. — повторил он, до хруста в костях сжимая кулаки и сминая злосчастный конверт. — Алек, мне так жаль! — воскликнула девушка, прижав тонкие руки к хрупкой девичьей груди так, будто ее сердце вот-вот разобьется вдребезги, как за несколько мгновений до это, сердце ее любимого брата. — Как это произошло? — Не стоит соболезнований, Джейн, этим все равно ничего не исправишь. Алек развернулся к сестре, пронзив ее холодным, полным равнодушия взглядом. Лишь Джейн была известна истинная цена его безразличия — скорбь, океан боли и бесконечное раскаяние за то, как поступил с любимой женщиной, желая ее оградить от своего ненормального мира. Но конечно брат никогда об этом не скажет, хоть и будет гореть в адских муках совести целую вечность. — Хорошо, не буду, — поспешно согласилась Джейн. — Так что все-таки случилось? — Я не знаю, — пожав плечами, ответил Алек, протягивая белокурому ангелу измятый конверт, — здесь не написана причина. Девушка выхватила письмо и, развернув, скользнула взглядом по ровным строчкам, удивляясь тому, что в эру технологий, их вид до сих пор предпочитаем письма телефонам. Все же, они так старомодны, привязаны к тем эпохам, в которых были рождены и созданы, и как бы ни стремились постичь новый мир, они все равно были вне времени. Вампиры — скитальцы вечности, бессмертные чудовища обреченные нести бремя жизни до тех пор, пока не рухнет мир. Угольно-черные буквы на белоснежной, как снег бумаге, больно резали глаза, въедаясь глубоко в мозг. Я помню наш уговор о том, что ни словом, ни делом, я не буду беспокоить тебя по поводу Селены. Но надеюсь, ты простишь меня за то, что я нарушаю данное тебе обещание, но считаю своим долгом сообщить о том, что 22 мая, Селена навсегда покинула нас. Ее смерть — невосполнимая утрата для каждого, кто ее знал. Погребение состоится 25 мая. Надеюсь на твое присутствие. С уважением, Вильгельм герцог Хелсинг. — Почему он не написал причину? — возмутилась вампирша, снова перечитывая письмо, будто в нескольких строчках могла не заметить чего-то очень важного. — Видимо, это об этом не пишут в письмах. — ответил парень, запуская дрожащие бледные пальцы в густую шевелюру каштановых волос и сжимая их так, будто собирался вырвать. — Что ты намерен делать? — А что нужно делать в том случае, если умирает твоя, пусть и бывшая, но жена? — вопросом на вопрос ответил он. — Ехать конечно, я не вправе проигнорировать подобное мероприятие. — Да, ты прав, — согласилась Джейн, — за прошедшие лет четыреста, я ни разу не была на похоронах, поэтому с трудом понимаю, что требуется от приглашенных. — Не волнуйся, ты быстро разберешься! — раздался знакомый голос, от которого Алека бросило в дрожь. Дверь открылась и на пороге появился Аро с такой мученической миной, что впору смеяться, если бы не масштабы трагичной ситуации. — Алек, мне так жаль! Такая утрата! Как подобное могло произойти? — голосил он, пуская кровавую слезу. — Прошу, Вас, хватит! — не выдержал парень. — Оставьте меня, я хочу побыть один. Нехотя, старейшина подчинился, молча увлекаемый Джейн из комнаты. Алек по-прежнему смотрел в окно, терпеливо ожидая, когда они, наконец, уйдут, чтобы скинуть оковы самообладания и выпустить ту боль, что сжигала его изнутри. Нет, он не собирался метаться и кричать, он просто хотел сесть на кровать и, опустив плечи под гнетом боли, закрыть глаза и принять то, что произошло. Ему было необходимо впустить в сердце истину и пережить первую, самую сильную волну боли. Алек знал — она не пройдет, но со временем он научится с этим жить, и боль притупится, прекратив кромсать рану острыми краями. «Но не сейчас…» — думал он, чувствуя, как накрывает первая, разрушительная волна.***
Что мы знаем о настоящей боли? О той, от которой выворачивает каждую косточку в твоем теле, которая, как раковая опухоль, уничтожает клетку за клеткой, причиняя адские муки? Верно, ничего. Столкнувшись с подобным испытанием, любое живое существо интуитивно пытается отгородиться от него. Если не получается преобладать над болью, сделай то единственное, что можешь — абстрагируйся. Последние несколько дней Алек пребывал в состоянии прострации, игнорируя всех и вся. Он не спал, не ел, и с их разговора с Джейн, не проронил ни единого слова. Все привыкли видеть Алека злым, надменным, в ярости, но никто никогда не видел его сломленным. Хоть он и пытался сделать вид, что это не так, глаза говорили об обратном, выдавая истинные чувства бушевавшие внутри. Понимал ли это сам Алек? Вряд ли. Он вообще будто перестал существовать, был вне времени этого мира, провалившись в тягучую пустоту мрака. Способно ли чувство вины уничтожить человека или вампира? Что, если именно ты виноват в смерти того, кого любил больше самой жизни, кого считал достойным всех ее красок и почестей, то, наверное, да. Причина, по которой погибла Селена, разрушала Алека изнутри намного сильнее, чем боль ее утраты. Он ненавидел себя за то, что просто родился, жил и дышал, в то время как она, исчезла в холодном аду, отдав душу за то, во что верила. Он был недостоин ее.***
Фамильная усыпальница зияла чернотой. Всего несколько мгновений и вход в подземелье родового поместья Хелсинг снова запечатают, оставив дожидаться следующего, кто будет удостоен почести покоится в склепе, глубоко под стенами замка. Алек отвернулся. Саркофаг закрыт, скрыв под крышкой то немногое, что осталось от самой Селены — вещи и фотографии сложенные в небольшом ларце. Все, что останется живым — совершенная вампирская память, которая помнит каждый миг проведенный рядом с ней. Чувство тошноты спазмом свело желудок, Алек сделал несколько шагов в сторону выхода — находиться здесь становилось невыносимо. Теснота и затхлость темного склепа давила с тяжестью вселенной, заставляя прогибаться под прессом своего гнета, плюс, неприятное соседство в лице любовника его жены натягивало и без того перетянутые струны нервной системы. «Как он смел сюда прийти?» — лютовал вампир, с ненавистью глядя в затылок стоящего возле саркофага мужчины. — «Как подобное унижение допустил Вильгельм?» Не дожидаясь конца погребальной церемонии, мужчина вышел из склепа, вбирая в саднящую грудь глоток свежего воздуха. Он больше не выдержит этой жестокой пытки, забытие — это все, чего он хочет в данный момент, не в состоянии справиться с испытаниями свалившимися на его плечи. По его мнению, такая ноша слишком тяжела даже для вампира. Покачиваясь, он брел по бесконечным коридорам поместья, будто марионетка в руках кукловода, ноги сами привели его к покоям Селены, Алек вошел в комнату и закрыл за собой дверь. «Забвение сгладит острые углы боли…» — подумал он, падая на огромную кровать и закрывая глаза. Сознание покидало его. Последнее, что он слышал, как в глубине дома, надрываясь от громкого крика, плакал маленький ребенок. – «Пусть он замолчит — этот плачь, словно крик души, сводит с ума. Господи, прошу, пусть он замолчит». — впервые за пять сотен лет, Алек снова обращался к богу.