Сон длиной в вечность

      Анар* и Итиль три раза сменили друг друга на блеклом небосклоне, а эльфийка продолжала сидеть у матово поблескивающего черной землёй кургана, – неподвижно, словно каменное изваяние. Мыслей не было, чувств тоже - только пустота.       Медленно-медленно раскачивалась на ветру крона старого дуба. Медленно поднимались и вновь опускались лапки жука, ползущего вверх по жёсткому стеблю. Медленно колыхались побеги невысокой травы, что живым зелёным ковром покрывала поляну, – убаюкивающе, монотонно. Как во сне…       «Да, это всего лишь сон, - собственные мысли приходили будто издалека, с трудом пробиваясь сквозь пелену онемевшего от боли сознания, - дурной сон, один из тех, что мучают ночами всех Эрухини. Надо только найти в себе силы проснуться…."       Дева встала, нетвердой походкой вошла в окутанный сумраком дом. Маленькая гостиная встретила ее тишиной и холодом; посередине комнаты зиял черный провал нетопленного камина, с изящного резного кресла небрежно свисала оставленная мамой вышивка… Анорсэль взяла в руки гладкие пяльца, – бархатистое дерево грело озябшие пальцы,словно до сих пор хранило тепло рук смешливой мастерицы; небольшие дубовые листья сплетались в дивном узоре с золотистыми шишками хмеля, – это была рубашка, которую naneth* уже несколько недель вышивала для отца, вышивала с таким трепетом и любовью, что у Анорсэль при взгляде на сосредоточенно склонившуюся над рукодельем эллет разливалась в груди теплая волна нежности… Воспоминание было таким ярким, почти осязаемым; на долю секунды эльфийке показалось, будто холодная комната наполнилась сиянием маминой fea…Вслед за этим на Анорсэль лавиной обрушилось осознание: она больше не прикоснется к этому свету, не ощутит его тепла. Не услышит музыку родных голосов, не почувствует нежность объятий тех, кто так ей дорог… И никто, кроме Владыки Судеб*, не знает, сведёт ли когда-нибудь прихоть Рока их пути…       Острая боль пронзила ее грудь, – словно в сердце вонзили невидимый клинок, что с каждым поворотом входил все глубже и глубже, разрывая податливую плоть. Сраженная страшным пониманием, она рухнула на колени, продолжая прижимать к груди неоконченную вышивку; по щекам непрекращающейся холодной влагой струились слезы, тело сотрясала дрожь сдерживаемых рыданий. Боль все нарастала; она затапливала сознание темной вязкой волной, раздирая на части легкие, скрючивая беспомощной судорогой ослабевшие пальцы. Мир вокруг перестал существовать; эльфийка чувствовала только промозглый холод, что медленно проникал в каждую частичку ее тела, слышала только тихий, жуткий полувой-полувсхлип, чьей-то сиплое, судорожное дыхание, – и не сразу поняла, что слышит собственный плач…       Она не знала, сколько времени провела, скорчившись на грязном полу; когда уже не осталось сил ни на крик, ни на плач, – Анорсэль встала; механически, бездумно, подчиняясь отработанной годами привычке, собрала дорожную сумку. Взяла только самое необходимое – охотничий нож, трут, кремень, немного еды. Дольше оставаться в опустевшей деревне она не могла, – каждое дерево, каждый камень здесь напоминали о прошлом, в котором они была счастлива, - и которое невозможно было вернуть.       Она не знала, куда пойдёт, – да это было и не важно; лес сам поведет свою дочь туда, где ей предначертано оказаться волей Илуватара*…       Дни и ночи слились в тусклую серую пелену; зелёный сумрак дубравы постепенно сменялся влажной чащей заболоченных низин. Роскошное зелёное кружево мха здесь покрывало не только землю, но и поваленные стволы лесных исполинов; в воздухе пахло сыростью, прелыми листьями и древесными грибами, что причудливыми украшениями обвивали черные пни; под ногами мягко пружинили полусгнившие остовы берёз и осин.       Эллет шла вперёд, пока желудок не сводила болезненная судорога голода. Тогда она садилась на холодную землю, механически жевала вяленое мясо и орехи, не чувствуя вкуса еды; запивала их водой, – и снова шла, сама не зная куда, шла, пока силы не покидали истощенное hroa.       Судя по тому, что лес становился суше, Анорсэль постепенно удалялась от долины Андуина в сторону Мглистых гор ;в густой тени вековой пущи стали попадаться следы людей: еле заметные зарубки на морщинистой коре старых буков, смятая тяжёлыми сапогами трава, спрятанные на звериных тропах силки. Эльфийка знала, как небрежно, расточительно некоторые эдайн относятся к дарам благой Йаванны*, – они брали больше, чем того требовала нужда, и не заботились о том, сможет ли искалеченный лес прокормить их завтра, – и потому не удивилась, наткнувшись на пустую нору, в которой ещё совсем недавно обитало лисье семейство.       Отец и мать, скорее всего, погибли от рук охотников, – люди безжалостно уничтожали рыжих хищников, ловко разорявших деревенские курятники. Маленькие лисята могли стать жертвами медведя или росомахи, - ведь без родителей их шансы выжить были ничтожны…       Печально вздохнув, Анорсэль собралась покинуть место трагедии, – как вдруг ее острый слух уловил на дальнем конце поляны тихий шорох.       Эльфийка медленно втянула носом воздух: сквозь яркий, густой аромат влажной земли и молодых листьев пробивался еле заметный запах дикого зверя – чуть сладковатый и в то же время острый; задержав дыхание, плавно и медленно ступая по пружинистому лесному ковру, она начала красться к густым зарослям кустарника. Чем ближе Анорсэль подбиралась к пышным ветвям калины, тем явственней ощущала страх, что волнами расходился от незнакомого существа, - дикий, отчаянный страх, заставляющий безрассудно бросаться в атаку на многократно превосходящего размерами врага.       Вот в переплетении кружевных ветвей влажно блеснули черные глаза, послышалось утробное урчание, переходящее в тоненький угрожающий рык. Маленький зверек, худой и грязный, забился в ямку под изогнутым корнем, предупреждающе оскалил острые зубы…       Почему при виде тощего, покрытого клочьями свалявшейся бурой шерсти лисенка что-то дрогнуло в душе Анорсэль? Потому ли, что во внимательных темных глазах детеныша плескались боль и отчаяние? Или маленький лесной житель напомнил ее саму – наивное и беззаботное дитя, в одночасье потерявшее семью, друзей, дом?       Вспомнив уроки, что когда-то преподал ей Хранитель леса Таурон, эллет легла на живот и издала тихий мурлыкающий звук, каким лисицы обычно подзывают детёнышей : «Ты в безопасности. Не бойся» Теперь, когда ее глаза находились на одном уровне с глазами рыжего зверька, она явственно видела в них голодный блеск. Анорсэль осторожно протянула малышу кусочек вяленого мяса; с минуту лисенок настороженно обнюхивал угощение, вытянув тощую шею, но затем голод взял свое, – схватив желанную еду, он начал жадно рвать твердые волокна, урча и давясь слишком большими кусками. Затем со вздохом растянулся на примятой траве, в изнеможении вытянув тощие грязные лапы, – слишком мало сил оставалось в худеньким тельце, – и уже не сопротивлялся, когда эллет нежно провела рукой по бархатистым ушкам.       Анорсэль замерла, чувствуя, как в груди разливается забытое ощущения тепла, а глаза пощипывает от непрошеных слез. Тугой комок боли, что, словно нарыв, зрел в ее груди долгими днями бесцельных скитаний, наконец-то прорвался, даруя истерзанной душе облегчение; темная бездна пустоты, объявшая ее чувства, мысли, воспоминания, отступила, сжалась до пульсирующей искры, что рвано билась вместе с пульсом где-то под сердцем. Эльфийка еще раз дотронулась до шелковистой шерстки на лбу рыжего зверька. Она больше не одинока…