***
Я люблю тебя, милый, ты знаешь, Да что толку, не легче ничуть: Взять в любовницы — ты не желаешь, В собачонки сама не хочу.
Каждое новое утро напоминало быстрое возгорание, когда первые лучи изменчивого солнца касались кожи, человек, будто намеренно ждал ожога, а облака закрывающие свет не всегда предвещали напасть, а чаще всего являлись лишь затишьем перед более сильной, чем когда-либо бурей. Микаса, кажется, последний год жила этой мыслью. Желание защищать и быть любимой боролись до последнего внутри неё, пока не отпугнули своей яростью последнюю живую душу. Эрен отвернулся от неё ещё задолго до того, как потерял человеческий облик. Это было дело времени и, к сожалению, оно предвещало напасть. Она — отчаявшаяся душа, маленькая девочка, пытающаяся найти спасение от клинка, прислоненного к тонкой шее. Её исцелил не мальчик с бордовым шарфом, а она сама решила выбрать эту правду для себя. И теперь сложно говорить о жизнелюбии, когда картинка приобрела монотонный серый цвет одиночества. Если служба помогала утолить желание быть кровожадной, то сейчас хотелось заниматься саморазрушением, съедать себя и воспоминания. Аккерман хотела найти взаимности в незамысловатых фразах, действиях, но её мечты рушились постепенно с тем, как титаническая сущность Йегера брала на себя ответственность непосильную обычному солдату. Казалось, что вот-вот появятся первые трещины, и просочится отравляющий отношения яд сквозь плоть. А теперь ей нужно было отвлечься. И когда она получила в подарок украшение, то дышать спокойнее стало намного тяжелее. Каждой частичкой тела она надеялась, что это был подарок от того, кому она отдала своё сердце ещё в детстве. Однако в действительности оказалось всё намного сложнее и печальнее. Капитан Леви никогда не симпатизировал ей, а, наоборот, вызывал своим высокомерным поведением отвращение. Бесчувственный на вид. Он не давал возможности полюбить его. Он просто язва на теле общества. Однако Микаса долго не могла найти себе места: Аккерман долго мерила шагами комнату, а потом и столовую, отговариваясь друзьям тем, что у неё нет аппетита. Вскоре часы пробили двенадцать ночи. В окно било полнолуние, а в глазах начинало постепенно темнеть и кружиться. Ломота в теле становилась невыносимой до такой степени, что хотелось вскрикнуть. До кровати оставались считанные метры, но ноги отказывались подчиняться, и Микаса ударилась головой об стол, стоявший около обшарпанного временем подоконника. Не было ни шума, ни слёз, а лишь мелкая дрожь характерная только лишь для человеческой болезни или клинической смерти.***
Она проснулась. Сон таял, всё яркое покидало её. Полумрак. Усилившийся стук в дверь. Микаса с трудом пытается разлепить глаза, отгоняя остатки не присущей ей усталости. Худая спина изгибается. Стул предательски издает первые скрипы. В последний раз голова болела так сильно, когда она перебрала с алкоголем предложенным «по старой дружбе» Кирштайном. Это было определенно не лучшее время. Её скривило до мурашек от знакомого запаха чая и стирального порошка. Обычно в комнатах солдат стоял кислый запах старья и пыли, приносимой с улицы, но это никак не мешало разложиться по всей кровати, дурачиться и общаться. Первые нити паники просачивались под кожу и заставляли вздрогнуть. Навязчивая и нездоровая мысль поселилась в голове: определенно переспали. Её выбрасывает из раздумий по поиску очевидного и правильного объяснения, когда дверь открывается, и на пороге возникает Главнокомандующий Разведкорпуса — Эрвин Смит. Недовольный и встревоженный. Мгновенно Микасе стало не по себе. Одежда начала неприятно прилипать к телу. Позор. Клеймо на всю жизнь. Эрвин молча подошел к столу, за которым сидела она. Он не отводил пронзительных глаз, возможно, читая испуг на её лице. Зардевшись, со скрипом в костях девушка отдала честь, но он как-то слишком дико посмотрел на неё. Из его груди вырвался басистый хохот, раздавшийся по кабинету эхом. Она не понимающе таращиться на него около минуты, после чего с осторожностью в движениях присаживается на скрипучий стул. — Леви, я понимаю, ты ещё злишься, но, сколько можно? — по-доброму произнёс Эрвин, садясь напротив Микасы. — Мы же не маленькие дети. Кашлянув ни то от ужаса, ни то от удивления девушка начала ощупывать себя в области груди и ниже. Мужская накаченная мускулатура. Мужская одежда. Короткие чёрные волосы. Было чувство, будто она участвовала в какой-то шутке, где кто-то выбежит и спросит: а ты правда поверила? — Ты что-то потерял? — недоумевающее спрашивает Смит, оттопырив палец в её сторону. — М-моё, — помедлив пару секунд, она продолжила, — жабо. Почти истерично. Новый голос доходил до девушки, словно со дна глубокого ущелья. Хотелось схватиться за горло или закрыть рот рукой, чтобы больше не слышать его. Он отвратительный, а, вернее, такой же, как и его настоящий хозяин. — Леви, ты уже не помнишь, куда складываешь свои платочки? — укоризненно интересуется он, замечая в поведении своего друга что-то неладное. Она несла чушь. Она не хотела чувствовать этот непонятный взгляд на себе. В голове стучали едкие слова, которые просились наружу. Даже если Микаса расскажет правду, ей никто не поверит. Лицо Эрвина изменилось так, как меняются луна и солнце, когда приходит время. Он стал более серьёзным. — Твои подопечные сущие дьяволы, — подметил мужчина, проворачивая в голове последние события. — Поэтому я и здесь. — Что произошло? — поинтересовалась она, стараясь сохранять спокойствия. — Твоя однофамилица, Микаса, кажется, отправила солдата одним ударом в больничное крыло. Сердце болезненно сжалось. Волна негодования прокатилась по капиллярам, а позже рассыпалась об кору черепной коробки. Одни мысли сменялись другими и наглухо перебивали суть. «Лишь бы не Эрен. Лишь бы не моими руками». Она должна была быть там, с ним. Сорвавшись с места, она пересекла кабинет за считанные секунды, будто готовая сражаться прямо сейчас с гигантами, пробившими стену. За спиной можно было услышать вопросы Смита, которые она планирует оставить без ответа, и, кажется, в такой ситуации не хватает только жертвы, за которой нужно гнаться. Она быстро пробивалась через коридоры к больничному крылу, встречая множество недоумевающих взглядов и смирных стоек. Однако на последнем повороте Микаса влетает в кого-то, снося с ног. — Мне страшно оставлять тебе своё тело. Ты же голову мне свернёшь. В ту же минуту глаза Микасы против воли уперлись в тусклое мерцающее лицо. Большие серые глаза, которые она узнает из миллиона, смотрели прямо на неё. Они не были ни живыми, больше разозленными, дикими, как у зверя. Слишком странно было наблюдать на свою внешность со стороны. Если раньше она не считала это тело красивым, то сейчас хотелось прикасаться к этой белой коже, коротким шелковистым волосам. — Ты будто себя в зеркало не видела, — съязвил Леви, отталкивая потянувшуюся к нему руку. — Вы сейчас не в самом лучшем положении, — подметила Микаса, обращая внимание на сбивчивое дыхание. Сообразив, Леви перевернул их так, что он оказался сверху. И теперь эта картина выглядела так, что рядовая решила домогаться до своего командира. Слишком пошло и откровенно. Он перехватил её руки так, что они оказались крестом и ничего не могли сделать ему. — Неужели ты в этом разгуливала по всему корпусу? Переодеться не могла после сна? Неряшливо заправленная белая рубашка без жабо, растрепанные волосы, запах легкого пота — всё это не характерно для чистоплюя. Больше напоминало сутенера в какой-нибудь пресловутой дыре без вывески, а не солдата вырубившего сотни титанов. — Я здесь не для того, чтобы одеваться, как угодно вам, — грубо выпалила Микаса. — Слушай внимательно, пока ты будешь шататься в моем теле повсюду, будь добра выполнять всё то, что я скажу, иначе Эрену несдобровать. Микаса начала вырываться. — Что вы сделали с ним?! — закричала она. — Тише ты, — начал успокаивать он рассвирепевшую девушку, чтобы их никто не услышал, — с ним всё в порядке. — Тогда кто тот бедняга? — ей определенно стало легче, когда она поняла, что Эрен не причастен к этому. — Кирштайн одарил меня ударом по заднице, — устало выдохнул Леви, понимая, что ему было мало. — Угадай, где теперь у него рука? — Голубки, а что это вы здесь делаете? Леви знал, что четырехглазая подпортит им ещё планы, но не думал, что это окажется так быстро.***