***
Солнце взойдет, Возродив новый рассвет, Другого человека, который ошибается, В моей голове.
Яркие полосы всё больше вытесняют мрак. Чёрная секундная стрелка настенных часов беззвучно скользила по циферблату. Час дня. Трава, листья — всё то, что принадлежало земле, уже не было усеяно капельками утренней росы. Воздух прогретый, совершенно несвежий, кажется, можно было задохнуться. Всего лишь три недели тому назад их жизнь вопреки всем законам человеческого мира изменилась. И теперь они вынуждены притворяться. Каждый новый шаг или движение рукой, пальцами давалось проще, и постепенно абсурдность, дикость ситуации перерастала в обыденность. Кулон, как по щелчку, испарился. Леви пытался искать его, но все попытки заканчивались неудачей. После чего он начал обвинять Микасу, что она потеряла дорогое ему украшение. Но это ложь. Она помнила: кулон был на ней в день обмена. Однако командору легче свалить вину на невиновного и свято верить в это, придумывая новые причины, почему так могло произойти. Поэтому девушка бросила гиблое дело — доказать ему что-либо. Утомленная молчанием, она бросает взгляд в окно. Ласточки летают низко, практически касаются земли и, можно сказать, нарочно разбиваются об почву, ломая длинные крылья пополам. Её прежнее существование не отличалось особой новизной от этих птиц. Если не помочь, она останется внизу, и мысли о прежнем полете будут погребены рядом с ней. Она видит Эрена — любовь не к месту, надежду всего человечества. Он улыбается. Он доволен тем, что прежней Микасы больше нет. Она злилась, когда видела его в объятьях других, а теперь она не оборачивается на его присутствие. Подкошенные ноги Аккерман больше не ловит пол, и пыль больше не летит. Тонкие коленки больше не царапаются, не царапается что-то внутри, когда она видит его. Она лишь чувствует порошок, который разрушает мысли об Эрене — чистый отпугиватель неправильных мыслей. Ей хотелось видеть лицо, которое в отражении, а не лицезреть растерянность в глазах самой себя. Она больше не ищет детские черты лица Йегера в толпе. Она проводит ровную линию от шеи до подбородка, касаясь выпирающего немного кадыка. Аккерман не думала, что ей понравится это ощущение. Она открывает один из ящиков стола, чтобы вновь посмотреть на старую, по краям порванную фотографию, где был изображен маленький Леви и Кушель. Нет. Он не рассказывал ей об этом. Сзади было подписано аккуратным почерком два имени. Если бы Аккерман узнал, что ещё шесть дней назад она нашла его тайник под толстой дощечкой, то закрыл бы всё на ключ. Кушель была красивой женщиной, хоть и смотрела с высока. Она напоминала ей мать своими чёрными волосами, белой кожей, узким разрезом глаз. Микаса думала, что её образ уже давно стерся из её памяти, но нет, он ожил вместе с этой фотографией. Раздается рассекающий тишину стук в дверь, девушка слышит глухое: «Вы не заняты, сэр?» — Войдите, — спокойно отвечает она, перекладывая обратно в ящик то, что взяла. Послышались первые неуверенные шаги. Белокурые волосы были заплетены в косу, и только несколько выбившихся прядей обрамляли лицо. Её можно было бы назвать девочкой с идеальной фигурой в этой чёрной юбке, однако она не могла всё равно оценить её красоту по достоинству даже через столько лет. — Сэр, обещайте, что выслушаете меня. Микаса пробежалась глазами по Хистории и заострила взимание на румянце, покрывшем её лицо, на подрагивающих изредка пальцах и на светящихся голубых глазах. Аккерман передернуло. Она помнит эту неловкость, этот неуверенный голос, боязнь, когда люди пытаются признаться друг другу в чем-то. Кирштайн был такой же. Она сама была такой. — Смотря, с чем ты пришла. Микаса уже знала, зачем она здесь. Пытаться оттянуть этот момент бессмысленно. Буря достанет тебя, даже если ты запрешься на несколько замков. Придёт и поглотит. — Сэр, — начала Райсс, собираясь с мыслями. — Леви, я давно хотела признаться, но Имир отговаривала меня. В общем…. Я люблю тебя. Последние слова, казалось, эхом разнеслись по кабинету, заполняя пространство не взаимностью. И сейчас, когда Райсс пытается неумело флиртовать с ней, она чувствует небывалое отвращение, чувствует грязь во всём этом и потихоньку старается отдаляться. Хистория тянется к ней, пытается губами примкнуть, но у неё не получается, и она ещё сильнее заливается краской и не находит слов, лишь растворяясь в неловкости. Этого не свершиться. Она могла бы пожалеть её. Как дожди по весне пройдет это состояние. Подарить ей хотя бы поцелуй и отпустить, но это превратиться в очередную печальную историю, где жертвует Райсс, но не Леви. Лучше пусть сгорит это чувство мимолетной влюбленности, и она вернется к своей бывшей жизни, где Эрен любит её, а Аккерман не рушит их совместное будущее. Леви будет проходить мимо неё, не давать надежды, не показывать знаки внимания, даже голос не дрогнет, а пустота заполнит её душу и на время разорвет её, а потом она оправиться, как когда-то частично оправилась Микаса. Противная любовь. Это было не самое худшее, что могло случиться. Худшее, когда летишь в пасть неизвестному, просто бросаешься, не подумав, — умираешь из-за него, выжигаешь его имя на сердце, сковывая навсегда себя с ним. Есть лишь «я», но не «вместе». И лишь металлический нож, приставленный к горлу Райсс, говорит о том, что она смирилась, что не будет жалеть об этом. В немом ужасе исказилось лицо девушки. Глаза, которые горели несколько минут назад, померкли, сливаясь с нотками подступающей злости. — Неужели вы так сильно любите её? — хрипы, практически писк вылетает из её груди, граничащий с истерикой. — Я не хочу быть тем, кто ранит или убьет тебя, — тихо произносит девушка, проигнорировав вопрос. — Ты хороший солдат. Я уверен, что есть люди намного лучше меня, а теперь уходи. — Я думала, что у нас сможет что-то получиться, — первые слезы катятся по щекам Хистории, а нижняя губа подрагивает. — Тогда зачем надо было присылать записку?! Чтобы унизить меня? Аккерман не понимала, о какой записке идёт речь. Она ничего не писала, по крайней мере, от своей руки. Хистория достает из кармана юбки свернутую по полам бумажку и протягивает её Микасе, после чего не в силах контролировать свои слезы, покидает кабинет Леви. Развернув её, она обнаруживает, что там действительно было признание и инициалы командора, и этот до жути знакомый почерк. Она вспоминает записку, которая была адресована ей, и постепенно картинка сходится. Кому-то был на руку этот обмен. Тайна с самого начала существовала между тремя. Тем временем Леви ждал за дверью. Он знал, что помимо Микасы там кто-то есть. Ничего не предвещало беды. Но эти женщины — они любят портить последнее настроение. По воле случая Райсс выскакивает из кабинета. Вся в слезах. Ему просто повезло в этот момент находиться в ненужном месте и в ненужное время. Она грозно приближается к нему. Можно сказать, из неё идёт полчище пара. — Это ты виновата во всём! — кричит девушка, давая пощечину мужчине. Она отталкивает его и, спотыкаясь, бежит в сторону своей комнаты, оставляя удивленного Леви одного.***
Внутри надрывается, ломается, перескакивает через себя совесть. Микаса крепко сжимает мокрую от слёз Хистории бумажку и силиться выбросить её. Она не расскажет. Не расскажет, пока сама не выяснит в чём дело. — Какого чёрта ты творишь? — громко спрашивает Аккерман. — Эта мерзавка влепила мне пощечину со всего маху. Её выворачивает. Она чувствует слабость. — Лишь правду, — ответила равнодушно девушка, пожимая плечами. — Какого хрена эта правда хлестанула мне? — Леви облокотился на стол, с вызовом смотря на неё. Мысли теряются и путаются. Она выдыхает, когда чувствует этот взгляд на себе. Будто прокаженная. Она откидывается на спинку стула, пытаясь не прокручивать в голове последние события. Непонятная усталость нахлынула на тело, хотя время только подбирается к вечеру. Неподъемная тяжесть решать чужие судьбы — сказала бы она раньше. Лишь неудачное наваждение, которое слоняется за тобой первые две минуты, а потом испаряется в прозрачной дымке. Она покачала головой, показывая, что не имеет понятия и, помедлив, добавила: — Это был лишь вопрос времени, когда она узнала правду, сэр, и вы, готова поспорить, сами знаете, о чём я говорю. Леви вспомнил их разговор двухнедельной давности в столовой, где упоминались чувства Райсс к капитану, однако он счёл это неудачной шуткой. А теперь красный след на щеке, кажется, пульсирует сильнее и постепенно перерастает в боль. — Ты её послала? — Да. — Чёрт, — прошипел Аккерман, ударяя кулаком по столу. — Сэр, вы подавлены? — на секунду в её голосе проскочило удивление. Возможно, Микаса боялась ответа. Она постукивала нервно пальцами по столу, и Леви заметил это, не понимая её волнения. Она не узнает себя, свои повадки. Возможно ли поменяться в одночасье лишь потому, что перестала носить бордовый шарф? Аккерман тоже думает, что нет и каждый раз убеждается в обратном, пытаясь подобрать нужные слова в первую очередь, чтобы успокоиться. Скинуть всё на неудачную погоду было легче. Она такая же, как и Леви. «А если он…. Нет, нет, нет». Чистое небо. Чистый разум, и лишь неожиданно для себя безумно бьётся сердце. — Почему же тебя это волнует? — спросил мужчина, присаживаясь напротив. — Почему вы, капитан, не прикажите мне отправиться за ней, если она вам не небезра… — Потому что она мне безразлична, — утверждающе сказал Аккерман, но когда встретил недопонимающий взгляд, продолжил. — Просто, зная женщин, она принесёт много проблем и в частности мне. — Тогда кто в вашем вкусе? — Микаса не успела остановить себя. Не будь мужчины здесь, она бы ударила себя за подобные вопросы. — Черноволосые красавицы с хорошей талией и глазами цвета хмурого неба, — Леви определенно решил сыграть на её чувствах. Она не поняла, и Аккерман расплылся в лукавой улыбке. — У вас, сэр, хороший вкус.***