Carpe Diem

— Холодно. — Джек хмурится, вглядываясь в экран планшета. Переводит взгляд на светлеющее на востоке небо, вздыхает и повторяет. — Очень холодно. — Ты же служил где там?.. В Арктике, в Антарктике? — Гейб насмешливо хмыкает. — Неженка. — Знаешь, там давали тёплую одежду, а не это. — Моррисон оттягивает ворот кожаной куртки, совершенно не спасающей от утренней прохлады. — Десять градусов, а чувство, будто все пять. Омерзительно. — Он выдыхает облачко пара и в очередной раз душераздирающе вздыхает, наблюдая, как оно растворяется под порывом холодного ветра. Он снова утыкается в экран планшета. Пальцы порхают над сенсорной панелью, отправляя потоки данных в штаб. Рутина его раздражает, но заниматься этим кто-то должен. Рейес для этого слишком занят оценкой обстановки. — На дорогу смотри, pendejo! — Калифорниец хватает сослуживца за воротник и дёргает в сторону, спасая от слишком близкого знакомства с деревом, которое тот не заметил, слишком увлечённый ответом с базы. Джек благодарно улыбается. Так, как умеет только он. Тепло и совершенно по-ангельски. Вскидывает извиняюще брови и молчит. Говорить ему с его живой, подвижной мимикой, нет нужды — кажется, что каждое слово выведено на лице большими буквами. Это очаровывает. Не хочешь, а засмотришься. Бесит. Габриэль хмурится в ответ на улыбку, пытаясь понять: лёгкая придурковатость у Моррисона — это его глупая фишка или диагноз. Впрочем, если второе — дослужиться до своего нынешнего положения у него бы не получилось. Привычка улыбаться по любому поводу изрядно подбешивает. Первое время даже хотелось стереть её с лица точным ударом — Джек слов не понимает. Да и любой выпад в свою сторону с лёгкостью обращает против того, кто раскрыл рот. Попытаться переговорить Моррисона можно, но почти нереально — Рейес пытался однажды и до сих пор время от времени думает, где и что сказал не так. Даже вспоминал заумное слово, которым называют эти запоздалые озарения. Правда, оно сразу же почти стёрлось из памяти за ненадобностью. — Шагай и не ной. — Гейб пихает Джека в плечо, вынуждая идти вперёд. Жест выходит грубее, чем он ожидал. — Это армия, а не детский сад. Моррисон в предрассветных сумерках спотыкается, едва не падает и восстанавливает равновесие только через пару шагов. Оглядывается (Габриэль может поклясться, что голубые глаза становятся почти серыми) и на лице читается всё, что он думает. — Не распускайте руки, сэ-э-эр. — Он тянет гласную долго, на одной ноте. По ушам режет. И бесит. Они с самого начала как кошка с собакой. Редко случаются дни, когда обходится без ругани, без едких подколов. Габриэлю первое время казалось, что поведение Джека — попытка подорвать его авторитет в отряде. Ткнуть в слабые места, спорные моменты. Выставить командира идиотом лишний раз. Вот только Моррисон просто всегда говорит, что думает. А его природное обаяние и харизма играют ему на руку. На точку сбора они приходят первые. Остаток пути проводят молча, каждый занятый своим делом. Садятся по-отдельности и пытаются делать вид, что друг друга не замечают. За холодным утренним ветром приходит ледяной дождь. Небо затягивается быстро, а стена воды обрушивается мгновенно. Солдаты забиваются под единственный козырёк старой, развалившейся постройки. Жмутся к едва целой стене, мешают друг другу — места хватает одному, а другой раз от раза замачивает руку. — Иди сюда. — Рейес ловит ёрзающего Моррисона за воротник, перешагивает (точно под ледяную воду и чувствует, как по спине катятся крупные капли) и вдавливает Джека в стену. Со взъерошенными из-за сырости волосами он похож на обиженного воробья. — Ненавижу тебя. — Джек отворачивается, старательно игнорирует близкое присутствие командира. Становится ещё холоднее, а промокшая одежда комфорта не прибавляет. — Ещё скажи, что этот дождь — кара Божья. — Габриэль улыбается. Нахально, прищурив глаза. Знает, где подцепить. — Безбожник. — Монашка. Моррисон бьёт точно, но почти без замаха и так, чтобы потом Рейеса на себе не тащить. Последнее предупреждение перед настоящей дракой — Габриэль понимает, кажется, только грубую силу. На удар он театрально сгибается почти пополам, смеётся и всем весом — немаленьким и без обмундирования — вжимает Джека в стену. Склабится довольно и ещё сильнее ерошит светлые волосы. Выводит из себя всеми средствами. — Прекрати! Рейес перехватывает лицо пальцами до тянущей боли под ними. Целует грубо, рвано и жадно. Настойчиво, прикусывая губы. Джек ему не уступает — сбивает, перехватывает инициативу и в короткие, секундные почти передышки, зализывает свои укусы на припухших губах. — Всё ещё ненавижу тебя. — Шепчет в сбавляющий темп поцелуй. Он становится медленнее, осторожнее. Мягче. — Ага. Как скажешь, Индиана. — Рейес последний раз касается губ почти невесомо, оставляет дразнящее, изводящее желание ответить. Нельзя. Понимают — пока что — оба. Когда-нибудь им нужно будет поговорить обо всём происходящем, расставить точки и понять, что делать. Джек бьёт ещё раз, в прежнюю область. На этот раз Габриэль даже не морщится, только хмыкает и отходит на шаг назад. Ровно под дождь.Запрокидывает голову и ерошит короткие волосы. — Душ не по расписанию, зато полный безлимит! Для тех, кто утром не успел. — Матерь Божия… — Джек закрывает лицо ладонью, не в силах смотреть на Рейеса. Едва сдерживает смех, но улыбается. Так, как умеет только он. Тепло и совершенно по-ангельски. Так, как он улыбается только Габриэлю.