_________________
В коридоре Маринетт останавливает Луку, схватив за запястье, и спрашивает: — Может, останешься со мной в кабинете искусств ненадолго? Лука смотрит сначала на чехол для гитары, потом на Маринетт. Затем тепло улыбается, берет ее руку в свою и отвечает: — Конечно, Маринетт. Для тебя все, что захочешь. Отчего в животе что-то переворачивается, хотя Маринетт уже должна привыкнуть ко всему, что он говорит. Просто несмотря на все тайные желания и розовые девчачьи мечты, она и подумать не могла, что какой-нибудь мальчик, тем более Лука, скажет ей «для тебя все, что захочешь» и, наверное, даже на глупую просьбу подпрыгнуть спросит только «Как высоко?». Лука переплетает их пальцы, а Маринетт ведёт его за собой, и первое, после приветствия, что делает учитель — с улыбкой переводит взгляд на их сцепленные руки. Маринетт мнется, идёт к ближайшему разрисованному столу и достает блокнот, чтобы немного работать над эскизами. — Ничего, если он останется? — спрашивает она тихо, но голос все равно разносится эхом по классу, отражаясь от расписанных граффити стен. Забавно: о чувствах к Адриану хотелось рассказать заплетающимся от волнения языком всему миру, а о чувствах к Луке, пусть они не меньше прошлых чувств к Адриану, хочется молчать и делиться только с теми, кто этого правда достоин. — Ну, — говорит учитель, окинув Луку с ног до головы добрым взглядом, — двери этого кабинета открыты для каждого, кто занимается творчеством. Что насчёт тебя? — Я умею играть, — сняв чехол для гитары, уклончиво отвечает Лука и пожимает плечами. Учитель широко улыбается: — Ты, должно быть, из группы Роуз. Располагайся, — он снова обходит комнату, проверяя, все ли в порядке с респиратором у Аликс, потом вдумчиво читает комикс Марка и Натаниэля. Он не строг, но знает себе цену; много не говорит, но именно 33 кабинет — то место, в которое тянет каждого. — Ты здесь до этого не был? — смущаясь, спрашивает Маринетт. — Нет. Я обычно играю дома или в пустом кабинете — мне так спокойнее, — Лука здоровается с Роуз, сталкиваясь кулаками, и садится на черный деревянный ящик в противоположном конце комнаты. Старается проникнуться атмосферой, пока настраивает гитару, в такт покачивая ногой. Потом подключает усилитель, но делает громкость совсем маленькой, — наверное, потому, что не хочет отвлекать сосредоточенно работающих учеников. Но не получается: стоит ему взять пару нот, как все в классе отрываются от своих дел и поворачиваются на звук. Однако не злятся, что их отвлекают, — им любопытно. И это любопытство легко удовлетворить. — Я чувствую оранжевый, — говорит Лука, понимающе, будто стесняясь, улыбается и чуть откидывается назад, а мелодия льется широко, спокойно. Маринетт сразу узнает эту мелодию. Она просто не знала, что в их первую встречу Лука слышал оранжевый. И даже сейчас не знает, как он слышит ту мелодию, которую не может услышать она. Не знает, как у него получается улыбаться во время игры; если бы Маринетт попыталась такое повторить, то потребовалось бы не меньше тысячи процентов концентрации. Луке легко заставить ее улыбаться — нужно всего лишь что-нибудь сыграть. Единственное, что Маринетт, которая напрочь забывает об эскизах, знает, — его пальцы легко, без усилий летают по струнам, глаза закрываются, будто бы он засыпает, а плечи опускаются, но даже расслабившись, он играет не хуже. Удивительно: Лука не играет, чтобы обратить на себя внимание, но именно его и получает. — Ничего себе… Только услышав восторженный вздох Марка, Маринетт замечает, как сильно сжимает карандаш и блокнот. И понимает, что не одна так внимательно, словно под гипнозом, смотрит на Луку. Марк старается запомнить каждую мелочь, чтобы включить ее в рассказ. Аликс раскачивается из стороны в сторону и барабанит пальцами по козырьку кепки. Роуз останавливает музыку и снимает наушники, сжимая над блокнотом ручку. Даже Натаниэль подвинул кресло к другому концу стола, чтобы наблюдать, подперев подбородок ладонью, было удобнее. — Он невероятный, — говорит Марк, как только музыка затихает, уступая место заслуженным аплодисментам. Тем временем Роуз уже обсуждает с Лукой песни для следующей репетиции, и эти двое прекрасно друг с другом ладят. Марк переводит взгляд на свои руки и нервно стирает лак с ногтей. — Как думаешь, он… Может, он хочет… — Мы хотели ввести нового персонажа в комикс, — объясняет Натаниэль, раскручивая пальцами ручку. Марк смотрит на него почти удивленный, будто не ожидал услышать «мы» — будто они не работали столько времени вместе после того, как разрешилось то недоразумение. — Он был бы неплохим новым членом команды. У него бы были, не знаю, музыкальные суперсилы? Всё-таки Марк писатель, не я. Так… — Натаниэль переводит на Маринетт взгляд. — Кто это? — Это… — мнется Маринетт и роняет резинку, которая с глухим звуком падает на стол. Что ей отвечать? Нельзя сказать, что это ее парень, потому что это неправда… Или правда? Лука не просто старший брат Джулеки, а назвать его другом Маринетт бы не осмелилась, ведь сама долгое время была другом, когда чувства были совсем не дружеские и… — В смысле, — усмехается Натаниэль, — ты его знаешь? Вы ведь вместе пришли. — Да, — подтверждает Марк, закусив губу. — И держались за руки. Вы… Ну, вы двое..? — Это Лука, — слишком громко говорит Маринетт. Конечно, ответ не лучший, но по крайней мере неплохой. По щекам разливается неловкий румянец. Она смотрит на Луку: он, улыбаясь, лишь кивает головой и возвращается к разговору с Роуз. — Он кое-кто важный? Для меня? Натаниэль и Марк понимающе переглядываются, и прежде чем Маринетт успевает что-нибудь ещё сказать, Натаниэль встаёт с места и идёт в противоположный конец комнаты к Луке. Маринетт знает, что он не очень любит общаться с людьми, но ради Марка меняется. За что Марк очень… благодарен. — Он тоже красит ногти, — говорит Марк и перестает сдирать лак. Маринетт улыбается, а по сердцу разливается приятное тепло. — Да, он очень классный._________________
На следующее утро Лука не ждет ее на школьном дворе. Сначала Маринетт думает, что он проспал или ему нужно было куда-то сходить. Не придает особого значения, хотя идти до кабинета одной тихо и одиноко. Только когда подходит время обеда, а Лука не появляется, она понимает, что ни разу за весь день не видела знакомого бирюзового пятна. Алья говорит, это позор, ведь она хотела взять у Луки интервью о том, каково это — быть Сайленсером. Когда Маринетт, так непринужденно, как только может, спрашивает, где Лука, Джулека неловко ерзает на стуле и говорит, что он заболел. Что очень… странно. Вчера он совсем не выглядел больным. Съел что-то не то на ужин? Или простудился от речного воздуха? — Я хотела забрать его домашнее задание, — говорит Джулека; Роуз сочувственно, почти грустно на нее смотрит. — Я обычно всегда так делаю, но… — Я могу помочь, — выпаливает Маринетт с набитым ртом. Наверное, стоило подумать, прежде чем говорить, и сдержать эмоции, но кого она обманывать собралась? Джулека смотрит на Роуз, затем обратно на Маринетт. — Ты уверена? — Конечно. Только скажи, к кому мне нужно подойти. Маринетт нечасто говорила с преподавателями девятых классов, даже если в следующем году с ними придется познакомиться. Она заикается, как это всегда случается в разговорах с незнакомыми людьми, хотя учителя уже знают ее как старосту класса Мисс Бюстье. Но намного легче сказать, что она друг Джулеки и помогает ей забрать домашнее задание брата, чем стараться понять, кем Маринетт Луке приходится. Тем не менее, учителя к ней хорошо относятся и складывают все задания в одну папку. Единственное, что беспокоит Маринетт, — так это учитель истории, которая сжимает пальцами переносицу и говорит: «Иногда мне страшно за этого мальчика.» Маринетт понятия не имеет, что значат эти слова, но переспрашивать, когда изнутри пробивается растущее беспокойство, сложно, потому она бормочет тихое «спасибо» и, прижимая папку к груди, выходит из кабинета. Лука до сих пор не ответил ни на одно сообщение, хотя в метро Маринетт ежесекундно проверяет телефон, и это немного пугает. А когда понимает, что сообщения не только отправлены, но и прочитаны, начинает волноваться еще больше. Неужели он ей специально не отвечает? Обиделся, что вчера она назвала его по имени? Или что-то еще случилось? Бедром Маринетт чувствует слабый толчок, открывает сумочку и видит улыбающуюся Тикки — она, наверное, слишком сильно дергала ногой, а потому хмурится и сбивчиво извиняется. — Ничего, — шепчет Тикки. — Просто поверь ему. В ее словах есть смысл, но Маринетт волнуется не меньше. Очень быстро она набирает еще одно сообщение, что скоро придет и занесет домашнее задание, и спрашивает, все ли хорошо. В несколько секунд статус сообщения меняется с «отправлено» до «прочитано», и Маринетт уже готова потерять всякую надежду на ответ, но в левом углу экрана появляется значок сообщения с многоточием внутри. Он печатает. Я в порядке. Скоро увидимся. Это все, что он сказал. За весь день. И не то чтобы Маринетт ему не верит — скорее, Лука ей что-то недоговаривает. Путь от метро до набережной Сены проходит в полной тишине, не считая звука машин и плеска воды, и к тому времени, как Маринетт подходит к «Либерти», руки трясутся так сильно, что приходится спрятать ладони в задние карманы джинсов. Капитана не видно — наверное, работает или по делам в городе, — потому Маринетт приходится написать Луке, чтобы он спустил трап, а после ждать и стараться успокоиться, переступая с ноги на ногу. Через несколько мгновений на палубе появляется Лука, все еще в пижаме. Он встречается с ней взглядом, но ничего не говорит — только откидывает трап, проверяет, что он стоит крепко, и ждет. И Маринетт уверена, что никогда не видела его таким… отрешенным. Когда она поднимается на корабль, то не думает о домашнем задании — ей хочется только взять Луку за руку. — Ты на меня злишься? — первое, что, как дурочка, спрашивает Маринетт. Сначала Лука непонимающе на нее смотрит, но затем слабо улыбается и качает головой. — Я на тебя не злюсь. — Тогда… — смущается Маринетт, крепко вцепившись в лямки рюкзака, — можно я пока у тебя останусь? Он сжимает руки с неизвестным Маринетт желанием; если присмотреться, то кажется, будто бы он в шаге от того, чтобы подойти ближе и прижать ее к себе. По крайней мере, хочется, чтобы было именно так. Но он тихо и умело убирает трап, отпинывает оказавшиеся на пути бумаги и кивает в сторону кают. — Пойдем, — говорит он и холодной, дрожащей рукой переплетает их пальцы._________________
Одно сообщение родителям — и все внимание Маринетт принадлежит одному Луке. Ширма, разделяющая каюту на две части, все ещё не убрана, и кажется, будто бы на его половине больший беспорядок, чем обычно: кровать не заправлена, гитара лежит поперек стола, а не убрана в чехол. Только медиаторы на своих местах. Лука залезает на кровать, похлопывает по смятым простыням рядом, и Маринетт не раздумывая подходит ближе. Немного покопавшись в рюкзаке, она молча отдает ему папку с домашним заданием. Лука пролистывает страницы, бегло просматривая, но не читая текст, и со вздохом прикладывает папку ко лбу. Маринетт решается заговорить: — Джулека сказала, ты заболел. Но ты, кажется, здоров… В смысле… Все точно хорошо? Его плечи — не прикрытые тканью футболки, он в майке — опускаются, и Лука лишь крепче сжимает папку, а Маринетт жалеет, что спросила, ведь ответ, скорее всего, «нет». Можно было догадаться. Но он снова вздыхает и, отложив сторону задания, смотрит на свои колени, будто бы боится поднять на Маринетт взгляд. — Я не спал. Что? — Как… Почему? — она аккуратно приподнимает его голову и видит покрасневшие глаза, темные круги под ними. Стоит Маринетт дотронуться до его щеки, как Лука обхватывает ее запястье и отводит в сторону взгляд. Будто бы ему… стыдно. Маринетт зовёт его снова. — Лука? — Мне страшно, — признается он и сжимает ее руку, словно стараясь убедить себя, что Маринетт и правда здесь. — Мне снится один и тот же кошмар, с тех пор как… — замолкает он и рвано выдыхает. — Я помню, как это было, помню, что делал. Я помню все, а лучше бы забыл, и… — Эй, — как только хватка на запястье ослабевает, Маринетт обхватывает руками его лицо и заставляет посмотреть на себя. Лука выглядит таким уставшим, и она не знает, что разбивает сердце больше: что кто-то может так переживать или то, что этот кто-то — Лука. — Сейчас ты в безопасности. Все хорошо. Ты никому не навредишь. — Не в этом дело, — выпаливает он, и прежде чем Маринетт успевает что-либо понять, Лука обхватывает ее за талию, пересаживает к себе на колени и прижимает к груди так близко, что она слышит, как быстро бьётся его сердце. Это неожиданно, но не неудобно, а потому, как только сходит первоначальный шок, Маринетт расслабляется в его объятиях. — Не уходи, — говорит он, и его голос звучит так слабо, так тихо; наверное, когда долгое время остаешься один, начинаешь чувствовать острее, а собственные слова кажутся слишком громкими. — Не уходи, Маринетт. Она бы не смогла, даже если бы захотела. — Разве ты не хочешь… отдохнуть? — Хочу, но каждый раз, когда закрываю глаза, вижу эту… маску. Вижу все, оно повторяется снова и снова, но будто в замедленном действии. Я слышу его голос, — пальцами он сжимает ее пиджак, и Маринетт слышит, как Лука, уткнувшись ей в плечо, старается выровнять дыхание. — Я навредил Ледибаг, представляешь? Забрал ее голос. И когда я закрываю глаза, то вижу, как причиняю боль тебе, а я не могу… не могу так поступать. Не могу делать тебе больно. Сердце у Маринетт неприятно колет. Если бы он только знал. — Поэтому ты не отвечал мне на сообщения? Он напрягается, и Маринетт делает первое, что приходит ей в голову: начинает перебирать пальцами пряди его волос, от темного к бирюзовому, и успокаивающе гладить по голове. — Если так и дальше будет, то… Бражник снова меня захватит. И из-за этого я тоже переживаю, и с каждой ночью только сильнее, потому что я не сходил за таблетками. Я принимаю их только когда нужно, а тут забыл, и… — Таблетки? — Маринетт хмурит брови. — От чего? Лука замирает, будто сказал слишком много, и долго молчит. Он ведь не корит себя, правда? — От тревожности, — наконец говорит он, слабо и тихо. На сердце будто бы ложится тяжёлый камень, и она смутно осознает, как прижимает Луку к себе ближе. — Ох, — шепчет Маринетт, почти касаясь губами его уха. — В смысле… — Лука глотает слова; таким неспокойным Маринетт его ещё не видела, но винить за это или упрекать она не будет — собственные мысли достаточно его извели. — Разве ты никогда не задумывалась, почему я на два года тебя старше и всего на один класс выше? — Я… никогда об этом не думала. Он снова сжимает кулаки. — Я пропустил много уроков. — Ох. — Мы не можем позволить себе психотерапевта. Или домашнее обучение. Я просто получаю таблетки у доктора, потому что это бесплатно. — Лука, тебе не нужно рассказывать мне все, если… — Ты должна знать. Если видела меня таким, то должна знать, — говорит он не слишком мягко, но и не слишком жёстко. Кажется, будто бы у него без спросу отняли что-то дорогое. Будто бы Маринетт узнала его самый большой секрет, и Лука ей его полностью доверяет. Такое обычно делает парень. И такое всегда происходит не вовремя. — Лука, — шепчет она, просовывая между ними руку, чтобы убрать смятую папку в сторону, и снова гладит его по волосам. Наверное, ее саму трясет, да и прикосновения вряд ли сравнятся с лекарством, ведь Маринетт совсем ничего не знает о медицине, кроме местоположения ближайшей аптеки. Но Лука расслабляется. И то, что он так себя чувствует, ее убивает. — Ты многое делаешь для тех, кто рядом с тобой. Мы все это видим, мы все знаем, что ты никому не сделаешь больно. — Я так разозлился, — говорит он вымученно, когда Маринетт отодвигается назад. Должно быть, Лука так устал, что рассказал все, о чем думал, не сдерживаясь. Сейчас его легко сломать, хотя она не стала бы такого делать. — Знаю, — отвечает Маринетт и нежно целует его в макушку, а когда отстраняется, то чувствует, что на глаза наворачиваются слезы. — Ты чего… — Лука распахивает глаза, сначала удивляясь, потом — пугаясь, и обхватывает руками ее лицо, вытирая слезы. — Нет, нет, нет, Маринетт, пожалуйста, не плачь… — Ты в безопасности, — говорит она, сжимая его руки в своих, — Ты в безопасности, и он ничего не сделает. Ни мне, ни тебе. Я ему не позволю. И я… Никому об этом не расскажу, хорошо? — Куда ты? — Убрать гитару. Ты играл? — Да, — он ложится на кровать, опираясь на одну руку, и потирает глаза. Маринетт замечает, что Лука без кольца, хотя иногда по привычке касается основания указательного пальца. — Твоя песня помогает. Слава Богу, что Маринетт крепко держит гитару — потому что если бы она ее уронила, то внятных объяснений бы не нашлось. — Ты… Сейчас ты сможешь заснуть? Хотя бы ненадолго? — Да, — отвечает Лука, хотя выглядит так, будто бы сомневается в собственных словах. — Ненадолго. — Можно… — она в раздумьях сжимает губы и не дыша убирает гитару в чехол. — Можно я останусь? — Пожалуйста, — Маринетт никогда не слышала, чтобы голос у Луки срывался. И слышать такое ещё раз не хочет. Аккуратно, будто бы боясь, что она уйдет, он отодвигается назад, освобождая место на кровати — не то чтобы места было очень много. — Ох, — Маринетт тяжело сглатывает. — Ты о… — Если не хочешь, не нужно, — говорит Лука то ли потому, что правда так думает, то ли потому, что боится, будто после такой просьбы она уйдет. Может, и то и другое, но он, кажется, больше уверен во втором. — Я могу просто положить голову тебе на колени. Если так тебе будет удобнее. Она глупо кивает, хотя точно думала о том, чтобы спать с Лукой в одной кровати. Потихоньку Маринетт подвигается к стене, спиной прижимается к цветочному рисунку, а Лука устраивает голову на ее коленях. Веки тяжелеют — он старается не закрывать глаза, чтобы не забыть, что Маринетт здесь и с ней все хорошо, но облегчённо выдыхает. Она думала, что, как только Лука уснет, займётся домашним заданием, но теперь лишь нежно убирает упавшие на лицо пряди и снова целует в макушку. Сущий пустяк, они ведь часто целуются. Только вот это совсем не пустяк. Потому что быть так близко, если ты не его девушка, нельзя. Или можно? Сейчас спрашивать об этом не время. С Луки на сегодня хватит. Перед тем как заснуть, он тянет Маринетт к себе и целует — трепетно, будто боится, боится, боится. — Ты настоящий супергерой, — тихо шепчет он напротив ее губ и переплетает их пальцы, а у Маринетт захватывает дыхание. Ее улыбка вышла бы очень нежной, если бы не была такой грустной. Когда Лука, ворочаясь во сне, придвигается ближе к ее талии, Маринетт думает, что он единственный, кому она такое позволит._________________
Насколько Маринетт известно и насколько Лука с этим согласен, мелочи как раз важнее всего. Утром, после всех приветствий и коротких разговоров, она подходит к скамейке, на которой он всегда сидит. Обнять и, прижавшись щекой к груди, спросить, как ему спалось, постепенно становится привычкой. Во время обеда или перемены они касаются друг друга; смеются, разговаривают — и тут прикосновение, два. Иногда Лука выглядит встревоженным, но один взгляд или улыбка возвращают его обычное спокойствие, которое Маринетт знает и… знает. Лила перестала подшучивать. Было бы смешно, если б не было так грустно. Иногда днём издёвки Хлои задевают за больное, и ответить что-то обидное хочется с той же силой, с которой Маринетт сжимает запястье Луки. Но они с Мисс Бюстье часто об этом говорили, и запомнить не сложно: Хлоя делает другим больно только потому, что ей самой больно. Маринетт нужно всего лишь посмотреть на Луку, почувствовать его руку в своей, и на лице расцветает широкая улыбка, а с губ срывается глупый смешок. Он всегда спрашивает, над чем она смеётся, а она всегда отвечает, что просто так, и Хлоя, увидев, как Лука улыбается в ответ и обнимает Маринетт за талию, громко высказывает свое отвращение и уходит. Так что, может быть, месть и правда сладка. Иногда вечером, перед тем как пойти спать, Маринетт отправляет Луке сообщение и спрашивает, что он видит, закрывая глаза. Не чтобы разворошить плохие воспоминания — просто хочет, чтобы ему снилось только хорошее, то, что делает его счастливым, и может, если Маринетт ему об этом напомнит или сделает так, что Лука сам вспомнит, страшно не будет. Обычно он отправляет что-то одно из трёх. Он видит гитару — почти чувствует — и рисунки, которые творит музыка. Видит темное ночное небо без звёзд и слышит лёгкий бриз. И видит ее, ласково улыбающуюся; она обнимает его, гладит по волосам, говорит засыпать и обещает, что завтра утром обязательно будет рядом. И когда Лука видит ее — он сам говорит, — то сразу засыпает. Они, наверное, выглядят как глупые, по уши влюбленные дураки, но Маринетт не знает, как объяснить, что чувства намного глубже. Она даже не уверена, стоит ли объяснять: некоторые вещи должны оставаться в тайне. Его секреты Маринетт хранит тоже, даже те, которые точно или наверняка знает Джулека. В пустом кабинете Лука, быстро вращая кольцо, рассказывает, что отец ушёл, когда они были ещё маленькими — Джулека только училась ходить и говорить, а он, чтобы не слышать криков, громко включал музыку. Говорит, что иногда, причем не важно, сколько людей в кафе, не получается сконцентрироваться и трудно отвлечься от шума. Говорит, поверх легкой музыки и ее цветов, что терпеть не может тех, кто заставляет его мать плакать, так же сильно, как и то, скольким она жертвует, чтобы ее дети жили так, как им хочется. Пока застегивает браслеты на запястьях и наконец идёт к доктору, рассказывает, что ему снятся чёрные бабочки, прижатые к губам пальцы и ее напуганные глаза и что ему кажется, будто Джулека слышит, как по ночам он просыпается в слезах. Иногда Лука обращает страхи в шутку. Подражает звукам телестудии, показывает «пис» или складывает пальцы пистолетиками и нервно смеется. Однажды, проходя рядом с фонтаном, замечает лежащий на земле сдувшийся шарик и с каменным лицом говорит: «Мое типичное состояние». Маринетт не всегда сразу понимает, о чем он, но рада, что Лука ей это открывает и позволяет заглянуть внутрь себя. Вряд ли он рассказывал об этом кому-нибудь другому. Например, когда он играет музыку дождя, покачивая в такт ногой, то откидывает назад голову, смотрит на Маринеттт сверху вниз и говорит: — Можно я тебе кое-что скажу? Всегда хотел попробовать поцелуй Человека-паука. Сердце трепещет, щеки краснеют, и она подсаживается ближе. Иногда ему вообще ничего не нужно говорить. Достаточно лишь сесть рядом в кабинете искусств, лениво обхватив за талию и устроив подбородок на ее плече, и слушать музыку через одни наушники, пока Маринетт делает наброски, а он — домашнее задание. Время от времени рисует один-два круга на ее спине, глубоко, медленно, там, где никто не увидит, и Маринетт никогда не знает, он так сам успокаивается или успокаивает ее. — Над чем все-таки работаешь? — спрашивает Лука, наблюдая за тем, как Маринетт прошивает темный обтягивающий костюм. — Решила улучшить костюм Кота Нуара? Маринетт усмехается и кивает в противоположную сторону комнаты на Марка и Натаниэля. Они оба — Натаниэль с листами бумаги, а Марк прижав к себе книгу — сразу оказываются около стола и гордо улыбаются, пока Натаниэль раскладывает на столе бумаги. — Мы подумали, ты захочешь быть частью команды, и просто хотели убедиться, что выглядишь круто. Круче, чем Сайленсер, — он указывает на рисунки персонажа и грубые наброски профиля с разных сторон. На всех изображен мальчик в маске и бирюзово-черном костюме, будто бы из чешуи: он сжимает в руках лиру и хитро улыбается. — Мы хотели назвать его Вайперион, как супергероя-змею, — вставляет Марк. — Ну, что думаешь? Лука распахивает глаза и осторожно проводит пальцами по нескольким рисункам, ощущая текстуру цветных карандашей. — Я думаю, — выдыхает он, словно получил самый желанный подарок, — думаю, это потрясающе. Маринетт широко улыбается. Она тоже умеет хранить секреты. Когда они возвращаются к ней в комнату — дверь на чердак открыта, чтобы родители не волновались, — Лука устраивается на софе и говорит: — Знаешь, что ты замечательная? — он немного отодвигается назад и то, как свободно и маняще он выглядит, так же несправедливо, как красив его голос. — Каждый раз превосходишь саму себя, хотя и не стараешься. — Мне кажется, ты слишком меня хвалишь, — отвечает Маринетт с улыбкой, радуясь, что сняла с доски все, не считая двух, фотографии Адриана и вместо них наклеила эскизы нарядов. Она ещё не решила, что делать с подарками, но верит, что Лука без разрешения сундук не откроет. Маринетт мнется посреди комнаты, потом нерешительно садится на стул и смотрит на Луку, который смотрит на нее. Он немного нервничает, отодвигаясь назад, и заставляет себя сказать: — Не хочешь… подойти ближе? Что-то внутри сжимается, и Маринетт не знает, смеяться ей или волноваться. Вместо этого она, кивнув, встает и на негнущихся ногах подходит к софе. Наверное, он снова положит голову ей на колени. Но Лука не двигается. Только пересаживается ближе к краю, освобождая немного места, и чтобы ей было удобно, придется лечь, прижавшись к нему. — Ты точно хочешь…? — снова спрашивает Лука, с невысказанным «можешь ответить нет, если не хочешь, но я надеюсь, что ты все-таки скажешь да», и Маринетт ложится рядом, а бабочки под ее кожей ослепительно белые. Как и те, что бьются крылышками в его сердце. Через окно видно, как на небе разливается закат. В тишине комнаты Маринетт находит его руку, и Лука сжимает ее ладонь в ответ. — Что ты видишь? — спрашивает она уставшим голосом. Он расслабляется и выдыхает. — Я вижу тебя, — говорит он, свободной рукой обхватывая ее талию и устраивая голову у Маринетт на макушке. Она почти не задумывается, насколько они близко, и это точно должно что-нибудь значить. Единственное, что занимает мысли, — не до конца выясненные отношения и то, что они очень устали. — А что слышишь ты? Маринетт закрывает глаза, вслушиваясь в ровное биение его сердца, в бархат голоса, и ей хочется узнать, как он произносит слова «девушка» или «люблю». — Я слышу тебя, — шепчет она и ждет, пока Лука засыпает. Есть еще один секрет. Когда, спустя час или два, Маринетт просыпается, крепко прижавшись к Луке, и вдыхает запах его одеколона, то понимает, что теперь знает разницу между влюбленностью и любовью и, кажется, чувствует и то, и другое._________________
На столе у Маринетт лежит коробка — бирюзовая, с розовыми полосами, размером с ладонь. И это первое, что приходит в голову, когда в субботу ночью вибрирует телефон. Затем вибрирует снова. И снова. маринетт? ты тут? пожалуйста, скажи что ты не спишь Она пару раз моргает и щурится от яркого цвета экрана, но с каждым прочитанным словом сон спадает, а сердце начинает стучать все быстрее. Лука. Маринетт печатает так быстро, как может: ты в порядке? что случилось? Стоит ей нажать кнопку «отправить», как телефон звонит, а на экране высвечивается его фотография. Трясущимися руками Маринетт пытается взять трубку. — Лука? — шепчет она в динамик, медленно садясь на кровати, пока Тикки протирает глаза. — Что случилось? — Ох, — на другом конце слышится вздох облегчения, и Маринетт уверена: если кто-то из них двоих и боится, то в большей степени она. — Я тебя разбудил? Прости, пожалуйста… — Нет-нет, — она вылезает из-под одеяла, и Тикки садится к ней на колено, смотря с сожалением и болью. — Все в порядке. Я в порядке. Что случилось? Лука опять выдыхает, и выдох его похож на вымученный смешок. Кажется, он тяжело дышит. — Тебе нужно просто поговорить, и мне станет лучше. — Лука… — его голос кажется ей слабым, будто бы он чего-то сильно боится. Это ужасно, и сердце Маринетт сжимается сильной болью. — Поговори со мной. Пожалуйста. — Я видел тебя, — он старается выровнять дыхание и начинает сбивчиво говорить, и… он что, плачет? — Я снова тебя видел, забрал твой голос и теперь не могу уснуть. Ничего не помогает. Я выпил таблетки, попытался сыграть в голове твою песню, даже представлял, будто бы держу в руках гитару. Перебирал пальцами в воздухе, ну, чтобы сыграть самому, а не просто слушать, — Лука вздрагивает и втягивает воздух сквозь сжатые зубы; в трубке слышно, как шуршит простынь и скрипит кровать. — Почему? Почему мой разум не перестанет? Я не хочу больше бояться. Я не хочу, чтобы ты боялась. Я просто хочу спать. Его голос срывается, а у Маринетт глаза наполняются слезами. Она говорит короткое «жди меня», сбрасывает трубку и произносит слова трансформации. Ледибаг кладет манекен под одеяло, хватает со стола коробку и вылетает из окна спальни, не задумываясь, кто может ее увидеть или испугаться. Сняв трансформацию на набережной Сены, Маринетт благодарит Тикки легким поцелуем и, дав квами печенье, большим пальцем набирает сообщение Луке: я здесь Ответ приходит незамедлительно: я… я правда рад, что ты говоришь со мной. это многое для меня значит. нет, в смысле я на самом деле здесь. спусти трап. пожалуйста? Ответа не приходит, потому что через несколько мгновений, чуть покачиваясь на ногах, на палубу выходит Лука, сжимая и разжимая пальцы. Смотрит, как она неловко перекладывает коробку из одной руки в другую — глупая девочка с глупым сердцем и глупым подарком, стоит перед ним в одной пижаме. И совсем не знает, как выглядит в свете уличных фонарей, но Лука не спешит открывать рампу, и Маринетт начинает волноваться. — Впустишь меня? — наконец говорит она, потирая глаза. — Пожалуйста? Лука ничего не говорит — только принимается за работу. Ему требуется совсем немного времени, чтобы правильно привязать канаты, и Маринетт, стараясь не шуметь, сразу запрыгивает на трап. Идет так быстро, как никогда не шла в гражданском обличье, крепко обнимает Луку и плачет. И не знает, тоже ли он плачет или его просто трясет. Твердо уверена лишь в одном: он обнимает ее в ответ, и ей хочется улететь вместе с ним куда-то далеко, туда, где нет боли и страха. — Лука? — говорит она, чуть отодвигаясь и заглядывая ему в глаза. Он не отвечает, только смотрит на нее. Наверное, он не может говорить. Или думает, что ему нельзя. — Мне страшно, — говорит она. — И я совсем не знаю, что делать. Мне нужно все исправить? Я не знаю как. Наверное, было очень глупо приходить к тебе посреди ночи, но я иногда совершаю глупости, много глупостей, и… — Маринетт чувствует, как наворачиваются на глаза и стекают по щекам слезы, но она их тут же стирает, потому что последнее, чего она хочет, — чтобы Лука корил себя за ее состояние. — И я не знаю, как тебе помочь. Он качает головой, сжимает ее руку и ведет за собой в каюту. На этот раз, когда Лука забирается в кровать, Маринетт не сомневается. Он ворочается под одеялом, будто хочет укрыться от внешнего мира, будто повторяет давно заученные действия. Почти машинально. Может, он и раньше так делал, когда просыпался посреди ночи со слезами на глазах, вцепившись руками в волосы. Сама мысль об этом убивает, а реальные подтверждения тем более. — Я не знаю, как тебе помочь, Лука, — повторяет она. — Я лишь хочу, чтобы с тобой все было хорошо. Хочу так сильно, что на сердце становится больно. Это плохо? Он сглатывает и в темноте тянется за телефоном. Даже в тусклом свете экрана телефона Лука выглядит таким же вымотанным, как и в прошлый раз. Через некоторое время ее телефон вибрирует уведомлением о новом сообщении, и Маринетт перекладывает коробку, которую все это время прижимала к себе, ему на колени. — Открой, — шепчет она и нажимает на значок сообщения. Оно от Луки. Я не прошу тебя мне помогать. Я лишь хочу, чтобы ты была рядом. Когда Маринетт поднимает голову, он просматривает содержимое коробки, светя фонариком телефона. Достает один лист бумаги, разворачивает, сворачивает, кладет обратно, достает следующий, встряхивает коробку. Лука не светит на Маринетт фонариком, но в его взгляде ясно читается вопрос. — Это тебе, — тихо говорит она. — Не знаю, сколько здесь записок. Н-не нужно читать их все прямо сейчас, я просто хотела, чтобы у тебя было что-то для тех случаев, когда тебе грустно. Или страшно, или… Маринетт замолкает и понимает, что Лука — тот мальчик, ради которого она готова вставать посреди ночи только чтобы почувствовать, как он притягивает ее к себе ближе. Лука тот, для кого она готова творить, если ему от этого будет спокойнее. Лука тот, рядом с кем она совсем не против спать, если на следующее утро с ними все будет в порядке. Она не очень хорошо видит его, хотя глаза уже привыкли к темноте. Но он тянет ее на подушки, прижимает ухо к груди, пока Маринетт, заикаясь, спрашивает, все ли хорошо, и дышит так, будто изо всех сил отгоняет плохие мысли. Это немного сбивает с толку и, наверное — точно, — так делают только влюбленные. Но ей не страшно. И вопросов у нее не много. — Все хорошо, — шепчет Маринетт, выдыхает и целует его в макушку. — Я рядом. Еще один секрет? Еще одна вещь, которую Маринетт делать может, а Ледибаг нет? Он говорит только одно: — Я сдаюсь. Лука вздрагивает, пугая Маринетт, и через мгновение засыпает. Она ждет, пока он не уснет крепче, затем притягивает к себе ближе, пальцами перебирая его волосы, и снова плачет. Потому что не нужно просыпаться, чтобы понять — она его любит, в него влюблена, и сердце от этого сжимается болью… и наполняется радостью. Она влюблена в Луку Куффена и тоже хочет спать._________________
Все, что говорит папа следующим утром, — это «Где ты была?», и Маринетт хочется провалиться сквозь землю._________________
Маринетт совсем не хочет, чтобы ее жалели — она наказана на две недели, — но то и дело ловит на себе сочувствующие взгляды. Конечно, папа прав, что нельзя выходить из дома ночью, даже не предупредив родителей, но, в конце концов, оно того стоило. Если кто спросит, то она лишь хотела посмотреть на звезды с набережной Сены. Лука хранит секретов не меньше. Джулека тоже. И Маринетт не уверена, что именно она знает. Но по большей части это только их проблемы и ничьи больше. Лука все еще говорит с Маринетт на школьном дворе и провожает до кабинета. Они все еще обедают вместе и в свободное от уроков время делают домашнее задание, слушают музыку или что-нибудь обсуждают. Иногда он спрашивает ее про эскизы; иногда она спрашивает его о музыке; иногда они интересуются у Марка и Натаниэля новыми приключениями Ледибаг и Вайпериона. Но теперь Маринетт идет до дома одна, и Лука, как только девочки отходят, отпускает ее, обняв и поцеловав на прощание. И он все еще не сказал, что он ее парень. И это немного грустно. Потому что разве не сказал бы он, если бы Маринетт ему по-настоящему нравилась? Ну или он хотя бы ее любил? Они ведь столько времени провели вместе. Столько друг другу рассказали и доверили. Разве спать рядом не то, что делает парень? Или это что-то настолько полное любви, что слова подходящего не найдется? Или он и правда не очень хорош в словах, как всегда говорил? Но теперь, после искреннего признания, Маринетт ему не поверит. Если он, конечно, не записал где-то и не переписывал те слова, пока не вышло то, что нужно, а потом просто... запомнил. Как бы сделала сама Маринетт. Так что, может, они и правда друг для друга созданы. Пока она все это обдумывает, раздается стук в дверь чердака. Наверное, это мама пришла сказать, что ужин готов (есть совсем не хочется), или папа захотел узнать, понимает ли она, почему последствия именно такие (Маринетт понимает, а вот папа — нет). Но все оказывается совсем не так: это Лука, который оглядывается вокруг и, встретившись с Маринетт взглядом, робко улыбается. — Решил составить тебе компанию. На самом деле компания была: Тикки подбадривала, когда Маринетт думала, что слишком много думает. Вчера пришла Алья и осталась на пару часов, хотя Маринетт ничего ей не рассказала ни о коробке, ни о той ночи. Развалившись на полу, они сидели в телефонах, поедали булочки и говорили о том, что в комнате стало значительно меньше Адриана, но удивительно мало Луки. И Алья рассмеялась, когда Маринетт большим пальцем указала туда, где сердце, и сказала: — Он тут. Этого достаточно. Потому Маринетт и думала обо всем этом, ведь только Алья спросила, что между ними двумя происходит, — не удивительно для той, кто за обедом отвела Луку в сторону, показала фотографию Норы и, мило улыбнувшись, произнесла: — Не разбей Маринетт сердце, хорошо? И он не разбил — только собрал по кусочкам. И теперь Маринетт не расстраивается — больше ее состояние похоже на полную надежд грусть, и исправить это может только разговор. Она приветствует его слабой улыбкой, и Лука, убедившись, что оставил дверь открытой, поднимается и устраивается на софе с классической гитарой на коленях. Ноги скрещены, спина чуть наклонена. Естественно. Будто бы он и не знает, что такое тревожность. Маринетт задумывается, как часто ему приходилось это скрывать. И как часто она ничего не замечала. — Я открывал коробку, — говорит он. — Она не исправила всего, но помогла. Маринетт не знает, что ответить — даже не уверена, комплимент это или нет. Но поверит на слово, потому что Лука этого заслуживает. — Мне стыдно, — признается он, пока настраивает третью и четвертую струны. — Из-за меня ты наказана. — Знаю, — говорит Маринетт. Они уже проходили через такое. — Но прощу, если ты останешься. Он удивляется, затем, легко усмехнувшись, откидывается на спинку и смотрит в потолок, пока его пальцы летают над струнами. — Я чувствую оранжевый, — шепчет он, — чувствую себя в безопасности, — и берет первые несколько нот мелодии ее сердца. Так — без электрики, без стальных струн — мелодия звучит по-другому. Конечно, Лука дописал песню, но Маринетт все равно узнает ее, даже если некоторые части слышит впервые. Он играет, и кажется, будто бы они снова сидят на набережной Сены и ночной бриз уносит с собой лишние мысли, тревоги и вопросы, а то, что остается, — их самые искренние черты. Кажется, они снова в том кафе, и под приглушенным светом Лука играет для каждого, кто готов пожертвовать несколько евро на чашку кофе. Кажется, он притягивает Маринетт к себе, а любовь и осторожность слышатся в каждой сыгранной ноте. Когда Лука заканчивает и затихает отзвук последних нот, он выдыхает и опускает плечи. Откидывается на софу, но гитару держит так крепко, будто бы от нее зависит его жизнь. Маринетт потирает глаза, а ее сердце сжимается. Она подходит ближе и садится на край софы, стараясь его не напугать, и когда Лука открывает глаза, кладет трясущуюся руку ему на колено. — Хочу услышать твое, — запинается она. — Хочу услышать твое сердце. Он слабо смеется и закусывает губу, когда Маринетт кончиками пальцев проводит по его коленям. — Там один беспорядок. Ты ведь видела. — Знаю, но все равно хочу услышать, — она наклоняет голову и прижимает руку к сердцу. — Кроме того, в моем тоже беспорядок. — Оно красиво, — выпаливает Лука, распахивает глаза, краснеет и, ладонью прикрыв рот, отводит взгляд. Маринетт тяжело сглатывает и убирает от лица его руку. — Ты его таким сделал. Я хочу твое. — Мое что? — Твое сердце. Лука застывает, все еще сжимая ее руку своей, и Маринетт уверена, что это не самое худшее и не самое лучшее решение в ее жизни — обычная случайность. Он смягчается, но не выглядит ранимым. Кажется, будто бы он там, где она, и уходить не собирается. — Оно твое, — у него будто бы пересохло горло, — Оно твое, так что забирай. — Значит… — Маринетт прочищает горло. — Ты теперь мой п-парень? Лука с хитрой улыбкой наклоняет голову, чуть нахмурив брови. — Разве я им не был? — Ой, я… Ой… Ой. Лука смеется в нос, как всегда, и подвигается ближе для поцелуя, не убирая в сторону гитару. Поцелуй мягок, его губы чуть подрагивают, и это первый его поцелуй как ее парня. Ну или нет — ведь Лука все тот же. — Забирай мое сердце, Маринетт, — говорит он. — Оно только твое.