Цена доверия

Гриндевальд не верил никому. Особенно когда это касалось эмоциональной стороны людей, с которыми он работал. Было все что угодно — поклонение, слепое следование его убеждениям и целям, все что угодно, но только не то, чего хотел Геллерт. Преданность его последователей была следствием его обаяния и харизмы, но австриец чувствовал, что каждый из них лгал. Лгал самому себе, лгал близким, на работе, везде. И каждый из них преследовал свою личную цель. Его же цели для них оставались лишь поводом для того, чтобы решиться на другую жизнь. Свобода магов. Перестать прятаться по углам, словно корабельные крысы, отрывать у мира кусок за куском и снова сбегать в подвалы. Геллерт ненавидел это. И стремился исправить. Нет, не не-магов или магов. А именно саму структуру жизни. Ему хотелось, чтобы мир узнал и принял, что существует другая сторона реальности. Та, которая все эти тысячелетия скрывалась под пеленой тайн, не смея лишний раз показаться в социуме. Важной частью плана Гриндевальда было доверие. Доверие, которое сложно заслужить. Ведь Геллерт не верил. Не верил никому в его свите, пока не проверял на собственном опыте, в боевых операциях, под давлением и в различных других ситуациях. И после всего, что человек, решившийся вступить в организацию «Ради общего блага», проходил, Геллерт начинал по крупицам выдавать свое доверие. Не всем и не сразу. Но выдавать. Полностью доверять он не мог никому. Исключение составляла пока лишь Розье. Винда Розье. Его спутница, которая разделяла его взгляды полностью и дышала всем тем, чем дышит он сам. У нее был доступ ко всему — днем, ночью, в минуты угрозы и беспомощности. Хотя она не была той женщиной, которая могла бы считаться беспомощной. Только она в любое время суток имела доступ к покоям Геллерта, к нему самому, к его личному пространству. Только ей он доверял большую часть себя, своих планов и целей. Но только лишь часть, оставляя себе пространство для маневра на случай любых вероятностей развития событий. Однажды оступившись, он больше не повторял ошибок. И не давал себе разрешения безоговорочно верить кому-либо. И тут в его свите появляется маг, который заставил нерушимый фундамент мировоззрения и устоев Геллерта слегка пошатнуться. Темные пронзительные глаза, четкость движений и поразительная окклюменция. Каждое собрание внимательный и изучающий взгляд, попытки считать телодвижения, эмоции, внутреннее состояние. Проскользнуть вглубь мыслей и не быть пойманным. И Геллерт прекрасно видел, чувствовал перспективное партнерство с ним. И маленький гадкий внутренний голосок тихо шептал ему на ухо: «Вот тот, кто пойдет за тобой. Кто может стать тем, в ком ты нуждаешься, и быть для тебя опорой». Тихий голос, который выедал стальную защиту, не позволяющую приблизить кого-то к себе. Дабы не быть вновь разочарованным и преданным. Но Персиваль Грейвз ломал все внутри, и с этим необходимо было что-то делать.

***

Вечернее собрание. Подведение промежуточных итогов, наказание для тех, кто подвел и разочаровал Гриндевальда, поощрение для тех, кто порадовал. И конечно же, построение новых планов. В скором времени должны были состояться несколько встреч, самую важную из которых он доверил Розье. — И последнее на сегодня. Представители рода Доэрти согласились на встречу. Мадмуазель Розье, я хотел бы, чтобы вы подготовились как следует к ней. Поддержка этого рода может сыграть ключевую роль в укреплении наших позиций на Британских островах. Грейвз дожидается паузы, откашливается, привлекая к себе внимание Геллерта. Мельком отмечает заминку австрийца, прежде чем тот глазами дает ему разрешение говорить, и поднимается со своего места: — Доэрти — ирландская семья. Пусть и живут сейчас в Лондоне. Я мог бы помочь найти к ним подход. В таких семьях чтят традиции и корни, и я… — В этом нет необходимости, мистер Грейвз. Мадмуазель Розье прекрасно справится сама. Когда Грейвз попросил отдать это дело ему, темный маг отказал. И плевать, что это разозлило аврора. Не сейчас, не время. Не тот момент. И по окончанию собрания Геллерт скрывается в своих апартаментах, чтобы разобраться в том, чего еще пока сам никак не может понять. В комнате потрескивает камин, который разжигают и держат горящим почти постоянно. Геллерт ненавидит холод. И внутри своего пространства ему требуется комфорт. Пусть простой, но комфорт. Два кресла, стоящих у камина, чтобы беседовать с глазу на глаз с теми, кого он приглашал к себе, маленький кофейный столик, шкура бурого медведя под ногами, горячий чайник со свежезаваренным кофе и графин с кристально прозрачной водой. Геллерт устало опустился в кресло и помассировал пальцами виски. Столько нужно сделать. Столько времени пущено на ветер. И вновь он призывает к себе череп видений, чтобы в очередной раз просмотреть вероятность событий или развития отношений с людьми, с которыми планируется построение длительного партнерства. Он делает несколько затяжек и закрывает глаза. Туман уносит его в другую реальность, забирая ощущения тела. Еще в Дурмстранге Геллерт заинтересовался изучением различных черно-магических оккультных традиций и наук. Одним из направлений, которое особо было ему интересно, стало вуду. Тогда же он стал много путешествовать по Африке, Гаити, Кубе и еще ряду стран, где эта культура еще не была уничтожена. Из всех уголков мира он вытаскивал и изучал по крупицам знания, проводил эксперименты. И конечно же, самым главным вопросом, который его интересовал, была Смерть. Как подчинить ее себе, как с ней общаться, как сделать мертвые души своими помощниками. Череп, который покоился сейчас на кофейном столике, был привезен с Гаити, где особо был распространен культ поклонения мертвым. Череп принадлежал главному шаману деревушки, где Геллерт оказался в поисках новых знаний. Там же ему поведали, как можно связываться с мертвыми и заглядывать в будущее. И в подарок за его помощь главному шаману, тот отдал череп своего предка, который был провидцем, а также множество порошков и трав, научил смешивать их и использовать во время спиритического и провидческого сеансов. Первая затяжка давала внутреннее молчание. И после нее Геллерт оказывался в темном пространстве, где был только он и яркие картинки будущих или вероятных событий. Физический мир еще ощущался на самой грани, но границы были максимально стерты. Две затяжки давали полное погружение внутрь видений, и физический мир исчезал окончательно. Три и более затяжки давали возможность уйти в нижние миры, где уже происходило общение с мертвыми. И самое сложное было вернуться обратно. Существовал риск остаться там навсегда. Фамильные духи, разговор с которыми шел во время процесса, могли насильно оставить сознание мага там, а сами вернуться в тело предсказателя. И получался уже абсолютно другой человек. Однако Геллерт обладал достаточно сильной волей, осознанностью себя в мире и имел достаточно якорей, чтобы вытащить себя из этого состояния. И все же после продолжительных сеансов всегда требовался отдых. Именно поэтому никто не смел беспокоить его в эти минуты, потому что это забирало почти все его силы. Выходы были сложными. Требовалось колоссальное количество энергии и времени, чтобы снова начать осязать физический мир, стабилизировать реальность, а не видеть мир в расплывчатых геометриях, искажённых светящимися фракталами. И вот сейчас Геллерт вошел только в первую стадию, оставляя часть сознания в реальности. Не успел он выцепить линии вероятных событий, как почувствовал, что кто-то вошел в его комнату, не удосужившись узнать, можно ли это сделать. В голове мелькнула мысль о палочке в руке и ментальный посыл с вопросом — кто это? На последней картинке, которую он успел увидеть, прежде чем та растворилась, был Грейвз, смотрящий на него в упор. В глазах горел яростный огонь, и было видно, что он был не согласен с собеседником… Но картинки утратили свою четкость, и перед ним вновь оказалась непроглядная тьма. Постепенно возвращалось ощущение тела, кресла, в котором он находился, и ощущение постороннего в его личном пространстве. Не открывая глаз, темный маг наставил палочку на незваного гостя. И лишь спустя несколько секунд он приоткрыл глаза, наблюдая перед собой Персиваля Грейвза теперь уже во плоти. Тот сидел в кресле и очень внимательно смотрел на Гриндевальда, не произнося ни слова. Во взгляде читалась задумчивость и размышления на тему того, что он тут забыл в столь поздний час, еще и наедине с темным магом. — Мистер Грейвз, мне казалось, я ясно дал знать о том, что разговор окончен, — голос Геллерта звучал сухо и холодно. Еще никто не позволял себе прерывать его процесс работы с видениями. Но никто и не знал о том, насколько это выматывающий процесс, особенно когда это длится часами. — Вы меня разочаровываете. Персиваль не двинулся с места. Его выдавало лишь спокойное дыхание и взгляд, который был направлен на австрийца. Спустя минуту он подал голос: — У меня остался один вопрос к тебе. Я хотел бы его решить. И в его решении можешь помочь только ты. — И чем же я могу вам помочь, господин директор, еще и в столь поздний час? — легкая усмешка, взмах палочкой, и на столике возникла еще одна кружка. — Хотите чаю или кофе? Темный маг поморщился, отгоняя от себя неприятные ощущения. Сознание еще не вернулось до конца назад. Так порой бывает, когда кто-то или что-то резко вытаскивает тебя обратно, а процесс уже запущен и остановить его нельзя. Видения искажали одну реальность и демонстрировали другую. Но темный маг не показывал, что сейчас — момент его слабости и открытости, незащищенности. Он ждал подвоха. Ждал очередного ножа в спину. Еще никто не позволял себе так хамски вламываться к нему. Без предупреждения. Но он жаждал услышать, что же хочет от него этот аврор. Тем временем Грейвз собирался с мыслями о том, было ли его решение прийти в личные покои Гриндевальда верным. Тем более, что он застал его за личным и интимным занятием, о котором тихо говорили по всему замку. Косой взгляд на череп, и вновь взгляд разных глаз. Блики огня плясали на лице Геллерта, не давая возможности прочесть его. Словно маска за маской, выражение его лица менялось под отблесками пламени. Сомнения раздирали его изнутри, не давая сделать тот шаг, на который он решился. И ведь ему не было известно, в какую сторону все развернет этот поступок. — Мистер Грейвз! — голос австрийца звучал тихо, но вместе с тем и повелительно. — Если вы сомневаетесь в том, зачем вы здесь, то лучше уйдите. И вернитесь тогда, когда в вас будет больше смелости сделать то, что вы собираетесь сделать! — Взгляд темного мага пронзил Персиваля насквозь. Если бы можно было сделать осязаемым то, что он почувствовал, это бы выглядело примерно так: все его тело словно окутало темной паутиной, а энергия, исходящая сейчас от мага, была настолько тяжела, что выдержать ее натиск было очень сложно. Но спустя несколько секунд это ощущение спало, как будто ничего и не было. — И подумайте хорошенько о том, что другого раза может и не представиться, — легкая улыбка появляется на лице австрийца, и он тянется к аврору ментальной силой, притягивая того к себе, заставляя буквально пролететь полметра. Все так же палочка в руках у Геллерта приставлена к горлу Персиваля. Второй он хватает за воротник рубашки и притягивает аврора достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание. А Персиваль, чтобы окончательно не упасть на темного, вынужден упереться руками в подлокотники кресла. — Я последний раз повторю свой вопрос. Это очень большая роскошь для меня, и непозволительная роскошь для вас, мистер Грейвз! Зачем вы здесь сейчас, и какой вопрос вас так волнует, что вы посмели без приглашения и разрешения войти в мои личные покои и нарушить то, чем я занимался? — голос Геллерта звучал тихо, пробивая до самого нутра. Но тонкими нитями проскальзывала то ли усталость, то ли легкое раздражение. Аврор сглатывает, заставляя приставленную к горлу палочку дернуться в руках темного мага. Но голос звучит спокойно, лишь глаза чуть сужаются, выдавая, что слова задевают: — Вот именно за этим. Чтобы услышать — от тебя — зачем я здесь? Я не для того пересекал океан, чтобы сидеть в четырех стенах. А ты держишь меня в замке безвылазно уже несколько недель, как шестерку. Гриндевальд внимательно вглядывается вглубь американца через его темные глаза, и легкая улыбка вновь касается его губ и тут же исчезает. — Мистер Грейвз. Я имею на вас далеко не такие простые планы, как вам кажется. И то, что вы торчите здесь в четырех стенах… — Геллерт подтянул его еще ближе, практически шепча на ухо. — …еще не означает, что вы находитесь в положении шестерки, — дыхание австрийца обжигает кожу, а слова проникают внутрь, цепляя и зажимая в тиски каждый нерв, каждый орган тела, заставляет сердце рвано биться, а дыхание замирать. Геллерт сдерживается, чтобы не позволить себе сейчас большего, того, что ему хочется. Пусть игра еще немного продолжится, и если границы дозволенного будут нарушены… Он опускает палочку, легким движением отталкивая Грейвза назад и одновременно пододвигая к тому кресло, чтобы он упал именно в него, а не на пол. — …Вы знаете, что ломает людей при насилии, мистер Грейвз? Вы ведь прошли Мировую войну, не так ли? Доводилось вам брать в плен врагов? Допрашивать их? Было больно. Шелк, — а это был именно шелк, только шелк мог быть настолько нежным и настолько больно впиваться в кожу, — стягивал запястья, лишая подвижности полностью. Руки, вздернутые над головой и разведенные в стороны, ныли и болели, но это можно было вытерпеть. Гораздо больше на нервы давила неизвестность, ведь зрения его тоже лишили. Все, что оставалось Персивалю из чувств — осязание, выраженное в основном болью. И слух. Благодаря которому аврор мог знать, где сейчас находился темный. За спиной. Справа. Слева. Размеренные, словно метроном, шаги. Которые вдруг смолкают. Повисшая тишина давит, давит той самой неизвестностью. И вдруг нежную кожу за ухом обжигает горячее дыхание, а мягкий, вкрадчивый голос шепчет прямо в ухо: — Ломает не боль, так ведь, мистер Грейвз? Ломает ожидание боли. Страх. И беспомощность. Шелест шелка в полной тишине. Движение воздуха рядом с телом. Грейвз прикусывает до крови губу, когда вдруг чувствует. Две ленты обвиваются вокруг его лодыжек, разводя ноги в стороны. И только тут до директора доходит вдруг весь смысл слов Гриндевальда. Невольно — тело дергается. Бессмысленно, бесполезно — путы слишком крепки. А смех, мягкий, едва ли не ласковый смех снова обжигает щеку и ухо. — Рекомендую расслабиться, директор. Будет больно. Правда, я еще не решил, когда именно… Картинки фальшивых воспоминаний выбивают Грейвза из колеи самоконтроля практически мгновенно. Как бы он не старался выкинуть их из головы — не получается. И Персиваль даже отчасти благодарен Гриндевальду за то, что тот так быстро разрывает столь близкий контакт. Давать легилементу удовольствие считывать собственное отношение к этим «воспоминаниям» до конца ему совершенно не хотелось. Темный закрывает глаза, позволяя себе расслабиться настолько, чтобы тело приняло удобное положение, но брови все еще сведены к центру, он недовольно хмурится. То ли от раздражения, то ли от… боли? Но продолжает держать палочку наготове. — Чертов легилемент! — Грейвз проклинает себя за то, что ослабил защиту на какое-то мгновение. Но перед ним был сам Гриндевальд, который действовал зачастую настолько искусно, что было сложно заметить его ментальные действия. Темный маг не шелохнулся на грубость, а лишь сильнее собрался телом и напрягся. На лице заходили желваки на скулах, напряглись мышцы и он только сильнее сжал палочку, второй рукой держась рукоятку кресла. Грейвз молча наблюдал за тем, что происходило с австрийцем. Боясь пошевелиться и местам забывая дышать, он вглядывался в самого Гриндевальда. Запоминая каждое его микродвижение на лице, движения пальцев рук, и если можно так сказать — дыхание и стук сердца. Их почти не было слышно. И это настораживало. — Мистер Грейвз, если вы хотите уйти отсюда живым, то оставайтесь на месте. Или уйдите сейчас, пока есть возможность. — Голос Геллерта сухой и тянущийся. Каждое слово ему дается с трудом, и это видно по тому, как двигаются губы. Но Грейвз остается сидеть в кресле и только наблюдает. Молча. Не произнося ни слова и не совершая никаких движений. А Гриндевальд, не получив ответа, опускает острие палочки вниз и расслабляется окончательно, уходя во вторую волну видений.