За минувшие сутки

Четвёртый день в этом аду, по которому медленно распространялась инфекция. По улицам, словно по сосудам, тянулась она всё дальше и дальше, каждый раз вспыхивая новыми очагами. За минувшие сутки заразилось сто одиннадцать человек, умерло — семьдесят три, пропало без вести — тридцать два. Количество умерших на текущий момент — триста шестьдесят пять, заболевших — сто пять. Всякий раз, получая подобную сводку, Данковский покрывался холодным потом. День ото дня потери только росли, давно исчисляясь сотнями жертв. Он тяжело вздохнул, прикрывая глаза от яркого, особенно выделявшегося в ночном мраке света фонаря. На секунду в голову закралась мысль, что вся борьба бессмысленна: как бы близко он ни подобрался, врага не одолеть. Бакалавр до боли закусил губу и потряс головой, отгоняя прочь эти окутывавшие не хуже твиринового дурмана мысли. Кажется, местный фатализм сказался и на нём. Он впитывал его с каждым пройденным шагом, с каждым глотком воздуха, с каждой пролитой каплей крови. Даниил был измучен: едва переставлял ногами; тело била лихорадочная тряска, отдававшаяся где-то в висках; по бледному измождённому лицу бежали липкие струйки пота. То ли от бесконечных скитаний по городу, то ли от того, что не далее как час назад вновь отбивался от молодчиков Браги. Мужчина остановился перевести дух и, невольно потянувшись к запястью, прислушался к участившемуся пульсу; затем потёр виски, ощущая стремительно расползавшуюся по телу смертельную усталость. Не утешало и то, что от “Омута” его отделяла добрая половина города, а значит, при самой интенсивной ходьбе до кровати доберётся он не раньше полуночи. На мгновение внутри вспыхнуло острое желание вытащить из саквояжа бутыль с морфином, опорожнить сосуд и уснуть прямо здесь, на каменной брусчатке. Он осмотрелся вокруг мутным, плывущим взором: над городом уже разлился вечерний сумрак, меняя облик каждой улочки и дома, накладывая на них свой зловещий отпечаток. Не спасали даже тусклые лучи фонарей и выглянувший из-за туч месяц. Вдали, над этим людским муравейником возвышалась громада Термитника. В те края бакалавр почти не заглядывал: знал, что дальше боен лежит степь с её дурманящими травами, землёй, пропитанной кровью быков, и бесконечным простором — место, чуждое столичному светилу танатологии. За этими помыслами не сразу уловил он торопливый гул тяжёлой обуви, не приметил выскользнувшей из подворотни тёмной фигуры. Едва шагах в двадцати показалась рожа бандита Браги, тонкие пальцы сами легли на рукоять револьвера. В стрельбе Данковский был не слишком хорош, если не сказать плох. Артемий с его диким степным норовом и тот был лучше; в его же руках куда податливей лежал скальпель. Впрочем, здесь не спрашивали о том, что привычнее и удобнее, никого не волновали его возможности и умения. Раз за разом местные традиции и обычаи на пару с разраставшимся бедствием, ломая об колено, ставили в тупик, и бакалавр вынужден был мириться. В голове с первого дня проступило чёткое осознание — это жизненная необходимость. Поэтому Даниил, не задумавшись ни на миг, потянулся к оружию. Он сам допустил промедление, и теперь неприятель подступил слишком близко, а значит, и бежать было поздно. В тусклом искусственном свете мелькнул нож, заставляя поспешней навести револьвер на цель. Мужчина был измотан прошлой стычкой, а в барабане так некстати остался всего один патрон. Он выругался себе под нос и прокрутил барабан, закрыл дверцу, снимая натяжение нажатием на спусковой крючок, и медленно опустил курок в пустую камору. Послышался звук взведённого курка, а после палец надавил на спуск. Руку с оружием слегка дёрнуло и повело в сторону, далее раздался глухой щелчок. Даниил проскрежетал зубами — осечка. Бандит между тем подобрался ещё ближе и маячил теперь в десяти шагах. На отвратительной физиономии проступил зверский оскал, а следом тот подбросил в руке нож, метя в бакалавра. Последний хорошо знал, что за этим последует, и, позабыв про усталость, потянулся за скальпелем, лихорадочно шаря в поисках оного. Наконец, пальцы встретились с холодной медицинской сталью, и он вытащил инструмент, уже покрытый запёкшейся кровью, появившейся там вовсе не в результате вскрытий и научных изысканий. Впрочем, было слишком поздно: в свете фонаря вновь проступил булатный отблеск, а после по телу прошла жгучая волна боли. Данковский с глухим стоном пошатнулся на ногах и откинулся на землю. Ослабшие пальцы послушно разжались, выпуская скальпель, и тот с тихим бряцаньем стукнулся о булыжник мостовой.

***

Бакалавр приподнял веки, помутнённым взором обводя кирпичную стену тесного помещения. То освещалось лишь тусклой свисавшей с потолка лампой да парой сальных огарков свечей. В нос сразу же ударил терпкий травянистый запах, показавшийся Данковскому на удивление знакомым — подобный аромат со стороны степей не раз приносил с собой ветер. Где-то на периферии зрения маячил высокий силуэт, однако лучше разобрать бакалавр не смог, под волной вновь прихлынувшей слабости впадая в полубессознательное состояние. Артемий между тем хлопотал над возложенным на спешно освобождённый стол телом учёного. Нож, до этого торчавший из раны, теперь валялся где-то на полу, а полы окровавленной одежды были распахнуты в стороны. Особенно чётко проступала кровь на белой рубашке; в боку же под рёбрами зияла глубокая рана. Растерев в ступке смесь из белой плети, кровавой твири и савьюра, Бурах взял с полки травяную настойку и вернулся к распростёртой на столешнице фигуре. Склонился над израненным телом, пристально вглядываясь в лицо того, кто был столь похож на него и в то же время являлся полнейшей противоположностью. Пусть они преследовали одни и те же цели, методы для достижения оных разительно отличались, от того в отношении Даниила у гаруспика складывались странные противоречивые чувства. Отогнав нахлынувшие мысли, он смочил в настойке кусок ткани, проходясь по грубым краям широкой резаной раны. Ушей сразу коснулось тихое, приглушённое мычание, а по бледному лицу лежащего прошлась болезненная судорога. Мужчина на секунду замер, отнимая пальцы: пусть твёрдой рукой он изымал органы из неостывших тел, пусть зачастую следовал к цели по трупам, почему-то не мог сейчас с такой же выдержкой терзать плоть Даниила. Он отступил на шаг, отирая покрытый испариной лоб, и не глядя потянулся за настойкой твирина. Откупорил плотно вставленную пробку и припал к горлышку, делая пару крупных глотков. Сознание мгновенно опутала тягучая, дурманящая сеть: хоть неприятного чувства из гаруспика не выгнала, притупила оное и расслабила. Шумно поймав ртом тяжёлого воздуха, Артемий вновь склонился к посланному случаем пациенту: на этот раз почти вплотную, обдавая твириновыми парами чужие бескровные губы. Каждая чёрточка бакалавра выдавала полнейшее изнурение, вопила о том, как он измучен. В иной ситуации Данковский не подал бы виду: упрямый и гордый крепился бы, держался до последнего, лишь бы скрыть эту слабость. Однако здесь и сейчас вся уязвимость проступала, словно под стеклом микроскопа. Ещё несколько минут степняк бороздил бледное лицо, будто желал запечатлеть проступившее на нём бессилие. Затем подушечки пальцев легли на вздымающуюся грудь, осторожно спускаясь вниз. Эти четыре дня не пощадили и тела бакалавра, оставив на нём свои отметины в виде запёкшихся ран и бурых кровоподтёков. Невесомым прикосновением отсчитав рёбра мужчины, Бурах вооружился инструментами и принялся стежок за стежком стягивать края раны. Уголки чужих губ дрогнули, и помещение наполнил новый протяжный стон, а чёрные как смоль волосы быстро слиплись у висков: даже сквозь твириновое марево о себе давала знать острая боль. Гаруспик едва успел прижать к столешнице передёрнувшееся в конвульсии тело, а после вновь устремил пронзительный взор светлых глаз к рваным краям. Он работал сосредоточенно, чёткими, выверенными движениями. Пусть пальцы степняка были грубее, чем у бакалавра, плоть поддавалась охотно, как заговорённая. Покончив с раной, отсёк конец нити и, шумно выдохнув, опять припал к бутыли. Последние несколько дней сказались и на нём: клеймо отцеубийцы, предателя и потрошителя сновало по пятам, сковывая движения, чинило препятствия на пути к цели. Однако он, как и Данковский, наделённый волей, был не из слабых духом и собирался идти до конца. Быть может, этим его, дитя степи, и подкупал столичный учёный. Выбивая из потока размышлений, на столешнице шевельнулся Данковский, разлепляя отяжелевшие веки. — Aegri somnia? — пробормотал мужчина, всё ещё мутным взором обводя помещение заводского корпуса. Перед глазами до сих пор витала проступившая перед ним из серого тумана, словно из небытия физиономия Артемия; тогда он почти ощущал на себе дыхание последнего. Однако, очнувшись, всё больше склонялся к тому, что то был дурманящий эффект твирина и трав. Всего лишь мимолётное наваждение. Стиснув зубы, он медленно поднялся, усаживаясь на своём месте. — Очнулся, ойнон? — под боком раздался размеренный грубый голос. — Не дёргайся, я не закончил перевязку. Затем, не спрашивая, руки степняка скользнули по телу, покрывая рану тугой повязкой. Бакалавр молча следил за тем, как она постепенно скрывается с глаз. “Придись удар чуть ниже, и я бы не отделался так легко”, — Даниил слегка поморщился. — “Травма cavitas abdominis непременно повлекла бы за собой haemorrhagia”. — Тебе повезло, что удар пришёлся именно на рёбра. В следующий раз во время ночных прогулок исход может быть куда плачевнее, — будто прочитав его мысли, усмехнулся Артемий. Бакалавр досадливо закусил губу: сам виноват в произошедшем, но гулявшие по открытому торсу светлые глаза дарили ощущение незащищённости. — Какой смысл тратить время на помощь мне? Своих проблем не хватает? — Пусть каждый преследует личные цели, враг у нас общий. И, как знать, не сегодня-завтра наши пути могут пересечься, и тогда один сыграет на общее благо. — Не знаю, как ты, но я не нуждаюсь в твоей помощи, — слишком резво, до темноты в глазах мотнул головой бакалавр. — Не стоит отказываться от протянутой руки, — во взоре Артемия что-то блеснуло, что именно Даниил не мог сказать. — Разве ты не борешься со смертью, не пытаешься пресечь бесконечную чреду потерь? Данковский опустил взгляд: утренние отчёты о численности жертв давно стали личным кошмаром; он засыпал с этим тяжким грузом и пробуждался под его гнётом. Мужчина давно поставил всё на кон, лишь бы защитить “Танатику”, лишь бы одолеть то, что, казалось бы, ему не по силам. Он не озвучил этой страшной мысли, однако её отголоски отчётливо проступили на измождённом лице. В этот момент на кистях рук несильно сжались чужие руки, а после сухих губ коснулись чужие, обдавая привкусом трав, твириновой настойки и степи — достаточно было закрыть глаза, и перед ним бы мигом встал бесконечный её простор. Но Даниил не закрыл, не позволил себе новой слабости. Едва гаруспик отстранился, он торопливо застегнул рубашку, повязал на шее шарф и оправил на плечах свой плащ, затем подался корпусом вперёд, силясь встать со столешницы. — Не надо, я в состоянии подняться, — жестом остановил потянувшегося было Артемия и, стиснув зубы, поднялся с места. — Videas, quid agas, — передразнивая учёного, обронил на прощание гаруспик. Данковский, не ожидавший услышать чего-то подобного от хирурга-почти-что-самоучки, на мгновение замер, но после толкнул на себя дверь Машины, выбираясь наружу. С посветлевшего неба моросил мелкий дождь, с шорохом оседая среди жёлтой травы. Данковский повёл плечами, ощущая на себе прикосновение раннего холодка, скользнувшего под полу одежды. Утренняя сводка нового дня не заставила себя ждать. За минувшие сутки заразилось сто девяносто человек, умерло — сто тридцать один, пропало без вести — двадцать. Количество умерших на текущий момент — семьсот восемьдесят шесть, заболевших — триста восемнадцать. Дальнейшее письмо от Рубина и разговор в прозекторской быстро расставили всё на места. — Держитесь, бакалавр, нам нужна сердечная мышца. Причём желательно живая, — видя, как поползли вверх брови мужчины, лекарь спешно прибавил: — Молодой Бурах хотел мне помочь. Он всё равно собирался вскрывать умерших, обещал прийти шесть часов назад. Поскольку он так и не появился, я вынужден просить помощи у вас. Если не удастся найти его, сделать эту страшную работу будет некому. “Выходит, этот зверь степной знал, знал, что мне придётся обратиться к нему”, — Даниил до белизны в костяшках стиснул кулаки. Впрочем, сомны жертв легли на плечи тяжёлым грузом, и из груди вырвалось лишь хриплое: — Я попробую найти Бураха.