Любовь сильнее

Гоголь и не путается. Он каким-то непостижимым для Бинха способом завоевал симпатии и пьяницы Бомгарта, и нелюдимого бобыля Вакулы, и даже простодушного Тесака, который с удовольствием начал делиться тем, как продвигаются дела у самовольно набранной команды сыщиков. Бинху теперь приходится выслушивать глупейшие домыслы и теории, которые взахлеб пересказывает Тесак. Надо оборвать остолопа, конечно, а то и запретить самоуправство, но Бинх не обрывает и не запрещает. Понятно, что Гоголю просто невмоготу сидеть без дела, переживая смерть Гуро, необходимо делать хоть что-то. Поиск убийцы — не самое безопасное занятие, но отвлекает. Так что Гоголь мечется по Диканьке и окрестностям, напоминая неопытного охотничьего пса, у которого задору много, а чутьем и смекалкой Господь обделил, вот сует он всюду нос, носясь по лесу, стирая лапы. К удивлению Бинха, и местная элита в лице четы Данишевских к юному писарю более чем благосклонна, то и дело приглашают отужинать у них или отобедать. Елизавета Андреевна в Диканьке теперь появляется чаще, чем обычно, и при встрече всегда останавливается побеседовать с Гоголем. Красивая женщина, но в последнее время выглядит уставшей или больной. Не путаться под ногами Гоголю удается недолго — когда в Диканьке происходит очередное убийство (к облегчению Бинха, самое обычное, бытовое), он оказывается тут как тут. — Знак! Знак на печи нарисован неправильно! Перевернут! — доносит он до Александра Христофоровича очевидное. — Господин Гоголь, я понимаю, что Всадник тут ни при чем. Хавронья, конечно, была женщиной в самом соку, но вряд ли в его вкусе. У нашего убийцы несколько иной модус операнди, — пытается быть терпеливым Бинх, хотя очень хочется просто сказать мальчишке, чтобы не совал свой предлинный нос в чужие дела. Как только Яков его терпел? Удивляет еще одно. Когда Гоголь внезапно бледнеет и теряет сознание, а придя в себя несет околесицу про дерево, липу и подделку, никто из окружающих не смеется. Куда там! Слушают и внимательно. Помнится, Тесак говорил что-то про гоголевские припадки и прозрения, и, похоже, деревенские к этим бредням отнеслись с немалой долей почтения, так что Бинх просто махнул рукой и позволил Гоголю быть рядом во время следствия, которое все больше напоминало фантасмагорию с отравленными свечами, поддельными человеческими потрохами, деревенскими свадьбами и совершенно нелепой погоней по темному лесу. Заканчивается, правда, невесело: несчастную убийцу находят со вспоротой грудью. Итак, у них четвертая жертва. Когда раздосадованный и собственной медлительностью, и наглостью убийцы Бинх пришел наконец домой, на крыльце он увидел знакомую долговязую фигуру. — Николай Васильевич, поздно уже… А точнее рано. Всю ночь по лесу бегали. Шли бы вы к себе. Отдохнули. Гоголь сидит, будто не слышит, и в утренних сумерках различима только черная лохматая макушка, а потом поднимает голову и Бинх видит подрагивающие губы, покрасневший нос и прозрачные светлые-светлые глаза. — Александр Христофорович… Я не могу сегодня один. Увидел девушку убитую и снова вспомнилось… Мне ведь даже поговорить о нём не с кем… О ком — о нём — можно не спрашивать, понятно: речь о Якове. Гоголь вопиюще бестактен, его визит неуместен, и надо вежливо и твердо дать понять, что он тут не нужен. Но в доме в последнее время поселился призрак, Бинх слышит его громкий смех, чувствует запах французской туалетной воды, а в зеркале то и дело отражается Яков, красующийся, смахивающий несуществующую пылинку с лацкана щегольского сюртука. В такие вечера Саша задерживается в участке до зари, а придя домой, зажигает все свечи, чтобы не таились тени по углам, чтоб не морочили, не дурачили. Яков правда и тогда исхитряется досадить, приходит во сне, предлагает уехать с ним в Санкт-Петербург. А то и просто зовет с собой в последний вечер, вместе проверить свою таинственную зацепку. Так что Александр Христофорович только потрепал мальчишку по плечу: — Проходите, Николай Васильевич, на улице слишком прохладно для бесед. В доме он дал Гоголю теплый вязаный плед, налил чаю, поставил на стол мёд, варенье. Немного подумав, достал и крепчайшую малиновую наливку. — Выпейте. Гоголь не пьет, только смотрит, взгляд неожиданно внимательный, цепкий, потом вдруг кивает словно бы для самого себя что-то решил: — Я понимаю, Александр Христофорович, понимаю, почему Он вас выбрал. Саша, не ждавший подобного откровения, давится вкуснейшим ломтиком кровяной колбасы, а Гоголь, не заметивший, смотрит торжественно: — Вы человек благородный. Знаете, сначала подумал, что… — он замялся. — Я сапог и бурбон, — любезно подсказал Саша, вытерев рот салфеткой. — Именно! — мальчишка кивает, потом у него хватает совести смутиться. — Но я же не знал, не видел, что человек вы добрый и честный, просто в этой глуши сердцем немного огрубели. Позволили Черевику на свадьбе у Параськи погулять, а ведь думали, что он убийца. — Мне это ничего не стоило, — разговор становится слезливо высокопарным. Это и смешно, и глупо, так что Саша совершенно обыденным образом ест колбасу, подливает и себе, и Гоголю наливки. — Вот… — Гоголь таращится поверх стакана, — А Яков Петрович сразу все понял про вас, потому и… выбрал. — Выбрал, значит? — под холодным взглядом Бинха Гоголь смущается окончательно. — Я… Я не смею осуждать… То глубочайшее уважение, которое я питал к Якову Петровичу… — Уважение? — Бинх вздергивает брови, — Это, Николай Васильевич, по-другому называется, — он ожидает, что смущенный чуть ли не до слез Гоголь стушуется окончательно, убежит с трепетом в ночь и даст спокойно поужинать, но мальчишка снова удивляет. Уже в который раз. Он смотрит в глаза и говорит: — Вы правы. Я питал к Якову Петровичу самые искренние чувства, я… я любил… люблю его, и не буду этого скрывать. Теперь убежать в ночь хочется Бинху, подобная откровенность обескураживает. Глупый, глупый мальчишка, который еще не понял, как опасно, как недальновидно обнажать перед другими свою душу и сердце. Не знает, с каким удовольствием эти другие ударят, представься только удобный случай. Гоголь, не заметивший или не обративший внимания на молчаливую неловкость собеседника, продолжал петь дифирамбы Гуро, и с каждый словом голос все более и более подрагивал, а глаза снова влажно заблестели. — Яков Петрович такой уж человек… был. Его нельзя не любить. Даже те, кто ему завидовали, не могли не восхищаться его гением… «Повезло Якову умереть вовремя», — змеей заползает в голову циничная мысль. Не успел Гоголь кумира своего разглядеть как следует. — Вы как познакомились? — прерывает он готового снова расплакаться мальчишку, и тот, благодарно улыбаясь, рассказывает историю об удушенной обедневшей купчихе, о появлении Гуро, о молниеносно раскрытом деле. Бинх слушал внимательно: история, конечно, красивая, и Яков тут ни дать ни взять фея-крестная, да только странно это… На кой-черт ему понадобилось мальчишку навещать да еще в Диканьку за собой тащить. Припадки — это интересно, если правда. Да только разве с одного раза можно в подобном чуде увериться? А так… Какой с Гоголя толк? Яков — лис опытный, матерый, ему в деле со всадником балласт не надобен. Ну не воспылал же он к мальчишке в самом деле! Гоголь, совсем отогревшийся и успокоившийся, продолжал рассказывать в подробностях о путешествии в Диканьку, видать после смерти Якова по зернышку эти воспоминания собирал и хранил. Времени-то ему на знакомство немного отпущено было. Так что сейчас каждый миг, каждое мгновение дороги и ценны. — Спасибо вам, Александр Христофорович. Мне ведь и поговорить о нем не с кем… Никто Якова Петровича не знал. А вы… Тут внезапно обретенное красноречие исчезает, Гоголь снова начинает мямлить, уши у него полыхают маковым цветом. — Вы… Вы были достойны… Я понимаю, почему Яков Петрович Вас… выбрал… то есть не выбрал… А… Бинх едва удерживается, чтобы не закатить глаза. Вот и приехали. Яков его выбрал и он этого достоин. Но… Выбрал же, стервец. И спрашивать не стал. Хоть и роль предоставил незавидную — мимолетного увлечения. — Я понимаю, Николай Васильевич, — мягко прерывает он окончательно запутавшегося в словах Гоголя. — Понимаю. А теперь идите-ка к себе, ночь тяжелая была, а впереди много дел. Так и пошло, что изредка по вечерам Гоголь стал заглядывать к Александру Христофоровичу, и каждый раз предлог был уважительный и понятный, все по делу, только каждый раз после обсуждения возможной версии убийств, совершенных Всадником, разговор сам собой переключался на Якова. Говорил больше Гоголь, а Бинх слушал и кивал, не перебивая и не поправляя. Какая разница? Хочется мальчишке верить в рыцаря без страха и упрека, так и пускай. Хуже от этого уже не будет. Николай оказался собеседником нескучным, а когда с него слетела природная робость, то и остроумным, умеющим взглянуть на привычные вещи под новым, непостижимым для Бинха углом. Да и про Диканьку с ее обитателями рассуждал так, что казалось она не забытой всеми серенькой провинцией, а сказочным царством-государством, куда там Лукоморью господина Пушкина. — Вам бы, Николай Васильевич, книги писать с такой-то фантазией, а не писарем штаны протирать! Гоголь мгновенно залился краской, неловко дернул плечом. — Да какой из меня писатель… Вот Александр Сергеевич — тот гений, а я… так… бумагу мараю… А еще стал Александр Христофорович замечать, что у Николая Васильевича глаза не просто банальные голубые, а бирюзовые, словно озерцо в июльский жаркий полдень, что кожа у него нежная, и когда смущается, то румянец на ней совершенно девичий. И вовсе он не долговязый, а телосложения самого изящного. И хотелось не в участке допоздна сидеть, а прийти домой пораньше да наказать девке, что за хозяйством следила, чтоб стол накрывала на двоих да проследила, не закончилось ли вишневое варенье, которое Гоголь уплетал за обе щеки, забавно облизывая ложечку. И самому убедиться, что дом протоплен к приходу гостя, чтоб не ежился тот, не тер зябко ладони. А иногда и вовсе, чуть-чуть не срывалось с языка: — Что вам, Николай Васильевич, по темноте идти? Зачем вам казенная комната и кровать с клопами? Оставайтесь. Места хватит, дом слишком велик для одного. Да только воли этому желанию Александр Христофорович не давал. Лишнее это, ненужное. С мальчишкой держал себя строго, про дистанцию не забывал. Иногда специально в участке оставался ночевать, чтобы не размякнуть совсем, не поддаться глупости сердечной. Хрупкое, только-только установившееся перемирие рухнуло, когда в лесу нашли истерзанное тело. Бинх с казаками и осмотреть не успел, как на месте преступления возник Гоголь. — Николай Васильевич! — Бинх вздохнул раздраженно. — Жертва — мужик. К вашему всаднику отношения не имеет, у душегуба иные пристрастия, так что вам тут делать нечего. Разумеется, намеков Гоголь не понял. И со всем вниманием начал выслушивать бабкины сказки Тесака про оборотней. Услышав про отсутствующую личину, потянулся вперед, Бинх и предостеречь не успел, как, побледнев, Гоголь осел на покрытую пожухлой листвой землю. Его выгнуло дугой, широко распахнутые, прозрачные сейчас глаза уставились куда-то сквозь Бинха: — Бык… Ворон… Барсук… Лис… — Николай Васильевич… — Бинх кинулся вперед, упал рядом на колени и придержал бьющегося в судороге мальчишку, хотел было уже у казака кнут взять, чтобы между зубов сунуть, но Гоголь обмяк, перестал дрожать. — Бык… Ворон… Барсук… Лис…- прошептал он непонятную околесицу и замолчал. — Николай… — Бинх наклонился прислушиваясь, дыхание слабое-слабое, но было. — Николай Васильевич, на меня посмотрите, — ресницы у мальчишки черные и длиннющие, любой местной дивчине на зависть, он тяжело махнул ими, уставился на Бинха, шевельнул беззвучно губами. — Бык. — только и успел разобрать Александр Христофорович. — Сомлел. С ним завсегда так после припадков. Вот! Про оборотней говорил! — с важным видом проговорил Тесак. — Так… Тело к Бомгарту, а Николая Васильевича на постоялый двор. Ему отдохнуть нужно, — распорядился Бинх. Потом правда не утерпел, сам лично проследил, как отвезут так и не пришедшего в себя Гоголя в гостиницу. Яким, не удивившись, принес горячей воды, начал сноровисто раздевать хозяина. Поймав на себе взгляд Бинха только плечами пожал: — Так не первый раз с барином-то… — Что врача не позовешь! — не выдержал Бинх. Гоголь казался сейчас белее простыни, болезненно худой, нескладный. — Доктора твоему барину хорошего нужно. А не по здешним буреломам гулять! — Доктора. — Яким насупился. — Так он и хотел к доктору! Да господин Гуро его отговорил! — Как отговорил? — А вот так! Мой-то барин шибко господина Гуро уважал. Вот и послушался. Гоголь на постели завозился, забормотал что-то невнятное, и Яким неуважительно замахал на Бинха руками: уйдите, мол! Мысль о том, что Гуро не дал мальчишке обратится к врачу была неприятной, но вовсе не невозможной. Бинх вполне мог себе представить, что Гуро зачем-то нужен был Гоголь. Но зачем? Не в припадках же дело? В участке Гоголь появился уже на следующее утро, все еще бледнее обычного, но настроенный весьма решительно, и с порога начал настаивать на поисках пропавшего сапожника. — Александр Христофорович! — он отказался от предложенного стула, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, готовый сорваться с места в погоне за неведомым преступником. — Мы должны узнать, не пропадал ли в окрестных деревнях сапожник! — Вот как? Должны? И почему? — Вы поймите! У меня было видение! А потом еще одно! Между пропавшим и Всадником есть связь, понимаете? Бинх понимал одно: он совершил ошибку, когда пустил мальчишку к себе в дом, когда выслушивал его излияния о Гуро. Теперь чертов Гоголь смотрит доверчиво своими невозможными глазами и запросто признается в том, за что Бинх, как глава полиции, имеет полное право отправить его в желтый дом. А все потому что у него было видение. Бинх уже видел подобное: молодой, горячий, уверенный в своей правоте. Такие вот молодцы и гибли первыми на войне, попав в засаду, или доверившись не тому, или просто бросившись в атаку очертя голову. Что ж… Собственные ошибки нужно исправлять и немедленно. — Я не собираюсь действовать исходя из вашего бреда! — жестко обрывает он Гоголя. игнорируя и обиженный взгляд, и болезненное тянущее чувство в груди. Бинх продолжает невозмутимо и непреклонно говорить о том, что полицейское расследование не может опираться на галлюцинации, и если кое-кто перестал различать реальность и действительность, то неплохо бы обратиться к доктору. И пока говорит четко и громко, так, чтоб уж никаких двусмысленностей не осталось, видит, как в синих, постепенно выцветающих глазах плещется обида, как Гоголь, словно не веря своим ушам, встряхивает головой, еще больше напоминая наивного щенка. Ничего. Они оба переживут этот разговор. Зато Гоголь перестанет рассказывать о своей болезни всем вокруг и перестанет вмешиваться во все происходящие в Диканьке убийства. Мысль правильная, и от нее должно полегчать, но почему-то, когда мальчишка уходит, кусая губы, так и не сказав ни слова в свою защиту, на душе стало гадко. Александр Христофорыч встал, налил себе припасенной для разных случаев горилки, притащенной запасливым Тесаком. Но выпить не успел, в дверь просунулся Тесак. — К вам девка, Александр Христофорович, отец у неё сгинул. Девушка была совсем молоденькая, испуганная, но храбрилась. — Ну? Кто сгинул у тебя? — отставил так и не выпитую рюмку Бинх. — Батька мой! Крепостные мы, помещика Манилова. Батька мой — сапожник. — Сапожник, — повторил за ней Бинх. Что ж… И не такие совпадения бывают. Рядом стоящий Тесак затаил дыхание, только глазами засиял. Еще бы! Словно в бабкиной сказке оказался. — Тесак, найди доктора, — тот кивнул, повернулся к двери, и уже шагнул за порог, когда Бинх добавил, — И Гоголя извести. Несправедливо будет оттеснять мальчишку от дела, все ж таки тот догадался про сапожника. В сарае, заменяющем морг, помимо Бомгарта и Тесака обнаружился длинный рыжий немец, восторженно поблескивающий стеклышками пенсне и беспрерывно строчащий что-то в записную книжку. — Это мой старинный друг, Август, — с застенчивой гордостью представил очкастого Бомгарт, — Александр Христофорович, у него все документы в порядке, если желаете… — Да бог с ним, — отмахнулся Бинх, Его сейчас гораздо более занимал Гоголь, все-таки перегнул он палку в участке. Обидел мальчишку. И теперь Бинх был готов к поджатым губам и холодным или рассерженным взглядам, но Гоголь и не думал обижаться, и вообще все его внимание было сосредоточено на девушке, которой он искренне сочувствовал. Во всяком случае, когда при виде тела отца Варвара разрыдалась, Гоголь обнял её, утешая, и вывел на улицу. На воздухе Варвара успокоилась, только нервно теребила кисти старенького платка, но на вопросы отвечала на удивление внятно. Гоголь сидел рядом, бережно поддерживая девушку. — Я как-то раз видела, как барин к заднему двору подъезжал… В маске… — В какой маске? — Гоголь уставился на девушку с напряженным вниманием. — В звериной. Навроде барсука. — Барсук…- Гоголь выпустил руки девушки, потрясенно, напряженно глядя словно бы внутрь себя. — Барсук, значит… — Николай Васильевич, вы в порядке? — Гоголь выглядел так, словно снова собирается упасть в обморок, Бинх шагнул чтобы в случае чего сразу подхватить. И далась мальчишке эта маска! Ну нарядился помещик к святкам или маскерад устроил в поместье. — Ох! — этот сюжет достоин самого Гёте! — восхитился рыжий очкастый дружок Бомгарта. Гоголь будто проснулся от громкого восклицания, захлопал ресницами. — Я в порядке… Александр Христофорович, нам надо к этому помещику поехать обязательно! К Манилову. Очень не понравилось Бинху это «нам», но второй раз выгнать Гоголя он вряд ли сумел бы. И если уж честно, не хотел. Манилов встретил гостей истинным Сахаром Медовичем. И к столу пригласил, и улыбался, будто век их ждал-ждал и дождался наконец. Бинх кивнул Тесаку, и тот понятливо с казаками отстал в одной из комнат. А Бинх с Гоголем прошли к столу, пока Манилов пел о погоде, да урожае, да о вечной скуке деревенской, не то, что в столице. Бинх не мешал, пил чай, ждал, что Тесак с казаками найдет, а Гоголь не выдержал потока сиропного славословия и спросил про Телятникова. — Телятников? — очень искренне изумился Манилов, скрестил руки на уютном брюшке, обтянутом пёстрым жилетом. — Нет, не припомню такого. — Ну… Может вы помните его дочь? Дарью? — Гоголь так же искренне попытался освежить маниловскую память. — М-м-м… — добросовестно нахмурил лоб помещик пытаясь вспомнить. — Нет… Не помню… — сокрушенно развел он пухлые ладошки. — Вы поймите, молодой человек, у меня триста душ крепостных. Разве всех упомнишь. Манилов горестно вздохнул и возвел бесстыжие очи горе. Гоголь настойчиво старался помочь помещику вспомнить добросовестно забытое, на что Манилов старательно сводил брови, закатывал глаза, тер лоб — бесполезно. Память никак не возвращалась. Наконец Бинх доел свой вкуснейший пирог, насладился зрелищем и решил перехватить инициативу. — А давайте мы реестр глянем? — предложил он ласково, Манилов слегка поблёк, но книгу учета крепостных предоставить пообещал тот час. Вовремя подбежал донельзя взволнованный Тесак: — Александр Христофорович! Я тут дворовую девку… того-этого… уболтал! Она мне потайной шкаф и показала. Я его вскрыл, а там маска! Звериная! — Тесак перевел дух и закончил страшным шепотом: — А еще там картинки непотребные! И вещицы диковинные, я таких и не видел никогда. Обыск становился все веселее, так что Бинх приказал Тесаку доставить найденное, а сам занялся реестром, который Манилов самолично принес и торжественно выложил на стол посреди чашек, блюдец, тарелочек и розеток с вареньем. Пока Бинх и Гоголь просматривали страницы, заполненные аккуратным бисерным почерком, он стоял рядом, томился, вздыхая. — Так вот же! — обрадовал помещика Бинх, — Телятников Максим, сапожник. И дочь его Дарья Телятникова. — Где, позвольте? — подслеповато ткнулся Манилов носом в лист и обрадованно удивился. — Ну надо же! А я и позабыл про них совсем! — А почему у вас напротив фамилии крестик стоит? — Так это я так умерших отмечаю. Мертвые души — крест, — Манилов улыбнулся Гоголю. — А по нашим сведениям, она сбежала, — Николай Васильевич смотрел мрачно, взгляд стал холодный-холодный. Манилова однако это не смутило, он хлопнул себя по лбу: — Ну вот же я глупый! Глуп да и только! Точно сбежала! В этот момент решительным шагом в гостиную промаршировал Тесак и водрузил на стол увесистый сундук. Жалобно звякнули чашечки-блюдечки. Бинх откинул тяжелую крышку и едва удержался от удивленного присвиста: вещицы в сундуке и впрямь были для Диканьки диковинные, уж точно не наивному Тесаку про подобные изыски знать. — Это… Это обыск? — с Манилова вмиг слетела вся сладость. — Я не позволю! Я жаловаться буду! — Нет, не будете, — Бинх даже головы не повернул, — вы же не захотите на всю губернию позориться. И он продемонстрировал присутствующим игривую картинку, на которой приятно проводили время два кавалера и дама. А чтоб до Манилова уж точно дошло, еще и слегка тряханул сундук, в котором перекатилось нечто тяжелое продолговатой формы. — Это личное! — взвизгнул Манилов, коршуном кидаясь к злосчастному своему имуществу, но было поздно. Гоголь заглянул в ящик, с недоумением уставился на лежащие там предметы: — Это… это? — доходило до наивного писаря долго, так что Бинх просто кивнул, подтверждая оформившуюся догадку. — Нда… Знаете вы толк в изящных вещицах, Родион Евлампиевич! — и он звонко щелкнул ногтем по дилдо, вырезанному, судя по всему, из слоновой кости. Гоголь шарахнулся от сундука так, словно там обнаружилось змеиное гнездо, обычно бледное лицо запылало девичьим румянцем, на Бинха он старался не смотреть. Впрочем сейчас было не до гоголевских приступов стыдливости. — А это что такое? Приглашение? На дорогом листе плотной бумаги было написано острыми строгими буквами, без легкомысленных завитушек, что подателя сего приглашают в поместье «Чёрные камни» для приятного времяпрепровождения. — Бык… — прошептал подошедший Гоголь, ткнул пальцем в печать, и впрямь необычную. Выполненную в форме головы быка. — Барсук… Бык… — Николай Васильевич, вы присядьте лучше, — Бинх подтолкнул его к дивану и повернулся к Манилову, который прижимал к груди отвоеванный сундук. — Итак, милейший. Я бы хотел в подробностях услышать, что за история такая с мертвыми душами. И не вздумайте мне запираться! Не в ваших это сейчас интересах, сами же понимаете. Манилов сглотнул, и принялся каяться. Бинх слушал и диву давался: кто бы подумал, что местные помещики так до постельных альковных утех охочи. Ну нужна тебе девка, вон город недалеко. Там борделей — выбирай любой! Манилов видно углядел удивление на лице Александра Христофорович, а пояснил не без гордости: — Это не обычный бордель. Мы могли делать с девушками все… Ну то есть совсем всё, понимаете? А некоторым ведь и нравилось! Это тебе не просто девку дворовую за разбитую крынку у столба сечь, там тоньше… изысканнее… Да и не только девки были. На любой вкус товар. — Губернии есть чем гордиться, — не выдержал Бинх, однако Манилов иронии не заметил, закивал с готовностью. — Устроитель сего заведения не местный, из Европы, так вот он сказал, что все, как в лучших домах! — А устроитель — это кто? Хотелось бы лично побеседовать с обладателем богатой фантазии и изысканного тончайшего вкуса. Манилов сник, даже кончики усов у него печально повисли: — Кто этот господин, никто не знает, мы не снимаем масок, так оно бонтоннее ну и… — Безопаснее, — вздохнул Бинх, чувствуя, что добром это дело не закончится, — Естественно.