* * *
Фредерик Исидоро Риччи ненавидел холод. Всегда, сколько себя помнил, он испытывал это чувство, оказываясь в тех местах, температура в которых не превышала десятка градусов по стандартной шкале. Не помогали ни шинели, ни отопительные элементы, ни даже жаркие, выкрученные на максимальную мощность системы обогрева помещений. Он обливался потом, страдал телом, но в душе все так же простирался ледяной арктический холод, сковывающий своими тисками разум и душу и заставляющий тщетно выискивать крохи любого доступного тепла. Риччи не знал, было ли это проклятьем, или же болезнью. Да и, честно говоря, не стремился узнать, будучи полностью уверенным, что в его текущем положении повинен именно этот проклятый недуг, против которого не помогали ни многочисленные микстуры или ампулы, щедро выдаваемые тогда еще семейным врачом, ни принятие вовнутрь солидных порций амасека или иных алкогольных напитков. Да, на короткое время это приносило облегчение, но тогда он еще стремился бороться с подобным, будучи уверенным, что ему, как представителю весьма древней и достойной династии, невместно напиваться как обычный рабочий из подулья, сорвавший куш. Да, тогда мир был полон надежд и чаяний и казался прекрасным, совершенно идеальным раем. А потом случилась комиссия, визит дорогого деда, прищуренный внимательный взгляд мерзкого колдуна в свите родственника, и тихий шепот. Результат того случая Фредерик пожинал до сих пор, будучи запертым здесь, в, как он считал, его личной Преисподней, наполненной худшими кошмарами из возможных. Начальник колонии обвел свой кабинет мутноватым взглядом, а затем со стоном откинулся на жалобно скрипнувшем металлическом стуле, с раздражением пытаясь понять, куда же делось столь привычное и милое сердцу кресло с обивкой и, что самое главное, встроенной системой подогрева, которая слегка облегчала состояние Исидоро в те длинные ночи, когда над ровной ледяной поверхностью Слейда, из которой иногда возвышались пики оледеневших и покрытых снегом скал, проносился, завывая и неся настоящие вихри снега, холодный ветер, температура воздушных масс которого вплотную приближалась к минус семидесяти градусам… Бешеные скорости, которые приобретали воздушные массы, приводили к тому, что часть внешних укреплений просто стесывало или отполировывало чуть ли не до зеркального блеска, в случае пластали, либо хронически стачивало, как это бывало в случае уже рокрита. Впрочем, со своей основной функцией укрепления справлялись, защищая технику, строения и изредка поднимающихся на поверхность людей от твердой и мелкой поземки, действующей эффективнее наждака. При мыслях о царящей на поверхности непогоде обрюзгший и тяжеловесный мужчина скривился и с трудом поднялся на ноги, после чего двинулся в сторону соседнего помещения, ощущая, как на сознание накатывают ставшие уже привычными последствия вчерашних возлияний. Алкоголь оставался единственным способом спастись от накатывающей тоски и безнадежности, а также позволял ненадолго избавиться от противного и гложущего изнутри ощущения льда, образовавшегося где-то в районе диафрагмы. Он с руганью отбросил в сторону очередную стопку доставленных сюда отчетов. Зачем вникать в одинаковые строчки, написанные блеклым и невыразительным шрифтом на желтоватой бумаге не лучшего качества? Там все равно не было чего-то по-настоящему важного и интересного, а визировать естественную убыль заключенных или подсчитывать, сколько питательной массы поступит в оранжереи, с легкостью могли многочисленные заместители, чьи лица размывались и замыливались. Крысы. Серые, невыразительные, крысиные черты, подобострастные внимательные взгляды, бегающие глазки и паническая боязнь сделать что-то не так… Для детей Слейда, рожденных здесь, на этом утлом и озябшем ледяном мирке, не было ничего страшнее, чем пасть на самое дно здешнего социума. Пища. То, что всегда контролировало рост популяции любой сколь-нибудь крупной группы живых существ. Именно контролируя распространение и воспроизводство пищи, администрация колонии могла держать под контролем жестоких и озверевших обреченных, загибающихся от радиации где-то там, глубоко внизу. Фактор еды и её недоступность для тех, кто отказывался подчиняться, а также ограничение суточной нормы пайков в тех жилых блоках, которые демонстрировали малейшие признаки недовольства, приводили к великолепным, на взгляд Риччи, результатам. Две трети заключенных думали только о том, как набить голодное брюхо, а на что-то стороннее времени у них уже не оставалось. Простая и жестокая истина. Если ты не выполняешь норму, ты не получаешь паек. Если ты не получаешь паек, ты начинаешь умирать. Чтобы получить паек, бригада заключенных должна выполнить норму. Таким образом убирался фактор личного неучастия в работе. «Авторитеты» и прочие представители криминала были не в состоянии гнобить более слабых или же неподготовленных к такому людей, оказавшихся рядом с ними. Просто потому, что на это тратилось время, которое должно было уходить на сон и выполнение драконовских норм выработки. Попытки спихнуть выполнение своих обязанностей на «шестерок» и «терпил» поначалу имели место быть, но Фредерик решил этот вопрос. О, пожалуй, это было то единственное решение, которым он на самом деле гордился. А ведь всего-то и надо было поднять рекомендованные Администратумом объемы экспорта добываемого тут родиуса на треть, и вот у заключенных просто не остается времени на подковерную возню. Работай или сдохни, все просто. Конечно, были и отщепенцы. Те, кто, окончательно свихнувшись, кидались на надзирателей и сторожей, или же бросались на своих «коллег» по несчастью, стремясь любой ценой выгрызть желанный кусок сероватой плитки, сделанной из безвкусного трупного крахмала. Другие оставались в забоях, отделяясь от своих бригад, после чего скрывались в полутьме фонящих катакомб, нападая на других заключенных, пожирая трупы тех, кто умирал прямо там, в процессе работы, а затем и самостоятельно загибаясь в полутемных углах от гигантских доз радиации. Воду-то им никто не очищал, а скапливающийся в штреках конденсат включал в себя настолько убойный коктейль различных агрессивных смесей и соединений, что убивал любого безумца за считаные дни. И вот теперь этот идиотский приказ. Обеспечить набор добровольцев в сто седьмой Штрафной легион, а также оказать содействие господину полковнику и всеми силами обеспечить скорейшую подготовку подразделения… Риччи передернул плечами. Новости сюда доходили редко, но если уж прямое начальство из Порта-Моу озаботилось грозным мандатом и подтверждением предписания, отданного прибывшим сюда полковником, то дела в секторе, скорее всего, действительно плохи. На что могло сгодиться в священной войне то отребье, которое подыхало на этом ледяном шарике, Фредерик Исидоро Риччи не представлял.* * *
В раздираемой войнами вселенной сорок первого тысячелетия очень непросто хранить закон и порядок, на миллионах миров их едва удерживают руки хранителей воли Императора. Адептус Арбитрес — вселенская опора правосудия, патрулирующая даже отдаленные, второстепенные миры Империума, где восстания и открытое неповиновение являются преступлениями против населения и где арбитры выслеживают и захватывают мятежников, которые могут принести страдания и хаос всему человечеству. Самые физически крепкие преступники, захваченные арбитрами, призываются на службу в Легио Пенатанте, более известные как Штрафные Легионы. Штрафников набирают среди самых безбожных подонков галактики — серийных убийц, мятежных солдат СПО, грабителей, налетчиков и прочих бандитов всех мастей, ставших, за свои грехи, частью Штрафных Легионов. Эти отбросы избежали смертной казни или доли сервитора, вместо этого они были брошены в бой с врагами Императора. Даже в армии самого Императора, в его Имперской Гвардии, присутствуют те, что отказывают Ему в уважении, нелояльные, мятежные глупцы. Эти солдаты — военные преступники, те, кто дрогнул пред лицом опасности, вместо того чтоб сразиться с ней, те, кто ослушался своих командиров, дабы спасти себя, пока другие расплачивались за их трусость. Такие дезертиры отлавливаются и отсылаются в Легио Пенатанте, где им предстоит постичь, как должно почитать Императора, и где им предоставляется шанс искупить свои грехи перед Ним. Во вселенной нет места индивидуумам, которые могут угрожать обществу — таких направляют в Штрафные Легионы. Они становятся пристанищами для убийц и психопатов, мошенников, самозванцев, сумасшедших и фанатиков. В легионах проходят службу самые кошмарные человеческие отбросы в этой Галактике. Среди них можно встретить мутантов, которые не могут оставаться на свободе, таких, как не-люди с полузвериными телами, носители патологий и прочие генетические анархисты, тем не менее способные сдохнуть во славу Императора на сотнях миров по всем Сегментумам объятых огнем владений Человечества. Легионы предоставляют достаточно большие силы для Имперских армий, а потому именно ими затыкают дыры при неожиданных прорывах мириадов врагов и именно они бросаются штурмовать мощнейшие укрепления. Многие гибнут в первых же боях, когда их гонят как скот в гущу сражения, но сильнейшие, наиболее опасные и удачливые каким-то непостижимым образом выживают, становясь прирожденными убийцами. Штрафной Легион не самостоятельная армия, но он незаменим там, где для победы требуется большое количество пушечного мяса. Арбитры и комиссары контролируют легионеров на расстоянии при помощи надетых на них взрывающихся ошейников, которые можно привести в действие одним нажатием кнопки. Ошейник невозможно снять никому, кроме опытного члена Адептус Механикус, хотя и требуется это крайне редко, так как очень и очень немногие штрафники доживают до конца службы… Полковник Картер перевел взгляд на фигуры, обряженные в разнотипные лохмотья. Заключенные тянулись в глубину шахты узкой, медленной и темной змеей, глухо ворча, переругиваясь и бросая ненавидящие взгляды на протянувшиеся по обе стороны от единственного выхода из жилого блока стены. Бойцы охраны, которых набирали здесь же, на планете, но из числа уже местных жителей, отвечали особо дерзким плевками и гулкими раскатами рева, доносящегося из громкоговорителей. И вот из этого мяса ему предстояло набрать себе людей… Приказ из сегментарного управления Легио Пенатанте не терпел иных толкований, требуя, чтобы сто седьмой Штрафной был сформирован как можно скорее, так как в Готическом Секторе ожидались глобальные проблемы. Вот только, в отличие от прибывшего буквально за сутки до разразившегося варп-шторма астропатического сообщения, транспортные корабли с контролирующими ошейниками, автоганами и представителями Адептус Арбитрес затерялись где-то в варпе, оставив полковника без того, что являлось костяком любого Штрафного легиона в сорок первом тысячелетии. Вместо отмороженных бандитов и свирепых мясников и убийц с нижних уровней Ульев приходилось грести доходяг и прочую шушеру, которая даже не смогла совершить что-то, достойное смертной казни! Мало того, отсутствовала даже малейшая возможность разбавить криминальный контингент теми, кто не понаслышке знал, с какой стороны браться за лазган. Дезертиры просто отсутствовали как факт, ибо прорваться к осажденным еретиками системам не получалось из-за богомерзкого варп-шторма, а с павших планет не мог сбежать или отступить уже никто, даже если бы захотел. Флотские, правда, сталкивались с подобными случаями довольно часто, но, как это обычно и бывало, предпочитали сор из избы не выносить и разбирались со своими дезертирами и трусами другими, не менее эффективными методами. Грести же многочисленных беженцев с обреченных миров было и вовсе бессмысленно, ибо гражданские превращались в обычную смазку для клинков, не способные добраться до врага и вступить в рукопашную, а также совершенно не обученные. В тех же случаях, когда эти самые гражданские успевали консолидироваться, собраться и насмотреться на зверства еретиков и ксеносов, а затем вдумчиво устраивали вторженцам геноцид, грести бойцов в Штрафные легионы было запрещено, а уцелевших охотно вбирала в себя ненасытная до человеческого мяса утроба, именуемая Имперской Гвардией. Полковник ожесточенно потер висок, думая. До прилета транспортов оставалось еще около трех недель, хотя с нынешними скоростями перелетов через варп вероятность прибыть на место вовремя варьировалась в очень широких пределах. Ну, а пока что приходилось просматривать те личные дела, которые сочли подходящими прибывшие сюда Арбитры, выносить вердикты и следить за тем, чтобы мясо не загнулось раньше времени и не поубивало друг друга. Последнее, кстати, было бы наиболее сложным моментом, если бы не ошейники, каковые получал каждый из набранных в ряды легиона. Казалось бы, простая и надежная конструкция, но вот при необходимости она могла долбануть своего носителя мощным зарядом тока, а если ублюдка не вразумит и такое, то полсотни грамм химической взрывчатки разнесут ему шею и часть черепа, гарантированно ликвидируя смутьяна. Еще одним немаловажным фактором было то, что среди попавших на Слейд отморозков почти отсутствовали те, кто когда-либо брал в руки то или иное оружие, характерное для Имперской Гвардии. Максимум, на который были способны потенциальные рекруты, это владение кастетами, ножами и, в лучшем случае, кинетическими пороховыми пистолетами. Впрочем, в том, что подобное мясо можно будет обучить хоть чему-то, Картер не сомневался ни на миг. Захотят жить — научатся сразу, ну, а в том, что у них возникнет такое желание, полковник был уверен на все сто процентов. В общей сложности изначально он рассчитывал на девятьсот тысяч рекрутов, находящихся в относительно нормальном состоянии и способных выживать в весьма жестоких условиях, но теперь с такими надеждами пришлось попрощаться. Недостаток личного состава и отсутствие сколь-нибудь приемлемого количества ошейников с функцией самоликвидации не позволяли скачкообразно увеличивать штаты подразделения смертников, загребая сюда всех и вся без какой-либо предварительной проверки. А тут еще и от флотских прилетело уведомление о том, что какой-то корабль появится здесь, чтобы пополнить экипаж… Полковник сбросил вниз, в снег, недокуренную палочку лхо и развернулся в сторону теплых и защищенных помещений администрации и охраны. Погода здесь и в самом деле оказалась дрянная настолько, насколько её описывал местный глава штрафной колонии. Жирный и трусоватый боров, пристрастившийся к алкоголю, не оставил после себя никаких впечатлений кроме брезгливости и желания как следует вмазать уроду по заплывшей жиром роже… Ну, а пока стоило продолжать загружать уже отобранное для службы в легионе мясо на болтающийся где-то над северным полюсом планеты звездный галеон «Воздающий». Весьма высокопарное название для транспортно-боевого корабля, предназначенного для того, чтобы перевезти из точки А в точку Б двести тысяч отпетых рецидивистов и маньяков. Впрочем, там же ожидали своего часа те самые три процента из числа прошлого списочного состава, которые умудрились пережить крайнюю самоубийственную миссию в очередной раз воссоздающегося едва ли не с нуля подразделения.* * *
Achtung! Ненормативная лексика и немного тюремного жаргона. Противный писк ворвался в сознание, разгоняя призрачную дымку чуткого и беспокойного сна. Парень дернулся, подрываясь вверх и уже привычно промаргиваясь, а заодно стараясь не зацепиться за разбуженных соседей и не рухнуть прямо в переплетение тел. Противное контрастное освещение ярко озарило серые рокритовые стены, испещренные царапинами и полустертыми похабными надписями. Тревожная лампочка над герметично закрытой створкой мигала желтым, свидетельствуя о скором начале очередной рабочей смены. Со всех сторон слышалась приглушенная ругань, смачные и громкие зевки, бормотание и прочие звуки, сопровождающие пробуждение двух десятков обреченных. — Быстрее, гроксовы выродки! — Проорал Гвоздь, запрыгивая на помост перед выходом наружу: — Обход через два удара, кто накосячит, без пайки останется! Люди мрачно потянулись строиться. Вега как мог поправил лохмотья и вытянул из-за пазухи величайшую ценность в этой забытой Императором дыре: обычный технический респиратор открытого типа. Вот только даже такое средство индивидуальной защиты позволяло не наглотаться фонящей пыли и протянуть на пару месяцев подольше. Правда, чистить фильтры и уж тем более чинить серую полумаску тут было невозможно, но он надеялся, что респиратор сможет протянуть до того, как истощенный организм загнется от недоедания и физических нагрузок. Сбоку с хрипами и приглушенными стонами пытался подняться Монолит. Кто-то из дробильщиков, Брюс, кажется, нагнулся над скулящим от боли сокамерником и перевернул тело на спину. В нос ударил резкий, пронзительный запах мочи и фекалий, а взгляду предстало посиневшее лицо еще вчера более-менее нормального товарища по несчастью. Сейчас, однако, кожа на шее и лице пошла крупными темными язвами, зрачки покраснели, а общая нездоровая бледность и приглушенные стоны, равно как и обильное потоотделение на лбу, показывали, что у Монолита ничто иное, как лучевая болезнь в тяжелой форме. — Все, братан, отбегался, — с сожалением произнес Брюс, поднимаясь над телом, а затем обернулся к бригадиру: — Гвоздь! У дробильщиков один загибается! — Бля! — отозвались с той стороны. — Че, в натуре? — Падлой буду, Гвоздь, — громила аж выпрямился во весь свой немаленький рост. — Че делать-то с ним, а? Кончать или пускай подыхает? — Ты охуел? — почти вежливо поинтересовался приблизившийся к месту столпотворения, вокруг которого уже начал собираться народ, Гвоздь. — Вертухаи эпидемку на неделе пригонят. Хочешь без пайки сидеть? Посадят ведь, если найдут… Апельсинчик, падла такая, гайки крутит только так. — Я понял, Гвоздь, — помрачнел Брюс и обернулся к телу. — Звиняй, братуха. Пудовые кулаки взметнулись вверх, и через мгновение тщедушное тело умирающего зависло над полом. Одно движение, тихий хруст, сдавленное сипение — и труп с выпученными глазами и переломанной трахеей падает на грязное рокритовое покрытие пола. — Хули вылупились, бля? — грубо и зло поинтересовался Гвоздь, поднимая над головой культю и потрясая протезом, выполненным в форме полноценной кирки. — По местам, мрази, пока вертухай бакланит! — Шухер, братва! — завопили со стороны прохода. — Атас цинкует, идут, падлы! С матом и руганью нестройная толпа, спешно подхватывая те личные вещи и снарягу, которые разрешалось проносить с собой в жилые блоки, потянулась в сторону площадки, образуя перед входом кривоватый и куцый строй.* * *
Сколько себя помнил здесь, на Слейде, Вега работал обычным молотильщиком. Рядовая должность в бригаде, вся суть работы на которой заключалась в том, чтобы лупить киркой по крупным кускам породы, которые выбивали из стены дробильщики, а затем выламывать руду и сбивать часть шлаковых отложений с кусков. Впрочем, последним также занимались и стоящие на подхвате доходяги, а также те заключенные, которые на данный момент болели или не могли без устали махать кирками. Но вот сегодня естественная убыль привела к тому, что Вега был вынужден встать в пару к мрачному и неразговорчивому Брюсу, специализирующемуся на дроблении породы и выламывании её пластов прямо из забоя. С любовью оглаживающий огромный автомолот-отбойник, дробильщик примерялся к полутемной стене и, выбрав одному ему известную точку, надавил на скобу запуска. Грохот агрегата ворвался в уши, и во все стороны брызнула мелкая каменная крошка и пыль. В один момент стало почти ничего не видно, а фигуры заключенных по обе стороны превратились в размытые силуэты. Где-то позади тускло светил установленный на дрезине прожектор, но он был не в силах пробиться своими лучами сюда, в эпицентр вакханалии. Четверо дробильщиков встали так, чтобы не мешать друг другу, и теперь планомерно продвигались вперед, пробивая в породе глубокие шурфы и ослабляя камень. Наконец, пришли в себя те, кто должен был противодействовать такому сильному запылению, и в проход ударили потоки мутной технической воды, сбивая пылевое облако и обнажая будущий фронт работ. Отдельные куски породы усеивали поверхность неровного пола забоя, часть стенки и вовсе рухнула вниз здоровенным пластом, слегка зацепив одного из нерасторопных дробильщиков, не успевших убраться из-под падающей вниз породы, и теперь мужик, Косяк, вроде, громко и красочно матерился, пока двое забойщиков со своими перфораторами начали освобождать его из каменного плена. — Хера ты вылупился? — грубо поинтересовались слева, и обернувшийся Вега увидел мрачного Брюса, вновь, как и считаные минуты назад, взвалившего на плечо автомолот: — Сверли, бля, долдон. Зэк приподнял в руках непривычный перфоратор и шагнул вперед, едва не цепляясь за провод, протянувшийся по полу. В отличие от бригад третьего участка, им автономных систем не полагалось, ибо работали зэки поближе к поверхности и не забуривались под слой жилы, стремясь найти богатые выходы родиуса. Все они хотели жить, а потому предпочитали протянуть чуть подольше, пусть и таская более тяжелые и неудобные инструменты. Защитная маска, давным-давно опущенная на лицо, слегка искажала картинку, но Вега смог отыскать выступающий из пролома уступ, после чего вжал сверло инструмента в выемку и надавил, зажимая клавишу. Тяжелый агрегат слегка затрясся и пронзительно засвистел, а через мгновение сильно завибрировал, пока толстое сверло вгрызалось в породу. — Ты, етить, не Вега! Ты — клифт! — возмутился появившийся за плечом Гвоздь. — Хули ты тычешь? Воткни и надави! Вот сюда! Левее! Левее, м-мать твоя сороритка… Он послушно выдернул из уже высверленного канала буровую головку, после чего сбросил обороты перфорационного сверла и сдвинулся левее, а затем, подчиняясь грубым командам старшего, резко всадил выведенный на полную мощность инструмент в неожиданно податливую породу. В забрало маски брызнула мелкая каменная крошка, а на пол посыпалась струйка пыли, но громкие и взбудораженные вопли Гвоздя над ухом не давали отвлекаться. Авторитет размахивал своей культей, увенчанной тяжелой и весьма жуткой киркой с заточенным нижним лезвием. Обычно он применял свое оружие, чтобы карать непокорных или бунтарей, а также усмирять залетных, и изредка применял как оружие в стычках с другими бригадами, а потому пользоваться инструментом, ставшим продолжением собственной руки, умел очень хорошо. Уж в этом-то Вега убедился и не один раз. Злить Гвоздя не хотелось, а потому новоиспеченный проходчик, а в прошлом обычный обитатель подулья, откликающийся на кличку Вега, лишь сильнее надавил на массивный железный корпус перфоратора, наплевав на радиацию, забитые фильтры и риск наглотаться фонящей пыли. Сейчас он, наконец, впервые за три месяца с того момента, как его замели вертухаи на Моаве, чувствовал что-то, отдаленно похожее на извращенное удовлетворение от своей работы…