Падение / The fall

Скарлет Я слышу, как дверь дома Мэри захлопывается, и только через минуту очень сердитый Коди топает через нашу входную дверь, захлопывая ее за собой. — Коди Рейнольдс, тебе лучше извиниться за то, что ты хлопнул дверью. Вздрагивая, Коди вскидывает голову, его лицо бледнеет, когда он замечает меня на кухне. — Прости, — тихо говорит он. Я слышу, как он бросает свою школьную сумку на пол и сбрасывает ботинки, оставляя их посередине. Я жду, когда он появится рядом со мной на кухне, но вместо этого оборачиваюсь и вижу, что он стоит в дверях, переминаясь с ноги на ногу. — Ты в порядке? Он пожимает плечами, но в то же время кивает. Я похлопываю по табуретке у кухонного стола, и он со вздохом тащится на кухню и вытаскивает стул. Мы оба молчим, пока я наливаю ему содовой, ожидая, что он выплюнет то, что его беспокоит. Он медленно поднимается на сиденье, я отодвигаю разделочную доску и продолжаю резать овощи на ужин. Коди сидит тихо, наблюдая, как я работаю, и ерзает. — Мам, — говорит он наконец. — Почему девочки и мальчики не могут быть друзьями? Почему они должны быть парнем и девушкой? — Кто это сказал? — спрашиваю я, протягивая ему стопку морковных палочек. — Джейн. — Джейн, подруга Рози? Он кивает, жуя. — Она сказала, что мы с Рози не лучшие друзья, потому что я мальчик, и это странно. Я качаю головой. — Ничего странного. Я думаю, Джейн ревнует, потому что вы с Рози очень хорошие друзья, и живете по соседству, а она нет. Это дает Коди паузу, и он проскальзывает обратно в то тихое место, куда он так часто ходит, думая, громко хрустит морковью. Я сливаю макароны и роюсь в кладовке в поисках банки соуса маринара. Когда я возвращаюсь, Коди все еще погружен в свои мысли, его нижняя губа зажата между зубами, как у меня, когда я теряюсь в собственных мыслях. — Девчонки такие тупые, — шепчет он после того, что кажется вечностью, и я не могу удержаться от смеха. Выражение его лица такое озадаченное. — Рози — девочка, ты же не думаешь, что она глупая? Темно-красный румянец заливает его щеки, и мне приходится скрывать улыбку. — Нет, — говорит он. — Думаю, не все девушки глупые. — Как я уже сказала, возможно, она ревнует. Может, Джейн влюблена в тебя и не хочет, чтобы ты проводил время с Рози. Или, может быть, родителям Джейн нужен хороший удар по голове. — Но это же так глупо! Я смеюсь над раздражением Коди, протягивая руку, чтобы взъерошить его светлые волосы. — Просто игнорируй ее, любимый. Вы с Рози можете быть друзьями несмотря ни на что, хорошо? — Это не странно? — Конечно, нет. А теперь поцелуй маму, а потом иди за домашним заданием. Почти в девять лет голова Коди касается моего плеча. Маленькая рыжеволосая кучка осталась в прошлом, и теперь он — беспорядок длинных конечностей, о которые он постоянно спотыкается. Он ничем не отличается от Гека в детстве — неуклюжий и неловкий, как будто он не знает, как работать с собственным телом. Это одновременно волнующе и ужасно. Я слегка наклоняюсь, чтобы он мог на цыпочках поцеловать меня в щеку, прежде чем с грохотом поднимается в свою спальню. Через час или около того, как я поставила обед в духовку, боковая дверца мягко закрылась, и ветерок принес с собой запах грязи, сосен и осеннего воздуха. Слегка повернув мою голову, губы Джастина находят мою щеку, а его руки упираются в столешницу. Его кожа в пятнах масла, от него пахнет потом и деталями двигателя, его борода царапает мою шею, когда он наклоняет голову, чтобы поцеловать меня в плечо. — Вкусно пахнет, — говорит он. — И ты тоже, — тихо отвечаю я, поворачиваясь в его объятиях. — Ну конечно. Моя кожа нагревается, когда он зарывается лицом в мою шею, вдыхая через тихий стон. Он говорит, что я пахну по-другому. Я думаю, что он сумасшедший, но тихо задаюсь вопросом, это мужской фетиш, какой-то защитный инстинкт или феромон, который сработал. Коди издает звук рвоты позади нас. — Ужас. Ухмыляясь мне в кожу, Джастин поворачивается, освобождаясь и оставляя меня раскрасневшейся и возбужденной. — Я починил, — говорит он Коди, прислоняясь к столу рядом с ним. Лицо Коди загорается, и он вскакивает со стула так быстро, что чуть не падает. — Можно посмотреть? — На заднем дворе, — говорит Джастин, мягко усаживая Коди на место. — Только после домашки. Код подпрыгивает на сиденье. — У меня осталось только математика. Мы можем сделать это до обеда? Велосипед, который Джастин нашел на свалке, был летним проектом для двух мальчиков. Коди делает свою работу по дому и копит карманные деньги, а Джастин покупает детали и показывает ему, как их подгонять. Сказать, что я беспокоюсь о своем сыне на велосипеде — это преуменьшение. Сначала я была склонна сказать «нет». Велосипедные дорожки здесь могут быть опасны, и мысль о том, что Коди летает по лесу без ничего между елками, заставляет меня нервничать. Но Джастин и Мэри сказали, что мне нужно расслабиться. Думаю, старые привычки умирают с трудом. Этот чрезмерно заботливый мамин инстинкт трудно подавить. Джастин делает все легче. Его успокаивающее присутствие дает мне повод ослабить хватку и иногда вздохнуть. Конечно, для нас это не всегда было так просто. Мы месяцами лежали, оглядываясь через плечо и едва переступая порог дома, боясь, что кто-нибудь нас узнает. В сочетании с тем фактом, что в последний раз, когда я видела Джастина, он размазал мозги Маркуса по всему телу, были моменты, когда я боялась, что мы не сможем оставить насилие нашего прошлого позади. Что даже так далеко, он будет преследовать нас, как черное облако. В конце концов, нас объединило общее понимание событий, которые привели нас в Клируотер. Он был рядом со мной в те дни, когда все было слишком. Когда все, что привело к событиям в «Blush», поглощало меня. Он готовил ужин, он обнимал меня, пока я не собрала вместе оборванные концы своей жизни и не сделала их снова целыми — хотя бы на мгновение. По ночам, когда Джастин просыпался в поту, его руки шарили под подушкой в поисках пистолета, мышцы напрягались, он делал полные вдохи, чтобы успокоить бешено бьющийся пульс, я была рядом. Я стала светом, в котором он нуждался, чтобы понять, что плохие вещи, которые он сделал, делают его хорошим человеком, а Коди показал ему, почему его действия не были напрасными. Он пробирался обратно в пространство Джастина, пока не вернулся свет, который, я была уверена, Джастин потерял. Клируотер был хорош для него. Для нас. Мотоциклы, машины, велосипеды, Джастин, кажется, рожден для всего, что с двигателем. Мы живем довольно просто, с Джастином, арендующим небольшое пространство гаража в городе, но довольно скоро сарафанное радио сработало, и у него есть устойчивый поток бизнеса. Между этим и моей работой в баре мы зарабатываем достаточно, чтобы прокормиться и быть счастливыми. И мы счастливы — я никогда не думала, что буду счастлива. Райан поддерживает связь. Он приезжает каждые несколько месяцев, тем более за последний год. Он никогда не говорит о своей работе, а Джастин никогда не спрашивает. Насколько я могу судить, между ними существует взаимопонимание, о котором Джастин не хочет знать, а Райан не хочет ему говорить. Мэри, вероятно, знает больше о том, что происходит с Райаном, чем мы, поэтому я оставляю это, счастливая позволить ему заниматься своими делами вдали от Джастина и меня. Прямо перед ужином я заканчиваю с Коди домашнее задание, когда слышу, как Джастин спускается по лестнице позади нас. Я поворачиваюсь, чтобы попросить его принести мне свитер, но слова застревают у меня во рту. — Смотри, кто проснулся, — тихо говорит он, глядя на сверток в своих руках. Его рука почти полностью обволакивает ее крошечное тело, прижатое к груди. Он смотрит на нее сверху вниз с благоговением, когда ее маленькая рука крепко сжимает его палец, крошечные розовые губки сморщиваются, она прижимается лицом к его груди. Я встаю и расчесываю рыжеватые волосы на лбу Эмили, пока Джастин держит ее между нами. — Я как раз думала о тебе, — шепчу я. Она готова к очередному кормлению, но еще мгновение я наблюдаю, как Джастин возится с ней, нежно дергая за комбинезон, поправляя крошечные носки, тихо шепча ей что-то. Не думаю, что мне когда-нибудь надоест смотреть. С той минуты, как я узнала, что беременна, Джастин был в полном смятении. Я никогда не видела его таким раздраженным. Даже когда все дерьмо происходило с Маркусом, он сохранял свою холодную, спокойную внешность. Он всегда был таким невозмутимым, таким непоколебимым в своей уверенности — я не могла поверить, что все, что потребовалось, это восьмифунтовая девочка, чтобы заставить его сломаться. Он так боялся, что уронит ее, причинит ей боль, неправильно обнимет, будет любить ее слишком сильно или недостаточно сильно. Но через две минуты после ее рождения он, как я и предполагала, мягко вошел в отцовство, приняв его во всем этом беспорядке, бессоннице, стрессе, прекрасном удивлении, устроившись так, как будто он всегда был отцом. Я не думала, что можно полюбить его сильнее. Я была так неправа. С нашей маленькой семьей я снова влюбилась в него. Мое сердце взорвалось, освободив место для большей любви, чем я когда-либо думала, и это было похоже на свободное падение, совершенно волнующее. Мы втроем стали четырьмя, и вот так началась новая глава нашей жизни. Позже той ночью, когда Коди и, к счастью, Эмили уснули, мы с Джастином оказались наедине. — Знаешь, я думаю, нам скоро нужно будет сесть с Коди и поговорить о девочках, — говорю я, когда моя ложка скребет дно банки с мороженым. — Нам? Я улыбаюсь ему, поднимаясь, чтобы отнести ложки в раковину. — Я имею в виду тебя. — Вот как? — Я думаю, он влюблен. Джастин вздыхает. — Розали? Я мычу в знак согласия, пока мою посуду. Мы оба видели это за милю, но очень надеялись, чтобы они хотя бы ещё немного подросли. — Я могу это сделать, если хочешь? — Я поговорю, — говорит он покорно. Мое отражение улыбается мне в ответ, когда я думаю о неловком разговоре, который ему придется вести. Я не знаю, кто будет более смущен, Коди или Джастин. — Мэри что-то сказала? Скарлет? Голова идет кругом, я тянусь к маленькой док-станции для iPod на кухонном подоконнике и слегка поворачиваю ее. Позади меня отражение Джастина замирает, и он поднимает голову, чтобы найти мой взгляд в темном кухонном окне. — Что ж… наша песня? — я киваю, не в силах остановить мягкое покачивание бедер, когда басовая линия проходит через крошечный динамик. Закрыв глаза, я позволила музыке проникнуть в мою кожу, наслаждаясь тем, как мое сердце помнит выброс адреналина. — Помнишь ту ночь? — спрашивает он, и его низкий голос звучит так близко, прямо у меня за плечом, что по спине пробегает дрожь. Тепло его тела давит, когда он задерживается вне досягаемости. — Ты не представляешь, как трудно было держать руки при себе. Я ухмыляюсь, думая о том, что кажется другой жизнью, вспоминая, как его карие глаза казались тяжелыми на моей коже. Как же мне хотелось, чтобы он прикоснулся ко мне. В тот момент, и с тех пор, я никогда не хотела, чтобы другой мужчина прикасался ко мне снова. Его теплые руки скользят вокруг моих бедер, притягивая меня назад к своей груди. — Сколько прошло? Склонившись в его объятия, я вздыхаю от ощущения его рук, скользящих по моей юбке. — Пять с половиной недель. Его большая рука скользит вверх по моему животу, прижимается к груди и притягивает меня к себе. — Сколько доктор сказал? — Шесть. У меня перехватывает дыхание, когда он кружит меня в своих объятиях, явно устав ждать. Его рот захватывает мой, заглатывая вздох, когда его бедро находит пространство между моими, он прижимается ко мне. Он целует меня, его рука нежно гладит мою грудь, а другой прижимает юбку к бедру. Мои руки находят кожу под его футболкой, живот изгибается под моими прикосновениями. Музыка продолжается в фоновом режиме, Джастин трогает мое тело. Его горячий и влажный рот прижимается к шее, заставляя меня задыхаться и дрожать, мои пальцы повторяют потребность, которую я чувствую глубоко в душе, чтобы он поглотил меня. Как будто слыша эхо, Джастин мягко опускается к моим ногам, его руки скользят вверх и под юбку. — Просто… — я вздрагиваю, когда он стягивает нижнее белье с моих бедер, пальцы скользят под резинку. — Будь нежным. — А я когда-нибудь был другим? — спрашивает он, глядя на меня. Я просто наклоняю голову. Сердце останавливается, ухмылка взрывается на лице Джастина, и его глаза сверкают, когда он вспоминает то же самое, что и я. Слишком много ледяного чая Мэри с Лонг-Айленда. Ночь в одиночестве. Губы. Зубы. Язык. Руки. Тепло. Его руки — темные чернильные пятна на моей нижней части живота, его пальцы широко растопырены, большие пальцы касаются места, где всего пять с половиной недель назад была наша дочь. Словно читая мои мысли, он целует мягкую, бугристую кожу моего живота. В другой жизни я могла бы быть застенчивой. Я могла бы прикрыть кожу и растяжки руками. Я могла бы даже оттолкнуть его. Но когда он поднимает взгляд от моих ног, в его глазах нет ничего, кроме любви и обожания — поклонения телу, которое держало его ребенка, восхищения женщиной, которая создала эту жизнь. Я провожу рукой по его голове, пальцы находят опору в его волосах, когда его руки скользят от моих бедер к заднице, мое дыхание перехватывает, его рот скользит все ниже и ниже, пока его лицо не оказывается между моих ног, я хватаюсь за раковину свободной рукой. Верный своему слову, он нежен до тех пор, пока я не могу больше терпеть, и я уже сама умоляю его об этом. Смягчаясь, он добавляет пальцы, нажимая глубоко, пока я не замолкаю от удовольствия. Он держит меня неподвижно, пока мое тело трясется, вытаскивает последние кусочки моей любви к нему из глубины моей груди, где они лежат в ожидании. Чувствуя себя мягкой и податливой в его руках, Джастин кладет меня на кухонный стол, улыбаясь, когда я стягиваю его грязную футболку через голову. Его светлые волосы падают на лоб, карие глаза сверкают из-под золотых ресниц, он наклоняется, чтобы снова поцеловать меня. Я вижу, сколько усилий ему требуется, чтобы сдержаться, и не взять меня так, как он хочет. Его мышцы дергаются и дрожат под моими руками, когда он медленно погружается в меня, и в тот момент, когда он делает это, мое тело открывается ему. Это ощущение дома, любви и реальности, и подавляющее чувство, что у меня, наконец, есть всё. Хочется плакать от радости. Джастин напрягается надо мной, когда его конец приближается, нахмурив брови. Его рука обхватывает мое бедро, толчки становятся беспорядочными, его потребность оборачивается через каждую клеточку его существа, пока она не кровоточит в мою собственную, и мы становимся не чем иным, как горячим задыхающимся дыханием и сжимающими пальцами и ох, черт. Измученный, он прижимается лбом к моему лбу, карие глаза блестят, но уже показывают признаки того нового родителя, глубокого истощенного, как и я. Как по сигналу, радио-няня потрескивает, всхлип эхом разносится по тихой кухне. Надо мной Джастин вздыхает и целует мою ключицу, прежде чем поднять. — Окей? Я лениво улыбаюсь, целуя руку, он проводит ею по моей щеке. — Идеально.

КОНЕЦ