кoль гopeть, тaк yж горeть сгоpая.

      — Ух, сука. — Даня щёлкает зажигалкой у себя перед носом, несколько секунд безвольно и глупо пялится на её оранжевое пламя, подносит к кончику сигареты и всё-таки с некой дрожью прикуривает. Его губы слегка напрягаются, он умолкает, жадно втягивая лёгкими табачные пары, чётко помня, что такого удовольствия не будет минимум день, а максимум — до сих пор неопределенно, может, его завтра к кровати привяжут.       — Я в последний раз... — Кашин запинается, делает паузу, задерживая в себе дым, а потом выдыхает тонкой струйкой в окно, наблюдая за тем, как он растворяется в прохладном апрельском воздухе.       За окнами стремительно вечереет Троицкий проспект.       — Я в последний раз так украдкой в тубзике только в школе курил. — звучит чересчур уж странная усмешка, себе несвойственно.       А пару минут в туалете Психиатрической больницы им. Кащенко зависает тяжелая плотная тишина, прерываемая только неприлично тихим скрипом приоткрытого окна.       Лиза так же непривычно для себя улыбается, сбиваясь со счёту затяжек, но на одну сигарету для неё их явно мало. Удовлетворённо смотрит на уже окончательно потемневшее небо и плотно вжимается к подоконнику — мол, сейчас нет повода для переживаний, хотя, на деле, всё куда иначе.       Из коридора доноситься чей-то тихий, но до боли выученный топот шагов, лёгкий скрежет маленьких колёсиков — санитары то и дело таскаются в первую и в седьмую палату, чуть ли не до смерти запихивая пилюльками по-настоящему неспокойных больных.       Через миллисекунд, убедившись в окончательной тишине, довольно исхудавший рыжеволосый паренёк снова нарушает молчание первым: в последний раз голодно втягивает дым, медленно выпускает через нос и довольно тихо произносит:        — Не жри эти таблетки, которые они дают. Я такие галлюцинации с них ловил, что сам себя видел. Сначала в башке, не по-настоящему, возле какого-то моря, а потом... — он воровато оглядывается, словно кроме них здесь может быть кто-то ещё, и произносит на ещё пол-тона тише, практически шёпотом, — Потом в реале. Не пизжу, — впервые заглядывает в самые глаза, будто не зная куда себя деть, — Палату представляешь? Я стоял в углу возле окна. Всю ночь стоял и смотрел на себя же.       Он резко разворачивается на мягкой подошве белых тапок, бросает бычок в унитаз, туда же и выплёвывая скопившуюся слюну — некультурно, но на данный промежуток времени всё равно.       — Если они проверят рот и обнаружат — глотай. Потом проблюешься.       Девушка только кивает и кажется даже незаметно, что она за всё время и слова не сказала, оказавшись явно ни одна в это запрещённое время, когда нужно спать, у общепринятой курилки, в которой днём никогда спокойно покурить невозможно: последнее — отожмут, а наслаждение и вовсе уйдёт на задний план. Хотя, в этом здании никогда нельзя получить никакого наслаждения. Четыре стены, что выжимают из тебя всё возможное, не оставляя ничего человеческого.       — Мне уколы в руки ставят, — наконец русоволосая тоже выкидывает уже весь измученный выкуренный бычок, но только в окно, от чуть поступившего холодка обнимая себя за предплечья. Видимо, паузы в их диалогах постоянны, надышаться свежим воздухом пытаются. — Я потом, когда встаю — идти не могу, а в глазах так мутно, всё не на своих местах стоит короче, до сих пор в ногах шатает.       — Да это же хуйня специальная. Ты это... Воды больше пей, только не которую они тебе таскают, от неё ещё хуже. Из под крана пей. Всё лучше, я тебе правду говорю, я знаю.       — Они таблы* ещё пихают — от них через минут десять язык немеет, а под зубами не задержишь — тает и выплюнуть-то некуда, хуёво. А через час не сказать ни чё не получается, не покурить не выйдешь, не поесть, как будто рот отрезали.       — Еда здесь, кстати, тоже хуйня, но есть хочется, ничего не поделаешь, — Данила всё-таки смотрит на новую знакомую даже с неким интересом происходящего и, не сдерживаясь особо, улыбается, — Ещё по одной?       — Да у меня закончились, пострелять не у кого. — но Лиза только чуть хмурит брови, пару раз мотая головой. Так-то не прикольно всё-таки стоять без сигареты — не в принципах подобных якобы «нездоровых» собеседников, но любимые родители не привезли, ничего нового.       — Держи. Здесь же первое правило у нас: делись сигами. — грубая ладонь неуверенно протягивает сигарету, сразу же и выпуская. Лиза быстро взяла, ни в коем случае не отказавшись: когда это халява в их условиях жизни была лишней?       — Спасибо.       Обе сигареты ловко подожжены еле работающей, по виду чересчур изношенной зажигалкой, снова затяжки, как будто не приходилось курить целую вечность. В такой, вроде бы, неплохой компании и всё ужасное самочувствие проходит, сменяясь мнимым интересом.       — Ты сама-то чё тут, как?       — Глубокая депрессия второй стадии*. А у тебя?       — Шизофрения третьей*. Всё плохо типа. Но я голоса даже не слышу, не мерещиться ни чё, только после таблеток этих подохнуть хочется.       Неред вновь усмехается. Мол, знакомо, ещё как. Им ведь разные препараты каждый раз вводят и пихают, а в случае сопротивления — заставляют только. Она всё так же рвано и голодно вдыхает дым, стараясь хоть на время забыться. Стоять почему-то непросто, потому и хрупкое тело пытается при помощи свободной руки забраться на подоконник. Не получается — рост низкий, да и сил немного. На это всё следует только тяжёлый вздох.       А Данила решается помочь. Зажимает сигарету между зубами, убеждаясь, что она находится в более-менее безопасном состоянии, а после приподнимает девушку, вроде бы, замечая, что та не против.       — Спасибо, — ёрзает на подоконнике, прижимаясь спиной к окну. Заметить могут — небезопасно, — Кот, вон, там, видишь? — девушка показывает пальцем в один из углов небольшого туалета, качая головой, с по-настоящему серьёзным выражением лица.       Кашин всматривается, уже думая, что из них кто-то всё-таки нездоров, веря во всю эту серьёзность, потому что никакого кота он там и не видит, от чего ошарашенно смотрит на собеседницу. Быстрая же смена эмоций.       — Нет, а ты...       — Да шучу я, — звучит тихий и мимолётный смех. Наверное, впервые эти двое в таком хорошем настроении, — Врачебная проверка.       Делают последние затяжки, почти что одновременно выкидывая бычки в окно. Ничего не остаётся в этом Аду, как убивать собственные лёгкие, с этим и сжигая всё внутри. Может, сжечь и все принципы наконец?       — Так ты хорошая актриса, слушай.       — Жизнь научила, а подыхать не хочется.       — Ну так чё, попробуем сломать эту ебучую систему? — рыжеволосый тянет руку чуть вперёд, убедительно смотря в глаза.       — Попробуем, — русоволосая поджимает губы, не переставая улыбаться. Тянет руку, зацепляясь пальцами в ответ.       — Даня.       — Лиза.       За окнами всё также, какой день мигает сломанный фонарь.