Раз. Два. Три. Четыре.
Кашин поджимает колени к грудной клетке, обхватывая их руками и начинает считать чаек, летающих на стене, находящейся напротив. Шаги знакомого санитара, что с ним уже почти как месяц, заставляют только начать считать вслух. — Пять, шесть… — он качается на кровати, всё рассматривая птиц — такие белые, красивые, эстетичные, и небо с ними такое голубое.Семь. Восемь. Девять.
— Дань, доброе утро. — тот самый Паша, что и работает тут видно, что недавно. Всегда дружелюбен, что не может не радовать, хоть что-то рассказать может, никакого грубого отношения. — Что считаешь? — Там, — словно ребёнок показывает пальцем прямо и неадекватно для себя самого улыбается. — Чайки. «Доброе утро» далеко не является таковым уже как почти два года, если не больше. Меря углы сжимающей комнаты, вроде как, коротаешь время, но с другой стороны всё становится только медленнее и размереннее. Но и к этому привыкаешь, уже не занимаясь излишним самобичеванием. Санитар подходит с таблеткой, что всегда первая по утрам, именно от неё всегда хочется спать. Рыжеволосый воротит голову, мол, не хочет — и всё каждый раз по-детски верит, что не заставят, умолчат. — Пить лекарства надо, давай. Всё-таки запихивают одну, а за ней другую, сразу же будто закрепляя это всё водой. Данила прячет всё под язык, проглатывая только жидкость, но яро делая вид, что выполнил процедуру как нужно. — Молодец, — хлопают пару раз по плечу, но на это ровным счётом плевать, главное доиграть собственную роль. — Через пару часов зайду, отдыхай. И всё равно на то, что палата вновь наполняется присутствием только одного человека. Видятся эти чайки в действительном искусстве. И видятся взаправду, он их не придумал. Хочется наконец развидеть их, как и голубое небо, но в количестве только невольно подмечаешь новую. Это всё не роль, не образ. Это реальность.Десять.
× × ×
Лиза тихо подходит к небольшому окну, что закрыто решётками и смотрит на уже посветлевшую улицу, уже чувствуя, что время близится к пяти утра: в это время больных обычно будят, дабы дать каждому необходимую порцию лекарств, а после можно ложиться спать до пол девятого, ожидая завтрака. Её пальцы едва касаются стекла, а сама девушка в очередной раз только мечтает вдохнуть воздуха свободы без контроля постоянно менявшихся здесь врачей, да и в целом персонала. Здесь трудно не завыть пациентам. О чём тогда речь с работниками? Ни один здесь не пробыл больше двух месяцев. Сзади чьи-то шаги, что заставляют вздрогнуть и даже одёрнуться с места от испуга. Кажется, это Паша. Только он ходит так спокойно, и его спокойный взгляд никогда не способен подавить что-то внутри. Лиза успела полюбить его не меньше, чем те, к кому он ещё заходит. Ведь раньше и правда были довольно-таки грубые, а сейчас даже улыбку спрятать получается с трудом со своей-то якобы «на предпоследней стадии» депрессии. — Доброе утро, Лиз. Хорошо себя чувствуешь? Неред только оборачивается и кивает, ведь для всех та до сих пор говорить не может, тяжелые моральные травмы. Однако иногда кажется, что Павел давно знает, либо хотя бы подозревает, что русоволосая пациентка способна говорить и чувствовать, и каждое её действие ни какие-либо рефлексы и инстинкты. И сейчас он тоже, наверняка, замечает этот живой огонёк в глазах на появившиеся за окном лучики солнца, только ища нужные препараты. — Да, там тепло сейчас. Я минут десять назад выходил. Пей и ложись. Их бы по привычке выпить, но в голове вчерашние события. Пойти против системы, правильно? Правильно. Тем более сейчас в мужской руке среди трёх пилюлек отчётлива заметна светло-зелёная — именно от неё сворачивает язык и бешено трясёт внутри. Интересно, знают ли все санитары какой вообще эффект несёт каждое лекарство? Пьёт воду сама, замечая на это только отчасти благодарную улыбку, но ловко оставляет таблетки за щекой. — Молодец. А как только вновь остаётся одна, плюёт в ладонь, спешно пряча под подушку — выкинет вечером. Беспокоит другое: как там Даня? Выполнил ли их условие? Но Даня до сих пор досчитывает чаек, а в разуме вместе с птицами и та самая Лиза. Пока таблетки только постепенно тают во рту, Кашина волнует совершенно другое. Лиза. Красивое имя. Нет, Лиза даже похожа на этих чаек.× × ×
День проходит обычно: с таблетками, с приёмами пищи, с дозволенным сбором в коридоре ровно в семь вечера, когда загорается телевизор, и многие больные до девяти и правда с радостью смотрят на экран, хоть как-то разбавляя собственную жизнь. Но эти двое чаще всего стремятся оставаться в палате и только отдалённо слушать происходящее. Находиться с другими — ведь только бо́льшее разочарование, им каждому между собой разговаривать запрещено. Дурацкие, до безумия дурацкие правила. Кто их придумал, если их всё равно нарушают? Видимо, как раз тот, кто никогда не чувствовал себя раздавленным в этом мире, кто не сидел так вот: в четырёх стенах с диким желанием вздохнуть вечернего воздуха, да хоть какого. И эти двое так же отчаянно ждут девяти, чтобы встретиться, чтобы рассказать как они странно умудрились не выпить ни одного лекарства и подметить эту «удачу» лишь потому, что смена Паши, потом будет гораздо труднее. Хотелось разговаривать, ведь молчать сутками было невыносимо, хоть и давно привычно. Девять на часах в коридоре и свет фактически гаснёт полностью, но подрываться не получается, проходит контрольный осмотр, где якобы убеждаются, что все спят, и можно на дежурство в другой конец коридора — именно это сыграло на руку их знакомству: хитрый план и желание покурить в полной тишине. Но вот, полдевятого, и первым незаметно, но довольно ловко проскальзывает в туалет Даня, что даже курить без знакомой не решается, ждёт. Смотрит в окно на всё тот же проспект, на один и тот же вид, что никогда не прекращал завораживать своей красотой, что если раз в неделю им позволяют гулять где-то близко — всё равно невозможно наглядеться. Этот рыжеволосый мальчик, кстати, всегда любил и Питер до невыносимости, но так давно не видел те самые переулки и улицы, что кажется вовсе и не помнит той любви к городу дождей. Лиза же вбежит минут через пятнадцать, даже и не удивляясь, что не первая тут, лишь улыбнётся за собой невольно: то ли радуясь встрече, то ли некой «свободе», и получит что-то подобное в ответ. — Ещё бы чуть-чуть и спалили... Блять... — тихий голос и лёгкая отдышка, ладони опускаются на колени. — И тебе привет. — Данила тянет руку, не решаясь обнять, хотя кажется, что объятия были бы очень кстати, но мало ли, собеседница против. И она была бы не против совершенно прижаться ближе, но только жмёт руку в ответ, чувствуя, что пальцы собеседника тёплые. А они знакомы-то всего ничего. — Нас когда-нибудь точно спалят. — наконец русоволосая глубже вздыхает, по привычке прислушиваясь ко звукам к коридоре. Тишина. — На то и бегаем. — в руках Кашина мелькает пачка сигарет, в которой злодеек с фильтром не так уж и много. — По одной? — По одной. Лиза осторожно вытаскивает из его пальцев сигарету зубами, а Даня её сразу поджигает, после и свою. Вновь начинается излишнее-бешеное наслаждение, которые двое разделяют абсолютно равносильно. — Ммм... Винстон, длинный синий? — со вчерашнего дня различить не получилось, да и сигареты лежат не в оригинальной обёртке, зато теперь фильтр отчётливее. — Чё имеем, да и... Замолкает. В коридоре становится слышны отчётливые шаги каблуков. Чёрт, чёрт, чёрт. Они не успеют. Выкинуть бычок через ненавистные решётки успевает только Данила, а после резко дёргает за руку в сторону. И в последний момент они успевают скрыться за одной из кабинок с явно испуганными взглядами. Силуэт проходит мимо, что слышно по шагам, видимо, ничего не подозревая. Выдох. Вот только с этим выдохом приходит и понимание того, что они запредельно близко к друг другу. Неловкость, но в то же время необъяснимый уют, сейчас бы только прижаться... — Ну чё, одну на двоих курить будем? — его рука только скользит по предплечью, а после рыжеволосый делает шаг назад, создавая расстояние вновь. — Значит так. Что-то будет.