Покровительство

      Зима в этом году выдалась суровой. Снегопады, метели, сугробы высотой с традиционную минку. Обычно, климат в Стране Огня мягче, снег — восторг и праздник, а мороз… Мало, кто знает и помнит, что в действительности из себя представляет мороз. Пар изо рта? Быть может, витиеватые узоры на поверхности водной глади?       Мадара вдохнул полной грудью, холод ожидаемо кольнул лёгкие. И правда — хорошо. Двор, будто в рисовой муке. Белые кроны, белые тропы, белые крыши, и водоём — толстым слоем льда и инеем поверх. Вдоль резного забора причудливые фигурки из снега, домашней утвари и овощей, создатели которых сопят под несколькими одеялами на втором этаже не по статусу скромного жилища. Едва заметная улыбка коснулась лица, после и усмешка стянула кожу скул. Первое вызвали те, о ком не думал, и мечтать не смел, второе — человеческий фактор. Не раз приходилось слышать от старейшин: глава селения, уважаемый и почитаемый всеми, должен, практически обязан жить, пусть не в роскоши, но хотя бы — около того. Куда, спрашивается, лезут выжившие из ума старики? Знает он причину столь пристального внимания к собственной персоне и жизни в целом. И дело вовсе не в положении или яром желании создать достойные условия достойному человеку, в его случае — правителю — в супруге и, как бы прискорбно не звучало — в Сенджу. Показать, перещеголять, возвыситься, чтоб знали шавки, в какой конуре им самое место. Казалось бы, шиноби излишества ни к чему, однако стоило миру постучаться в полуприкрытые сёдзи, как сволочизм полез оттуда, откуда не ждали. Мадаре многого не надо, достаточно того, что селение не знает ни голода, ни войн, остальное — мелочи — ничто.       — Простудишься ведь, — тревожно пропели со спины.       Мадара не стал оборачиваться, лишь отпрянул от деревянной перекладины, поперечной, нетипичной для стандартной энгавы. Каждое утро ему говорят, что простудится, и каждое утро он доказывает — Учихи — живое пламя, не замёрзнет, не простудится, но спустя пару ударов сердца, на плечи всё равно опустится тёплый плед, и Мадара снова почувствует, насколько холодны её пальцы. Он привычно коснётся её кисти, поцелует в висок и обнимет со спины; невзначай поделится чакрой, чтобы согреть, хоть немного, а заодно проверит — здорова ли. Ведь молчит, ни на что не жалуется, впрочем, удивляться нечему, не первый год делят дом, ночами — постель.       — Ты снова пойдёшь к горе?       Мадара смотрит поверх тёмной макушки на ветви раскидистой сакуры, в небо, затянутое серыми тучами, и вспоминает. О нём. Первая встреча, первый разговор, и столь обыденное для гражданских, но несовместимое с шиноби понятие — друг. Вспоминает техники, улыбку, надежду в глазах. Запах его чакры впитан кожей — не выветрить, не забыть.       — Да.       Мадара ускоряет ток чакры. Согреть — её, дом, если потребуется — и весь мир. В нём нуждаются, по крайней мере — пока, и каждому найдётся место в сердце, каждому он отдаст частичку себя. Изуна фыркает, реже — шипит, говорит, что величайшего из Учих на всех не хватит, что не обязан распыляться, присматривать, но Мадара не может иначе.       — Бенто…       — … там же, где всегда.       Она рада, что Мадара не забывает, но… Во всём присутствует одно единственное, порой проклятое — но. Волнение скрыть уже не в силах. Мадара видит, знает и чувствует. Каждое утро его хотят остановить, и каждое утро отпускают, каждый вечер собираются попросить, и каждый вечер молча встречают. Потому что — не вправе, потому что — друг. Она боится потерять мужа, опору и отца своих детей. Не потеряет, уж это он ей обещает. Не словами — жизнью.       Дорога до места встречи занимает без малого полчаса. Селение расширяется. Улочки, тропинки, дома впритирку. Шиноби и гражданские — рука об руку — помогают, сосуществуют, и отбоя посетить детище некогда сильнейших — нет. Приходится быть бдительными, разборчивыми — кто с чистыми помыслами, а кто — шпион, наживы ради.       Мысли обрываются, когда знакомый силуэт мелькает напротив метрах в двадцати. Мадара не догоняет — незачем. Шаг размеренный, взгляд скользит по улице, от дома к дому, от лавки к лавке. Ему улыбаются, приветствуют поклоном. Иногда Мадара видит, что хотят остановить, о чём-то поинтересоваться, попросить, но не смеют, ведь знают, куда идёт и с какой целью. Дела, вопросы — в резиденции, всё, что за — личное — и время, и пространство.       У подножья горы хлипкая, на первый взгляд, лестница, построена для гражданских, но и шиноби не прочь время от времени пройтись по ней и посчитать количество ступенек. Когда последняя — сотая, остаётся позади, Мадара останавливается. Смотрит в небо долго, вдумчиво, и ждёт. Реакции. Ожидания окупаются. Хаширама оборачивается, разглядывает с интересом. В глазах любопытство, на устах неозвученное: мы знакомы?       — Не помешаю? — спрашивает Мадара и, не дождавшись ответа, подходит ближе.       Хаширама сидит на краю обрыва, ногами болтает над пропастью и мотает головой так интенсивно, что того гляди отвалится. Мадара устраивается рядом, не спеша распаковывает бенто. Хаширама молча наблюдает и демонстрирует неподдельное удивление, когда ему предлагают разделить трапезу. Руки неуверенно тянутся к коробке, пальцы к палочкам. Секунда, две, три, и сомнения растворяются в чавканье и детском, восторженном: как вкусно! Мадара давится, кашляя, откладывает завтрак. Еда не лезет. Ни свежий воздух, ни компания — не помогают. Может быть потом, с сыновьями, Изуной или Хикаку, но не сейчас.       Прошло больше пятнадцати лет, думал отпустит, свыкнется. Как же сильно заблуждался. Изменилась жизнь, и судьбы переписаны, а Хаширама всё тот же. Время для него остановилось у пограничной зоны — ни склеить, ни вернуть.       Мадара скучает. По другу, сопернику. Скучает по тому, кем он был и мог бы стать. Семья, возможно — глава селения, но случай на пару с удачей распорядились иначе.       Друг — дружба — слишком хрупкое, для Мадары — бесценное. Не оставит. Никогда. Ни Хашираму, ни попытки.       — Меня зовут Мадара.       И боль — привычная и ненавистная, расползается под рёбрами раскалённой лавой…