Не может быть

      Страх сковал ее, смелость с позором удрала, уступив место отрезвляющему ужасу, пониманию, что ничего уже нельзя изменить. Она теряется, не смотрит ему в глаза, желая как можно скорее провалиться под землю, будь у нее такая возможность. Ее пальцы заледенели от волнения, страха услышать что-то в ответ. Она дрожала, как осиновый лист, пусть и была героиней Парижа. Однако сейчас она всего лишь Маринетт Дюпэн-Чэн — дочь пекаря, будущий дизайнер и просто девчонка, по уши влюбившаяся в самого доброго, тактичного, правильного мальчика в Париже. Нет, во всем мире! Адриан Агрест был ее мечтой номер один. Она просыпалась с мыслями о нем, засыпала с мыслями о нем, страшась того дня, когда ей взбредет в голову открыть ему свои чувства. Этот день никогда не мог наступить, нет! Она слишком умна для того, чтобы говорить ему о своих чувствах. Он ведь Адриан Агрест, а у таких, как он, нет времени на таких, как она. В лучшем случае он перестанет с ней общаться и вообще, может, навсегда исчезнет из ее жизни и из Парижа. Что могло быть в худшем? Она и представить боялась!       — Адриан, я… Долго думала и…- ее слова тихи, боязливы. До нее доходит осознание того, что же она натворила.       — Поняла, ч-что…я…хотеть скачу, — она встряхивает головой, краснеет еще больше, исправляется. — Хочу сказать! В общем, Адриан, ты…нравишься очень мне, вот, — последнюю фразу девушка произнесла тихо-тихо, практически неразборчиво, сцепляя руки в замок до побеления костяшек. Ее голова сильнее склоняется к асфальту, а глаза отказываются замечать что-либо вокруг, уши перестают слышать радостные восклицания и разговоры учеников, покидающих коллеж. Ее ощущения целиком и полностью сконцентрировались на Адриане, считывали каждый его вздох, любую его реакцию. Сердце бьется с неистовой скоростью, набирая обороты, когда она слышит его голос.       — Маринетт, я… Польщен тем, что нравлюсь такой замечательной девушке, как ты, но… Прости меня, Маринетт. Ты действительно потрясающая, невообразимая и чудесная, но я не могу ответить взаимностью, прости меня. Если бы мое сердце не было занято другой, я бы, правда, ответил тебе. — он делает паузу, даже не замечая, как затихла его одноклассница. Не замечает, как она с трудом дышит, подавляя злосчастные слезы, выступившие на глазах. Конечно, он не мог ответить. Конечно, он уже влюблен. На что она надеялась, признаваясь ему?! Когда она решилась это сделать? Когда позволила себе поступить так опрометчиво?! — Прости, мне жаль, Маринетт. Я не хочу терять такого друга как ты, поэтому… Если ты до сих пор не против, не разочарована во мне, то… Останемся друзьями? Я правда не хочу лишаться твоей дружбы. — в его голосе отчетливое сожаление, сочувствие, зарывающее ее еще сильнее. Он не любит ее, не любит.       — Я тоже не хочу лишаться такого друга, как ты. Прости, что поставила в неловкое положение. Я понимаю, что ты не хотел слышать то, что я сказала. Тем более от меня, все хорошо. Еще раз прости меня за беспокойство. — слова даются ей с трудом, она едва раскрывает рот для того, чтобы хоть что-то сказать. Все внутри холодеет, немеет, затихает, будто проваливается в пустоту.       Дюпэн-Чэн быстро кивает, дрожащей рукой машет ему в знак прощания, разворачивается и быстрее ветра несется домой. Внутри разрастается боль и, кажется, что она слышит треск собственного сердца и ребер. Она понимает, что это выдумка, что все с ней в порядке и она здорова, но внутри боль, треск, холод. Она ощущает ужас, стыд, желание спрятаться ото всех где-нибудь в темноте, оставшись один на один со своими ощущения и эмоциями. Кажется ни одна рана, полученная в бою с акумой, не приносила ей столько мук, как эти слова, произнесенные этим голосом. Лишь бы успеть добраться до дома, лишь бы не упасть, лишь бы не задохнуться. Вдох, выдох, вдох, выдох. Все в порядке, она в порядке. Она ведь Ледибаг, что может сломить ее, верно? Она сильная, непобедимая, стойкая. Вот только все разрушается, воздуха в легких становится все меньше и меньше, а она продолжает слышать этот треск внутри.       — Маринетт… — произносит красная квами, когда они находятся на безлюдной улице. — Мне жаль, Маринетт…       — Тикки, трансформация, — не дает Ледибаг договорить квами, прося трансформировать ее совершенно стеклянным тоном. Он безжизненный, холодный. Такой же, как и героиня Парижа прямо сейчас. Она раскручивает свое йо-йо и уносится ввысь, к крышам зданий, рассыпаясь и трескаясь изнутри.

***

      Он видит, с каким трудом ей даются слова. Видит, как она сжимается все сильнее и сильнее, голос иногда переходит в шепот и он с трудом различает ее реплики. Адриан замечает, как она нервно соединяет свои руки в замок, расцепляет их, снова сцепляет. Она повторяет эти движения тысячу раз, а затем застывает. Слушает, ожидает. Что он может ей сказать? Как он должен ей сказать, что он никогда не сможет ответить ей взаимностью, потому что влюблен в другую? Что он должен сказать ей? Как помочь ей ощутить меньше боли после его отказа? Он не знает ответа ни на один из поставленных перед ним вопросов. Сейчас даже интуиция Кота Нуара молчит, ожидая его ответа.       Он отвечает ей.       Видит, как она сжалась сильнее, замечает, как она затихла и, кажется, перестала даже дышать. Агрест замечает, что каким бы он ни был тактичным с ней, это не спасет от печали, разочарования и — он надеялся, что все-таки освободил ее от этого — боли.       — Прости…- шепчет он вдогонку уходящей однокласснице, со сжимающимся сердцем понимая, что она извинилась. Извинилась за свои чувства, извинилась за свою любовь. Ему становится тошно от понимания, что она, возможно, думала, будто он и впрямь не хотел слышать эти слова от нее. От самой замечательной девушки в Париже, после Ледибаг, конечно же. Ледибаг — была идеалом. Она была лучшей, и не было бы для него большей радости, чем ее признание в любви, чем ее искрящиеся глаза от эмоций, чем ее волнение и легкий страх услышать ответ. Он любил ее всем сердцем, не осознавая, что именно она сейчас бежала от него, давя в себе крик. Всем сердцем любил.       «Даже сейчас я вспоминаю именно ее.» — проносится у него в голове, на душе становится немного легче. Он садится в автомобиль отца, полностью погружаясь в свои думы.

***

      Ледибаг перепрыгивает с одной крыши на другую, окруженная гулом дневного Парижа. Вот только мысли кричат громче, сильнее, и слышит она их куда лучше, чем шум города. Маринетт настолько глубоко ушла в свои размышления, что не заметила, как рядом с ней, перепрыгивая с крыши на крышу, появился никто иной, как черный Кот, пусть и макушка которого была светлой-светлой, будто солнышко.       — Ты в порядке? — раздаются слова, без приветствий, без любимых каламбуров. Он видит ее молчаливое, болезненное состояние, а большего ему и не надо, чтобы понять — что-то случилось.       — Да, все хорошо. — тише, чем обычно, произносит она. В глазах ни огонька, ни привычной для нее уверенности. Он видит, что она лжет. Видит, что ее руки бьет дрожь, что она часто и глубоко дышит. Ему становится не по себе, ему становится страшно.       — Моя Леди, давай остановимся, — аккуратно предлагает он, она не отвечает. Просто исполняет его просьбу, приземляясь на одну из крыш высокого здания, он опускается за ней следом, в тишине наблюдая, как она подходит к самому краю, смотря за бурной жизнью внизу. Ребенок заливается звонким смехом, взрослый гневно кричит, разговаривая по телефону. Как бы не пришлось сегодня спасать Париж вновь. Она просто не справится, не сможет. Еще один ребенок улыбается, крутя педали велосипеда. Как много улыбок, как много счастья вокруг. Однако они даже не подозревают, что сейчас переживает героиня Парижа. Их защитница, спасительница! Она изо дня в день старается ради них, получает все новые и новые синяки и ушибы, но не получает ничего взамен. Ни ответных чувств от того, кого она любит, ни поддержки без этой пятнистой маски. Пока она Ледибаг — она имеет все. Любовь, восхищенные, влюбленные взгляды, поддержку. Когда на ней маски нет — это самая обычная Маринетт, обычная девчонка, учащаяся в коллеже, любящая Адриана Агреста, а не наоборот.       — Я вижу, что ты переживаешь. Ты можешь рассказать мне, моя Леди. Я твой друг, — он улыбается ей, вмещая в улыбку всю заботу, переживание, поддержку, любовь. Он улыбается ей той улыбкой, которой никогда не одарит Маринетт. Потому что она — не Ледибаг, потому что она — лишь Принцесса, но не его Леди.       — Я не хочу впутывать тебя в свои проблемы, Кот, — на выдохе молвит она, оборачиваясь в его сторону.       — Я впутываюсь сам, миледи, — Нуар улыбается ей глазами. Улыбается так, как не улыбнулся бы Маринетт. Ледибаг набирает в легкие воздуха, присаживается на край высотного здания:       — Сегодня я призналась в любви тому, кого люблю. — выдает она, полоская сердце Кота наиострейшим ножом, какой только имеется во всем мире.       — Так… Почему тогда ты в таком состоянии?       — Ад… Этот парень отверг меня, — продолжила Дюпэн-Чэн, зажмуриваясь. Сердце сжимается до боли в груди, за ним больно сжимаются руки, хочется стукнуть себя по голове.       — Что?! Ты — героиня Парижа! Он должен был верещать от радости! — искренне не понимает Кот, а затем слышит слова, вмиг заставляющие его напрячься.       — Я призналась ему не как герой, а как обычный, совершенно обычный человек. Оказалось, он не испытывает ко мне никаких теплых чувств, кроме дружественных, — девушка усмехается, в глазах пусто.       — Так… Не думаешь, что это просто не твой человек, как бы заурядно это ни звучало? — спрашивает вестник неудачи, выжидающе наблюдая за своей любовью.       — Не думаю — знаю. Он бы никогда не полюбил меня, Кот. В жизни без масок я — сплошное разочарование, — в глазах сожаление, а на дне — извинения. Только за что тебе извиняться? Ты — идеальна, моя Леди.       — Не говори так! Я уверен, что это не правда. Ты — чудесная, уверенная, сильная, добрая. Ты не можешь быть разочарованием хотя бы просто потому, что ты Ледибаг. Этого достаточно, моя Леди. Что по поводу того, чье имя начинается на «Ад», я с точность до ста процентов уверен, что тратить на него свое время бессмысленно, моя Леди. Так же уверен, что вокруг тебя ходит полно других достойных парней. Таких, кто ответит взаимностью. Взять, хотя бы, меня. Я тебя точно не отпустил бы, — он улыбается ей, та улыбается в ответ. Но это больше так, из вежливости, потому что глаза пусты, в них нет тех искр, той радости, что были еще вчера. Он замечает, как она вновь глубоко вдыхает, набираясь сил.       — Спасибо, Кот. За все спасибо. За то, что ты делаешь для меня и для нас. Спасибо, что ты так верен своему делу и нашей команде. Я благодарна, что камни чудес выбрали именно тебя, а не кого-то другого, правда. — в словах искренняя благодарность, но в них нет облегчения. Она все еще держит груз обиды и печали в себе, не отпуская, не забывая.       — Рад слышать, спасибо, — он проводит рукой по затылку, улыбается, смущаясь, топит в себе желание сказать, что она все еще не та, какой была раньше. Топит, потому что чувствует, что это ее разобьет до конца. Он просто молчит, скрывая все свои мысли за лучезарной улыбкой благодарности.       — Я, пожалуй, пойду. Мне стоит отдохнуть, я думаю, — Ледибаг поднимается с места тихо, неуверенно, словно боится привлечь к себе ненужное внимание. Нуар видит это, подмечает. В нем пробуждается сильное желание вытрясти продолжение имени этого глупого парня из своей Леди, затем найти его и собственными руками пригвоздить к шпилю Эйфелевой башни или повесить над Сеной, чтоб знал, что не стоит доводить Ледибаг до такого состояния, иначе за ним придет черный Кот — предвестник неудачи, и Нуар оправдает это выражение. Однако его остановило лишь то, что его Леди едва держалась на ногах, едва сохраняла самообладание. Лишь это сдержало его от порыва. Неужели такое же переживает и Маринетт? Что с ней сейчас происходит?       — Пока, Котик. До встречи, — безучастно проговаривает Дюпэн-Чэн, запуская свое йо-йо в полет, дабы то зацепилось за что-нибудь и позволило ей взмыть вверх, над дорогами Парижа.       — До встречи, моя Леди, — обеспокоенно отвечает он ей, но та его уже не слышит, потому что давно покинула его. Внутри Нуара холод переживания, жар желания метнуться за ней, поддержать и не покидать, пока она не придет в норму, пока в глазах не будет тех самых радостных огоньков, пока от нее не будет ощущаться былая уверенность и едва уловимое озорство. Потому что именно такую Ледибаг он любил, потому что именной такой она должна была быть, и он был уверен, что в обычной жизни, без масок, она точно такая же и никак иначе.

***

      Вечером, когда небо приобретает медовый оттенок, Адриан Агрест, сидя в своей комнате, никак не мог выбросить из головы их разговор с Ледибаг.       — Кто мог обидеть ее, Плагг? Кто мог отвергнуть такую, как она? Как такое возможно? Она ведь прекрасна! Я уверен, что без маски она точно такая же, как и с ней! Я думал, что у меня нет ни шанса, что в обычной жизни вокруг нее полно парней, жаждущих ее внимания и взаимности, — в его душе ураган из переживаний и недоумений. Как она сейчас? Спит, молчит, плачет? Пусть спит — это самое безобидное. Как можно было отвергнуть ее? Такую девушку, как она, хватать надо, носить на руках и долго-долго любить, хотя бы всю жизнь, а лучше — больше!       — Не знаю, кто мог ее обидеть, — он прервался на поедание своего любимого сыра, — но знаю, что одна девушка, с такими же голубыми глазами, как у любви всей твоей жизни, тоже призналась кое-кому в любви, но тот ее отверг. Представляешь?       — Не смешно, Плагг, — осаждающе проговаривает младший Агрест, продолжая думать и переживать. Переживать, конечно же, больше, чем думать.       — Как думаешь, как можно с ней связаться? Вдруг она сейчас без маски? Мне нужно знать, что с ней все хорошо и она здорова! — в голосе мольба и надежда, будто он уверен в том, что Плагг знает способ, как связаться с его Леди. Он должен знать, он ведь квами! Квами, живущий в этом мире долгие тысячелетия. Плагг точно знает способ, обязан знать. Ведь так?       — Как с Ледибаг связаться не знаю, но вот как с такой же голубоглазой леди, отвергнутой тоже сегодня — да, знаю. Просто позвони ей! — вместо нужного ответа выдает Плагг, слизывая остатки сыра со своих лап. Это была последняя капля в котел терпения Адриана Агреста. Жидкость вылилась на землю, опрокинув котел и самообладание парня.       — Я понял, Плагг, понял! Маринетт тоже сейчас очень плохо, не дави на меня! Я сделал для нее все, что мог. Если я позвоню ей, я уверен, я причиню ей еще больше страданий, — он бессильно опадает обратно на стул рядом со столом, на коем расположены несколько мониторов, на каждом из которых красуется улыбающееся лицо Ледибаг. На этих снимках она лучится счастьем, как и прежде. От вида такой Ледибаг Адриану становилось печально, потому что он понимал, что сейчас его Леди — не героиня Парижа. Не прежняя героиня Парижа. Не та, которая смело смотрела в лицо противнику, не та, которая находила выходы из любой ситуации.       — Ничего ты не понял, дурень, — тихо отвечает квами, проглатывая очередной кусочек камамбера.

***

      В комнате Маринетт слышатся всхлипы, в комнате Маринетт ощущается печаль. Она липнет к рукам, ногам, лицу и волосам. Печаль, царящая здесь, на редкость бестактна и зла. Она впитывается в кожу, с кровью добирается до сердца, ядом там селится и тихо смеется. Ее смех превращается в плач, ее гогот обращается в болезненный крик. Маринетт же крик подавляет, крепко прижимает руку ко рту, захлебываясь слезами, содрагаясь. Она сидит на полу, возле кровати. За окном жарко и солнечно, но ей холодно, будто зимой. Ей холодно, потому что лед, разросшийся внутри, захватил ее полностью. От самых кончиков волос и до самых кончиков пальцев на ногах. Ей холодно, очень холодно. Она пытается найти тепло, сильнее кутается в одеяло — бесполезно. Ей нужно другое, иное тепло. Тепло заботы, тепло любви. Той любви, которую никто дать ей не сможет, потому что сейчас не нужна ей любовь ни родительская, ни та, что есть у друзей. Ей нужна особая, трепетная, волшебная любовь. Лишь она способна даровать ей то самое тепло, которое позволит согреться и освободить ее ото льда. Только ту самую любовь ей может дать лишь один человек из нескольких миллиардов других людей. Тот, кто ее не даст, потому что не любит. Потому что не сможет влюбиться в нее, не захочет. Потому что она — Маринетт Дюпэн-Чэн, не Ледибаг.       Она заходится новым приступом истерики, больно кусает себя за ладонь, лишь бы не закричать, не заскулить. Девушка ощущает едва ощутимое прикосновение лапки своей квами, бормочет что-то, извиняясь за то, что ей приходится видеть все это, слышит утешения в ответ, но они бесполезны. Бесполезны, потому что ни одно утешение в мире не даст ей тепла, не даст ей услышать от Адриана Агреста, от самого лучшего парня, от самого доброго и правильного, заветные слова: «Я люблю тебя, Маринетт.»       — Почему так всегда, Тикки? — глотая слезы, резко вдыхая и выдыхая, спрашивает она. — Почему те, кого ты любишь, никогда не полюбят тебя в ответ? — ее плечи сильно вздрагивали, по щекам бежали и бежали слезы, а внутри все продолжало разрушаться, крошиться, болезненно трескаться и обращаться в осколки.       — Это не так, Маринетт! Адриан, он… — сейчас квами хотелось плюнуть на все правила и законы, рассказать своей девочке все-все, что она знает. Рассказать, что Адриан любил ее всегда и именно он подставлялся под удар, защищая Ледибаг, что именно он мечтал о ее взаимности, именно он сверкал от каждой ее улыбки, от каждой ее похвалы.       — Он…просто не твой человек. — слова произносились с болью и горечью, с невероятной ненавистью к себе и законам, установленным еще задолго до появления Маринетт. Квами видела, как съежилась Дюпэн-Чэн, как плечи вновь вздрогнули, как послышались новые всхлипы. «Если бы я только могла тебе помочь, Маринетт. Прости меня.» — пронеслось в голове Тикки, а глаза заметили кристальные соленые слезы, упавшие на пол.