Под Heineken

Расположившись на диване в уютной гостиной, Ройс вспоминал одно глупейшее интервью, случай, произошедший дофиглион лет назад, когда Роберт Левандовский ещё числился в обойме Боруссии. На совместном интервью им задали вопрос, наивный и самонадеянный. Нет, исправил сам себя, едва не покривив душой, капитан — воодушевляющий и нарядный, как тот мюзикл про Аладдина, на который они ходили со Скарлетт сегодня. — Что-то может вас разлучить? Марко растерялся. Он не планировал разлучаться с Робертом, а то, что судьба тоже умеет и любит планировать, тогда ещё толком не осознавал. Левандовский выглядел расслабленным, сидел почти сутуло, сцепив руки в замок между ног. — Нет, — а Роберт не растерялся. Вот — Ройс мысленно поставил кадр с вальяжно и мягко улыбающимся поляком на паузу — вот оно, то время, когда Роберт Левандовский был глупеньким и недальновидным, совсем как он сам. В его воображении Роберт — король средневековой Польши, завоевывающий и жестокий; берущий всё и отдающий мало, зато с помпой. Народ бы сох по такому. "Как ты", — едко, с занудством правоты припечатал собственный голос в голове. Ройс глотнул ледяной "Хайнекен" — кошмар, как же он его ненавидит, всё, ни в жизнь больше, только отечественное. Пил пиво — уже отдых, можно себе позволить, — и смотрел квалификацию Польша - Израиль в повторе. Смотрел и ждал. Ждал гола Левандовского и стянутой майки. Гол случился, хоть и с пенальти. Но Роберт не из тех, кто обидит себя и станет разделять голы с игры и со стандартов. Ай, какая же майка: подобные глупые карточки в середине квалификации, от главного бомбардира — смерти подобны. Ладно, переживём. Почему-то на ум пришла Анна. Первая мысль, которую вызвал её образ — уважение и искренняя симпатия. А вторая... Марко — может, и не Ройс, — мысленно выразил хладнокровную надежду: боже, пусть Анна уже пресытилась робертоцентрической системой ценностей поляка. Нет, он никогда в жизни не желал плохого их семье. Но и грехов в нем было больше, чем любой фанат Боруссии или Бундестим мог представить, в воображении дорисовывая капитану золотые крылья. Он имел грех честолюбия и ревности. Если тепло и любовь, давно не доходящие до адресата, съедают его разум, крадут время жизни и сжигают изнутри — он хочет гореть ярче всех. В душе Марко Ройс берег надежду, охраняя её от всех ветров, что принимать Роберта любым до конца дней останется лишь его привилегией. "Пан Левандовский, можно, я буду самым преданным? Я не слишком многого прошу?" Он виделся себе крохотным рыжим шпицем, волчком крутящимся у ног звезды Баварии. К сожалению, Марко слишком хорошо знал, что Роберт предпочитал статных, гордых и крупных собак. Ройс представлял себя — с неприличной для лидера дортмундской команды регулярностью — в красной майке Баварии. Или красно-синей, или красно-белой, полосатой и нет — боже правый, они слишком часто изменяли даже своей форме, гоняясь за новизной. Да, он бы мог. Предать Боруссию, подписать контракт года на два с принципиальным (и беспринципным) соперником. Даже участвовать в собственной презентации на Альянц Арене, видя радость и слезы тех, кто так долго грезил об этом трансфере. О, да, Марко тоже мечтал об этом немало. Все унижения мира, только чтобы уничтожить Левандовского, стоя перед ним в полный рост, в форме его команды, в его раздевалке: — Привет, Марко. — Здравствуй, Роберт, — дружеская улыбка, которую не окрасит в красный даже то, что за ней последует. — Do widzenia, Роберт. Курок, спуск. Он ответил бы непременно на польском, чтобы сделать Левандовскому приятно. Приятно сознавать, что ты стал причиной чьего-то безумия. Или нет?