(Don't) cry, little sister

Билли — чудовище. Макс видела разных монстров: и демогоргонов с демопсами, и Свежевателя разума, и людей, под кожей которых зло пряталось, прикрываясь привычной оболочкой. Но никто из них не был домашним монстром, как её сводный брат. Ведь такие, как он, могли скрываться в любой семье. Прятаться за масками приличия, которые люди принимают за правду, потому что другого выбора у них нет. И раскрывать истинную суть только за запертыми дверьми. Отчим, Нил, был таким же, но мать считала, что лучше такой мужик в доме, чем никакого, и упорно притворялась, будто у них счастливая семья из рекламы кукурузных хлопьев. И Билли, и Максин прекрасно знали, что это всё — вывеска, ложь, вранье. Причем не только соседям, что всегда были рады посудачить да перемыть другим кости, но и самой себе. У Сьюзен Мейфилд (Харгроув после второго замужества) всё просто обязано было быть, как у людей. Впрочем, этим принципом руководствовались большинство семей, и не только в Индиане. Прячь свои проблемы и широко улыбайся — иначе найдется, кому позлорадствовать над твоей бедой. А этого допустить было никак нельзя. Макс сбегала из дома, где отчим правил балом, к друзьям и к Лукасу, но чем старше становилась, тем больше ощущала, что и от них она отличается. Они прошли вместе через многое, видели столько дерьма, сколько благополучным чистеньким деткам из Калифорнии, где раньше жила их семья, и не снилось. Но Максин чуяла нутром, что, несмотря на проблемы и кошмары, идущие по пятам, в их семьях всё благополучно, и этого желания бежать, как можно дальше, пока ноги горят, им не понять. Зато Билли, чудовище Билли, умудрившийся сбежать в колледж и спасшийся из Хоукинса и от Нила Харгроува, понимал это желание. Как никто. Он мечтал вырваться из захолустного городишки. Жизнь вылепила из него монстра, которым он казался Макс, но справиться с этим монстром было не так уж сложно. Однажды Макс дала ему отпор, и с тех пор между ней и Билли установился хрупкий мир. А ближе к его поступлению в колледж их отношения стали даже отдаленно напоминать общение брата и сестры в обычных — нормальных — семьях. Не то чтобы Макс забыла, что на самом деле Билли — тот ещё мудак. Просто научилась жить с этим и обеспечила себе относительно спокойный год существования. Лукас, Уилл, Майкл и Дастин не очень-то верили в то, что с Билли можно было находиться в одном доме без кошмарных снов, но Макс всё же знала своего брата лучше. Впрочем, к черту, какой он был ей брат? Они оба этой родственной связи не ощущали, просто вынуждены были мириться со сложившимися обстоятельствами. И чем старше они становились, тем сложнее было признавать пусть номинальное, но родство. По крайней мере, Макс прекратила даже пытаться. И, когда она перестала, ей стало чуть легче. Билли был просто Билли. Домашнее чудовище, которое признавало в ней равную. Парень, который понимал её чуть лучше, чем её друзья. Они, как оказалось, были похожи — оба ненавидели маски, за которыми приходилось прятаться, и если раньше они срывались друг на друге, то теперь пытались объединиться. И к его отъезду обратно в Калифорнию они научились быть почти дружелюбными друг с другом.  — Пока, малая, — сваливая в колледж, Билли швырнул в багажник спортивную сумку с вещами. Солнце в тот день палило нещадно. Нил собирался на работу и даже не соизволил попрощаться со старшим сыном. А мать как раз готовила ему завтрак. Билли было наплевать — он никогда не верил в образ идеальной семьи, созданный Сьюзен и Нилом для соседей. Он знал всё изнутри. Поэтому он, казалось, даже не удивился, увидев, что на крыльце сидит лишь Макс. Только перебросил ей зажигалку.  — Давай, — ухмыльнулся он во все тридцать два зуба. — Сожги этот городок к черту. О, Билли прекрасно знал, что для этого Макс не нужна зажигалка. Однако в его подарке было что-то символичное — и касательно её волос, пламенеющих сейчас на солнце, и касательно её умения зажигать огонь без подручных средств. И касательно их похожести, которую Макс так долго боялась признать. Билли ждал, что его младшая не-сестра не оставит от захолустного Хоукинса камня на камне. Но с этим пришлось подождать. Прошёл год. Очень долгий год, в который Билли притащился только на Рождество, чтобы Сьюзен могла ещё раз поиграть в счастливую семью. Приехал на два дня на восток и смотался обратно в свою Калифорнию. Кто бы ещё мог его винить? Зато за это время Макс, периодически вспоминая Билли, поняла кое-что, от чего страшно удивилась. Билли всегда её защищал. За её косяки и побеги попадало всегда ему, и он ни разу не сдал её отчиму. Если она сматывалась надолго, он приезжал за ней на своей драгоценной тачке и забирал, даже если она крыла его последними словами. Забирал, зная, что она может подпалить ему задницу в самом прямом смысле. А тогда, в Калифорнии, когда она случайно дала своей огненной силе выход, Билли был рядом с ней. Собственно, они скандалили — из-за выходки Макс её оставили отмывать спортзал, а досталось от Нила, конечно, Билли. В ярости он прилетел забирать сестру после отбывания каторги, они поцапались… Школьный инвентарь полыхнул знатно. Макс помнила, как тупо стояла в зале, где ярко полыхали маты, и не знала, что делать, а дым уже пробирался в горло. А вот Билли не запаниковал, а спас её задницу. Вытащил практически на себе, потому что она не могла двигаться от шока. Волок через всё здание, пока подоспевший охранник в панике пытался затушить огонь, перекинувшийся на деревянные шведские стенки. И даже взял всю вину на себя — сказал, что щелкал зажигалкой, пока ждал Макс, и уронил на маты. Ну и скандал же был… но они всё равно отделались малой кровью. Всего лишь переездом в Хоукинс, подальше от слухов, будто детишки Харгроувов — малолетние поджигатели. Подумаешь. И в захолустье можно жить. Билли. Всегда. Её. Защищал. Как умел. И Макс всегда знала, что он стоит за её спиной, потому и вела себя так, будто ничего не боится. Где-то в глубине души она понимала, что Билли перегрызёт за неё глотку. Даже если потом едва не переломает ей руку, крича до охрипа на неё в машине, всё равно сначала он всем раздаст за Макс тумаков. И не сдаст отчиму. Хоть какая-то уверенность у Макс в жизни была. Потом Билли уехал, и некому стало защищать её в школе и дома. Некому стало прикрывать её побеги и косяки ради их обоюдной выгоды, и Макс пришлось учиться справляться одной. Она и научилась. Но где-то за грудиной скреблось ощущение, что надо было бы сказать Билли «спасибо». И не только за это. В какой-то степени её сводный братец умел глядеть в воду и видеть будущее, пусть на самом деле и пытался просто её задеть. Макс окончательно убедилась, что Билли был по-своему прав, когда рассталась с Лукасом. То, что в тринадцать лет казалось ерундой, в пятнадцать приобретало колоссальное значение. Рядом с ним — каждый чертов раз, когда Максин приходила к нему в гости, в его благополучную семью, — она ощущала себя другой. Недостаточно хорошей для его приличных родителей и сестренки. Макс не была той девочкой, которую мать или отец захотят видеть рядом со своим сыном. Она ругалась, как сапожник, могла дать хорошего тумака и в машинах разбиралась получше самого Лукаса. Она всегда говорила только правду, прямо в лицо, и не умела улыбаться просто потому, что так надо. Её не интересовали платья и заколки, не интересовал макияж, и в отличие от Джейн Хоппер — бывшей Одиннадцать — Макс не собиралась меняться. Расставшись с Лукасом, она проплакала все выходные, а потом — с десяток вечеров после. Ей было пятнадцать, и расставание казалось кошмаром похлеще демопсов и демогоргонов, потому что… Просто потому что ей было обидно, и ревела она больше от злости на саму себя. А потом она услышала в своей голове голос Билли.  — Есть люди, к которым не стоит приближаться, мелкая. И этот парень — один из них. Её сводный братец имел в виду совсем другое, но внезапно, ткнув пальцем в небо, попал прямо в точку. Постепенно, за первый год учебы в старшей школе, Макс отдалилась от всей компании. С виду между ними не было особенных различий, но это было обманкой, на которую Макс купилась, когда была одиноким подростком. В конечном итоге, Билли опять оказался прав, засранец чертов. В гребаном Хоукинсе было важно лишь то, что вы показываете миру. Мать с отчимом постарались, чтобы фасад выглядел благообразно и чистенько. Но за фасадом прятались демоны. В душе Макс кричала. Ведь она была так не похожа на своих уже бывших друзей. Максин исполнилось шестнадцать, когда она увидела, как отчим бьет Билли, за каким-то чертом приехавшим в Хоукинс на четвертое июля, и чудовище окончательно сбрасывает маску, обнажая свою суть. Макс никто не мог отказать в уме. Она и прежде догадывалась, что Нил Харгроув прикладывает её сводного брата кулаками, но никогда не ловила его за этим. А когда поймала — сама удивилась, какая в ней полыхнула ярость. Она притаилась за дверью, слушая, как орет отчим, обвиняя Билли во всех смертных грехах — в том, что избрал не ту профессию, в том, что не был похож на него, Нила. В том, что притащился домой, когда его здесь никто не ждал. В том, что не мог сдать экзамены, не полагаясь на успехи в спорте. Вероятно, даже в том, что он вообще жил. Отщепенец. Урод. Ничтожество, не способное даже в колледж поступить без спортивной стипендии. Тупица. Черт знает, с чего началась их ссора, но это было и неважно. Макс это всё слушала, и пламя, которое она и так едва сдерживала, глядя на отчима, рвалось наружу. Теперь она понимала, почему Билли превратился в чудовище — живя с таким, как Нил, можно было или подчиниться ему, или бороться с ним, а Билли слишком жаждал уважения своего отца, чтобы выбрать второе. Всё, что копилось у него в груди, выплескивалось наружу с приступами агрессии и неконтролируемого желания показать, кто в Хоукинсе хозяин. Отстойный способ, но другого Билли не знал. И теперь Максин отчетливо видела его покалеченное нутро, которое он так старательно прятал. Это не делало Билли страдающим героем или меньшим мудаком, и вряд ли его можно было уже исправить, но причины становились ясны. И если отчим не трогал её, потому что не был её отцом, это не значило, что все эти годы он не поступал с сыном так, как считал нужным. Нил Харгроув полагал, что Билли — его собственность, ведь он сам его породил. Макс ощущала, как клокочет в её груди ярость. Они с Билли могли грызться, как две собаки на заднем дворе, или не обращать друг на друга внимания, или сколько угодно устанавливать худой мир, но разбирались всегда сами. Между собой. Без родителей. И прикрывали друг друга. Никакой Нил Харгроув не мог избивать кого-то из них, не ощутив на себе ярости другого. Билли не был братом Макс, и сам бы черт ногу сломил в её к нему отношении, но никто — никто, слышите, кретины?! — не мог тронуть его. Ни-ког-да. Макс зажмурилась. Так, что под веками вспыхнули алые пятна. И ринулась в атаку. Сначала отчим не понял, откуда на него налетела мелкая фурия с острыми кулачками. Просто перехватил её за руки, стиснул запястья так, что наверняка останутся синяки.  — Не лезь, Макс! — рявкнул Билли, утирая ладонью кровь с губы. Нил всё-таки разбил ему лицо. И совет-то был хорош, но Макс уже влезла, и пути назад у неё не было. Нил оттолкнул её, но не рассчитал силу, и Макс полетела на этажерку, на которую мать складывала какие-то коробочки со специями и прочей кухонной ерундой. Ударилась спиной, и поясницу прострелило болью, а перед глазами заметались чёрные мушки. Этажерка позади неё загрохотала, падая на пол. Билли зарычал, набрасываясь на отца со спины — как бы он ни старался, как бы ни хотел завоевать его одобрение, он всё же, как и всегда, кинулся защищать малявку, которую кошмарил и о которой своеобразно заботился. Но это Макс поняла уже потом, а тогда, изнывая от резкой боли в спине, она едва сфокусировала взгляд на брате, которого Нил отшвырнул прочь. Билли рухнул на спину. И тогда у Макс в голове вспыхнуло пламя. Её обожгло жаром, и она не сразу осознала, что жар — настоящий, и пламя — настоящее. Отчим страшно закричал. Этот крик, полный боли, снился Макс в кошмарах потом. Нил Харгроув завопил снова, вслепую шатнулся в сторону, врезаясь в стол. Дерево с легкостью загорелось. Макс, превозмогая боль, отползала к выходу, и Билли, пораженный, последовал её примеру — его инстинкт самосохранения взял верх над желанием помочь отцу. Он понимал, что, если попытается, огонь может перекинуться и на его одежду. Максин кое-как поднялась, схватила его за руку.  — Билли, — тянула она его, — Билли, черт бы тебя побрал, нужно бежать! Пламя грозилось охватить дом. Отчим больше не метался, только кричал, жутко, хрипло, и полз за ними. А Макс тянула, тянула Билли за руку, в сторону выхода, забывая про боль в пояснице, забывая про всё на свете. Прикрывая рот локтем. В голове мутилось, но она понимала, что в доме оставаться нельзя. Они вывалились на улицу, одурманенные дымом, ошарашенные резко распространившимся пожаром. Отчим больше не кричал — он либо потерял сознание от болевого шока, либо задохнулся. Билли, глотнув свежего воздуха, рванулся было обратно в дом, но Макс повисла на нём, обхватывая руками и ногами.  — Билли, нет, — умоляла она. — Придурок! Не вздумай, не смей!  — Здесь же всё сгорит нахрен! — он попытался сбросить её с себя. — Где ты собралась жить, идиотки кусок?! Всё-таки оттолкнув её, Билли ринулся обратно в дом.  — Билли! — завопила Макс.  — На месте стой, тупица! Огонь вот-вот грозился вырваться из кухни в гостиную, где семья обычно обедала. Отчима нигде не было видно. Закрывая ладонью глаза и отчаянно кашляя, Билли выхватил со стены огнетушитель. Макс в ужасе смотрела, как из кухонного окна валит дым. Если бы она могла остановить, что натворила, она бы уже сделала это, да только не знала, как. Она не знала, может ли потушить этот чертов огонь. Слёзы на её щеках были горячее, чем пламя. Макс очень смутно помнила, что происходило дальше. Кухня сгорела подчистую, гостиная была вся в копоти. Отчим погиб в огне. Билли едва не задохнулся в дыму и чудом обошелся без страшных ожогов — к счастью, ему хватило ума не лезть в самое пекло, а пожарные, вызванные соседями, приехали очень быстро. Макс беспрестанно рыдала: когда Билли, наглотавшегося дыма и получившего кучу ссадин, увозили на «скорой» в больницу, когда мать обнимала её и тоже плакала — по другому поводу, разумеется. Когда, вернувшись от врачей, Билли всадил кулаком по обгоревшему косяку двери в кухню. Но Макс не жалела об отчиме. Как не жалел и Билли. Нил Харгроув получил то, что заслуживал. Рано или поздно его перестало бы останавливать, что Макс — не его дочь, и он бы начал срываться на ней так же, как и на Билли. Проблемы на работе? Нил Харгроув, как оказалось, вымещал их на сыне. Поссорился с женой? У Билли появлялась новая ссадина. Любая причина могла привести к побоям. Сьюзен знала. Видела, как Нил вымещает злость на Билли, но молчала. Боялась, что и ей достанется. Утешала себя, что её и дочь муж не трогает, а с сыном уж как-нибудь сам разберется. Выискивала и выдумывала причины, почему Билли заслужил очередной удар. Макс думала, что она жила в кошмаре, но никакие демогоргоны и демопсы не могли сравниться с адом и Израилем, который устраивал Билли его отец. Всё. Закончилось. Макс поняла это четче некуда, когда закрытый гроб опустили в могилу. Сьюзен плакала, закрывая лицо руками. Миссис Уилер утешала её, не забывая бросать какие-то странные взгляды на Билли, который даже не пытался изображать скорбь. Как и Максин, у которой даже ради приличия ни слезинки не выдавилось. Она отлично понимала Билли. Встретившись с ним взглядом, Макс увидела в его глазах боль напополам с удовлетворением. Билли наверняка любил отца, как жертвы домашнего насилия иногда любят своих мучителей и надеются хотя бы однажды заслужить их уважение, но ровно так же и ненавидел. Позже, когда все гости разошлись, Макс уселась на крыльце, кутаясь в худи. Летние вечера в Хоукинсе не были прохладными, но ей было зябко. Ей шестнадцать лет, и она убила собственного отчима. Она должна быть в шоке, должна переживать и плакать, но глаза были сухими. С тех пор, как Билли уехал в колледж, Нил Харгроув совсем сорвался с цепи. Он лишился своей главной жертвы и упорно пытался сделать жертву из Макс. Но не на ту напал. Макс огрызалась, сбегала, понимая, что прикрывать её больше некому. Понимала, что Нил не притронется к ней и пальцем — по крайней мере, пока ещё может держать себя в руках. И молчаливо презирала мать за попустительство отчиму. Сьюзен слишком сильно хотела, чтобы у неё был муж и семья, чтобы прислушиваться к дочери.  — В детстве я думал, что если буду оправдывать все его ожидания, он перестанет меня лупасить, — Билли вышел из дома, сел рядом. Черный костюм, взятый напрокат, он сменил на привычные джинсы и белую майку. — Хрен там был. Макс только сильнее закуталась в худи. В траве стрекотали сверчки.  — Мать он тоже дай боже лупил, — Билли вытащил из кармана мятую пачку сигарет, закурил. — То, что я всё вижу, его не смущало. Прежде они не говорили так откровенно, и теперь Макс вообще не знала, как реагировать на внезапную честность сводного брата. Возможно, Билли и не требовал никакой реакции — он просто смотрел в сад, за которым заботливо ухаживала Сьюзен, выдыхал дым в вечерний воздух и рассказывал. И постепенно Макс понимала, что Билли — тот самый, который кошмарил её и её бывших уже друзей, с остервенением оспаривал у Стива Харрингтона титул «короля школы» и рычал на неё, стоило сделать что-то не так — просто выплескивал ту черную дрянь, что скапливалась в нём после измывательств Нила. Достаточно ли этого было, чтобы простить его закидоны? Макс думала, что для других, возможно, это было лишь невнятным оправданием. Нужно было вариться в одном котле псевдо-семейной жизни Харгроувов, чтобы по-настоящему понять, откуда в Билли что взялось. Он всё ещё был сволочью и вряд ли уже мог бы измениться, но он был той сволочью, которую Макс понимала и чувствовала. Она смотрела, как Билли выдыхает сизый дым, как его губы обхватывают сигарету, и вдруг ткнулась лбом в татуировку на его голом загорелом плече, аккурат под оборванный рукав майки. Кто бы еще пару лет назад мог подумать, что она будет так сидеть со своим шизанутым на всю голову якобы братцем?  — Что за сопли, мелкая? — хмыкнул он. — Ищешь отцовскую фигуру среди всего этого дерьма? Так я — хуевый выбор.  — Иди ты, Билли, — пробормотала Макс. Ей не нужен был отец. И, по-хорошему, ей уже не нужен был старший брат. Не так, как нужен был в двенадцать или тринадцать лет. Но Максин знала, что не справится одна. Что мать не способна их обеспечить. Ради бога и черта, Сьюзен же не работала ровно с тех пор, как родилась Макс! Разумеется, в Хоукинсе для неё что-нибудь нашлось бы, особенно теперь. А Макс могла попробовать подработать в кафе. Ей уже было шестнадцать, и, хотя она не слишком-то прибавила в росте, на дату её рождения это никак не влияло. Разумеется, они справятся. Придется справиться. Но Макс всё равно чувствовала себя ничтожной. Она могла бы попросить Билли остаться. Послушать в красочных выражениях, куда ей стоило бы отправиться вот прямо сейчас и пешком. Макс этого не сделала. Она понимала, что Билли с трудом вырвался из Хоукинса, и, кто знает, может, начал налаживать свою жизнь в Калифорнии, как всегда и мечтал. Он был тем ещё сволочью и мудаком, но женщины его любили, и он вполне мог отлично устроиться — с его-то внешностью и мозгами, в которых Макс не сомневалась, даже когда испытывала к нему незамутненную ненависть. Билли зубами вцепился в свой шанс, и кто она была такая, чтобы его лишать этого? Поэтому Макс только буркнула:  — Ты опять свалишь отсюда, а мне Сьюзен тащить на себе. В этом Макс не сомневалась. Мать могла вести дом, но была абсолютным нулем в прочих бытовых вопросах. Возможно, она даже не знала, как в Хоукинсе оплатить счета. Билли хмыкнул откуда-то свысока. Раздавил о ступеньки крыльца окурок.  — Ты мелкая ещё, чтобы я тебя в Калифорнию забрал. Максин вскинула голову. Билли криво ухмыльнулся, глядя на неё сверху вниз. Глаза у него даже в вечерних хоукинских сумерках были пронзительно-голубые.  — Подрастешь — уедем, — он скомкал в руке пустую пачку Malboro. — Ты в сраном Лос-Анджелесе всем покажешь, где раки зимуют. Зуб даю. Глядя на него, Максин вдруг четко поняла: ей даже не нужен просто старший брат. Ей просто нужен Билли. Домашнее чудовище, которого было не так трудно приручить, если показать, что она и сама не лыком шита. Билли, который прикрывал перед родителями её зад. Билли, который защищал её от разъяренного отчима. Просто Билли. Макс снова уткнулась лбом ему в плечо. Хрен бы с этим всем, она разберется. Потом. Сверчки отчаянно стрекотали в траве, а где-то в доме заплаканная Сьюзен беспомощно гремела посудой.