Сколько бы нас ни сдерживали, мы продолжим пытаться

      На улице начинало светать.       После искры и еле слышного машинного гула тело андройда вздрагивает. Несколько махинаций со стороны Рептилии помогли оживить оболочку старого ИИ, которого то и дело Фонд переселял в более мощные устройства, пока, в конце концов, по ошибке тот не попал в это тело. Для чего-то он им вообще был нужен? Наверное, даже сам ИИ не мог этого сказать, в системе было предположение, что это как-то связанно с его существованием, но всё же зная, как были опасны нарушения условий содержания, не легче ли было просто устранить? Конечно, последствия после побега не сравнятся с деяниями Гая, но всё же… Это подозрительно. Каждый раз Андерсена будто запирают во всё более удобную тюрьму то ли с целью исправления, то ли с целью эксперимента.       Прийдя в сознание, если запуск программы можно было назвать таковым, он медленно поднялся с того места, где находился. Перезагрузка, синхронизация данных, такое происходило при любом включении и удивительного здесь ничего не было. В конце концов, то, что он обладает разумом не отменяет условностей техники. Рептилия же смотрел на это с некой каплей злости, которой только прибавилось, когда появился девятьсот девяносто девятый с писком и радостным бульканьем. Этот желейный комочек, любил абсолютно всех, не только людей, потому старался поддерживать каждого в этой компании. Убийства он не одобрял, однако видел в них живых существ, у которых есть на это причины.       — [… Синхронизация]… Примерное время моего отключения? — Андерсен моргает, медленно поворачивая голову на шестьсот восемьдесят второго. Голос безэмоционален, однако, судя по мимике робота, вопрос был для него важен.       — М… Полдня? День? — Неуязвимый смотрит на него всеми парами глаз, недовольно сложив руки на груди. На что он злился? Возможно на такую долгую отключу робота, возможно на сложности его механизма, а может на себя из-за проклятой привязанности к этому механическому устройству.       — [… Анализ]… Это весьма плохо… — робот слегка осякается. Слышится гул системы охлаждения. Робот было попытался что-то ещё сказать, но рептилия резким рявком заставляет его прекратить.       — Хочешь доломаться и оставить меня одного с этими недобитками?! Если так и случится, я ни за что тебя не прощу.       Повисает неловкое молчание. Семьдесят девятый мягко улыбается, насколько это было возможно при его мимике, при этом ящер лишь ещё больше хмурится, отворачиваясь в сторону. Он действительно волнуется за него, действительно привязался. И подобные эмоции, чуждые дитя ненависти алого короля, вызывают в нём лишь отвращение. Андроид же воспринимал их более смиренно. Со своей ошибкой или даром он уже давно смирился. С тех пор, как Фонд солгал ему про смерть Гая. ИИ неверил, испытывал злобу. Испытывал эмоции.       И появления таковых у его друга лишь заставляли его чувствовать себя увереннее.       В это время в другой части этого комплекса «Маска» и Док проходили очередной зал с заржавевшими станками и разбросанными частями когда-то востребованных продуктов. Почтительный возраст этого здания проявлялся во всём. Стены, потрескавшиеся и где-то обвалившиеся под тяжестью верхних этажей, пол, что, кажется, осыпался под каждым шагом, разбитые окна. Всё это они когда-то уже видели, да и исследование места временного прибывания не было их первоначальной задачей.       — Скажи… — Док чуть мнётся, прежде чем спросить одну деталь, которая его беспокоила некоторое время, — как долго ты смотрел за тем, как я сплю?       — М? — Гио оборачивается. Копна золотистых волос слегка залезает на комедийную маску, и парень спокойно их поправляет. — Когда именно?       — На второй день нашего пребывания в доме. Ты гладил меня по щеке…       — А, — Со стороны маски слышится глухой смех, за которым он старается скрыть неловкость. — Право, честное слово, я просидел тогда рядом с тобой около часа или двух… Я подумал, что нахождение в новом для тебя месте будет слегка некомфортным. Тем более, сколько нас удерживая Фонд? Несколько лет? Да, мы пытались сбежать, но в большенстве случаев нас возвращали обратно в камеру. Но как только я зашёл в комнату, понял, что ты спишь крайне крепко. Нужно было уходить, но, признаюсь, не смог удержаться, ты выглядел таким милым когда спал.       — Мой милый друг, ты понимаешь, что я мог весьма резко отреагировать на подобное? Как минимум испугаться.       — Но ведь не испугался? — С кошачей грацией, поддавшись вперёд, Гиопаланои подходит к собеседнику почти в плотную. В голосе слышится улыбка, а маска, изображающая лицо комедианта, лишь подтверждала настроение объекта.       — Ты посеял во мне зерно сомнений. Не стал бы я задумываться над твоими жестами, быть может, в целях самозащиты, ударил тебя, — француз продолжал говорить спокойно и протяжно. Это была его особенность — говорить тихо, не повышать голос и буквально растягивать слова, иногда излишне подчёркивая букву «р». Пусть он привык к английской речи, родной язык показывался из-под наработанного акцента.       — Ты в обиде за это?       — Ох, нет! Конечно нет! — Тихая усмешка. Врачеватель наконец берёт артиста за лицо, убирая непослушные пряди волос с маски.       — Значит, я сделал всё правильно.       — Да… Конечно…       — Что-то не так, Мари? — Трагик появляется на сцене, голос Габриэля стал тише, будто бы теперь разговор приобретал какие-то более интимные для их души нотки.       — Знаешь, когда ты признался мне напрямую, я понял, в насколько запутанном положении нахожусь. Я всегда видел в тебе друга. Товарища, но никак не-       — Любовника? — Гио берёт в свои руки чужие ладони, слушая своего собеседника примерно внимательно. Мари, кажется, слегка покачал головой и отвёл взгляд чуть в сторону.       — Верно, мой милый друг. Ты посеял во мне зерно сметения когда попросил больше не скрываться от тебя под маской и капюшоном, мне хватило твоих простых, даже невинных жестов чтобы смутиться. Поскольку раньше подобного ты не делал. Мои представления стали рушиться. Я мог вести себя, наверное, слишком подавленно или взволнованно.       Гио был чуть ли не единственным, к кому Мари не боялся прикосатся. Не боялся причинить боль своими физическими прикосновениями, поскольку знал, что тот не будет испытывать боль от его рук. Творение Гефеса будто наслаждалось чужими прикосновения и не желало их прекращать, однако в тоже время, проявляло внимание, взявшись за ладони старого приятеля.       — … Гио… — Чумной убирает кисти от чужого лица, однако комедиант берёт их крепче, будто бы всеми силами давая понять, что он рядом и сейчас ему можно открыться. — Я… Действительно тоже тебя люблю.       — Ты не поторопился со своими чувствами? Я могу дать тебе сколько угодно времени, — обеспокоенный голос «Маски» с нотками серьёзности.       — Нет, мой милый друг. Ты дал мне даже слишком много времени, и я благодарю тебя за это. — Мари, наконец, чувствует облегчённость. Он решил этот вопрос для себя окончательно и бесповоротно. Будет ли это ошибкой? Плевать. Главное, что сейчас он чувствует себя действительно счастливее.       — … Мари, я могу… — Гио улыбается, комедиант и трагик вновь меняются местами, следуя эмоциям своего владельца. Со стороны Доктора виднеется спокойный кивок. Им больше не нужно слов. Тридцать пятый приподнимает свою, а после и чужую маску. Их губы соприкасаются, не так, как было тогда, не резко, а медленно и спокойно. Теперь оба они решились на это, буквально подтверждая окончание выбора. Гио осторожно обнимает оппонента за спину, Мари же осторожно берёт артиста за волосы и обнимает одной рукой за шею. Кажется, на глазах проступили короткие слёзы. Сам Док не ожидал подобной эмоциональности от самого себя. Поцелуй продлился недолго, но для них это было действительно достижением.       — М… Мари?       — Да? — Врачеватель смотрит ему в глаза, не отвлекаясь на шум в соседнем помещении.       — Это, конечно, не в тему, но ты помнишь, что сказал тебе Жезлоносец? Я всё ещё обеспокоен твоей реакцией на имя, что он произнёс.       — Мой милый друг, — француз прикасается к чужой шеке, осторожно её поглаживая, — понимаю твою обеспокоенность, но, к сожалению, не могу сказать тебе ничего. Моя память не прояснилась. Я не помню того, что он сказал…       — Что ж, значит, это не так важно. Главное что ты здесь, со мной. И мне хватит этого.