Боль - цена жизни

Алиса вся ломаная-переломаная, с пробитыми насквозь легкими, кровоточащими глазницами и крошашимися от одного прикосновения костями. У нее перед глазами – кровь бардовой пеленой, и бьет она практически вслепую, кидаясь на любую потенциальную угрозу. Скалится, как одичавшая кошка, а у самой сил едва ли на нормальное существование хватает. Она трещит, разваливается, рушится и все ползет дальше к своей цели, к гребаному предназначению своему – наказать, помочь, чтобы все по-честному было, чтобы правильно все. Правосудие, оно ж такое ведь, да? В каком бы херовом состоянии ни было, всегда свершиться должно, потому что, а как еще? Ежли оно выбирать будет, кому помочь, а кому – нет, то нахер такая справедливость сдалась? Гоблины бы сказали: «Ну, а че? Нам и за это платят!» – и Рыбкину просто выворачивает с их блядской меркантильности, так что хочется языки повырывать всем и каждому. Она, сука, вся гнилая насквозь безо всякого расчета пашет, а эти чистенькие просто ради денег в отделении торчат. Нет, работа и бабки каждому нужны – базара нет, но Рыбкина хочет спросить: хуле вы в полицию подались, чувачки? Рыбкина хочет спросить: почему не в бухучет? Там вообще бабки на каждом шагу! Рыбкина внутренне закипает, как чайник, но просто закатывает глаза, и отвешивает Савельеву подзатыльник, потому что может. В ней всего этого правильного чересчур много на контрасте с тем, как она ведет себя вообще. Заебись схемка, да? Утром бьешь ебало тому, кто трахнул школьницу, вчером сама трахаешь несколько левых незнакомцев. Потому что не стыдно совсем, да и плевать в общем-то. Ее правильность только на долг, закон, коституцию и УКа распространяется, а с остальным отъебитесь – у Рыбкиной 80% жизни в правилах, пар выпускать где-то надо тоже. В ненависть не выходит совсем – она проверяла. Ненависть ей боком выползает, грызет изнутри где-то очередной орган, будто ползущий по венам рак, а в голове: «Ну что, довольна? Чувствуешь прилив радости, Рыбкина?» – а после – пустота, будто вакуум в голове. И ей проще влезать после рабочего дня в кожу, скалиться, но уже не как дикарка, а как рядовая рублевская шкура, и слишком прямолинейно даже для дамы за сотку подкатывать к первом симпотному парню в баре. Он не видит дальше ее задницы, а Рыбкиной так реально в кайф. Потому что думать не надо, потому что мозги нахер отключаются, а вместе с ними и память тоже. А помнить, уж поверьте, есть чего. Настолько есть, что она без зазрения совести всегда бухает по выходным, да так, чтобы имя свое с трудом выговаривала. Работы нет, голову занять нечем, и лезет туда всякая херня. Черная, вязкая, покрывшаяся плесенью с сукровицей и до ужаса мезкая. Такая, знаете, со страхом, унижением, ненавистью – прямо в коктейль перемешанная, даже без фрукта и зонтика. Хотите крови и убийств? Пожалуйста! Хотите слез и ощущения, что весь мир на тебя клал, потому что даже семье ты нахер не сдался? Дайте два! А разбитое вдребезги детство хотите? Может, ожидание угрозы от каждого встречного и отсутствие всякой надежды? Или самое любимое – чувство вины, весом в цистерну нефти! А почему же? Это ведь весело – перебирать раз за разом столь яркие моменты из жизни! И все это – в голове. Поэтому Рыбкиной думать нельзя; нахер, просто, нахер идите. Она побрынчит на гитаре что-нибудь из давно заученного, полистает ленту ВКонтакте, перечитает какое-нибудь из дел, фотки которого предварительно скинула себе в личку, и просто вырубится без задних ног, как это делают все алкоголики. Как это она делает каждый свободный день. Исключая, конечно, шестое, двенадцатое, восемнадцатое и двадцать четвертое, когда дети ждут ее в приюте с парочкой новых песен, а некогда прокуренные легкие заново срастаются, чтобы попытаться им что-то подвывать. Хотя когда-то Алиса хорошо пела, если честно. Когда-то. Давно это было. У нее, кстати, всё, что припомнить можно, давно было. Но… кого это ебет вообще? Всем срать. Тому, кто не клал на ее прошлое когда-то, тоже вон срать. Так хуле задумываться вообще? У нее вон еще пара историй о ночных похождениях есть – почему бы о них не поболтать? Ржачно же, ска! Гоблины вон ухахатываются так, что слезы из глаз брызжут – похоже это вообще единственное, что может заставить их хоть как-то пускать слезы; кроме очередного проебанного матча от Спартака, разумеется. А Рыбкина бросает им, чтобы заткнулись, потому что перерыв окончен, и хотя бы раз в неделю поработать надо, блять, дебилы. Иначе один хороший Яковлев кому-то премию урежет в ноль. "Премия" действует на них моментально: все трое тут же в экраны утыкаются. Алиса поджимает правую ногу, упираясь ей в подлокотник кресла и пальцем крутит вверх-вниз колесико мышки по до одури яркой страничке по инсте Алены Измайловой. У той третья кафешка, кольцо на пальце, новый дом, – двухэтажный сука, с верандой, блять – новая собака, новые цветы через каждую фотку и новая дочка. У Алисы старый клоповник в Медведково, старая работа, старое гниение, старые походы в приют раз неделю-две и три старых идиота на попечении. А еще старая смска полуторогодичной давности с банальным: «Ты с любым дерьмом справишься. Помни это», – от того, кто от своего дерьма просто сбежал, не попрощавшись и даже открытку прислал галимую, за три рубля. Рыбкина закрывает все вкладки, чувствуя, как расходится по швам кожа. С дерьмом она справится. С собой не справляется. Но всем, в прочем, как-то похуй.