*
Америка с чем-то возится на протяжении пяти минут, роется в вещах, выбирая, что надеть и останавливается на футболке с каким-то дурацким принтом; в голову закрадываются подозрения, что у мужчины все вещи такие. Россия думает, что лучше бы он не надевал ничего, ведь прятать такую красоту — нет, ну вообще видели? у всех спасателей такой зачетный торс? — определенно незаконно. А еще мимоходом думает о том, что точно совсем спидорасился. Отца удар хватит, но здоровье родственников, особенно если им под сраку лет, не его забота. Наверное. Россия не знает. Кстати о родственниках. — Где мои братья? — в лоб спрашивает Федерация, потому что он социально неловкий и разговоривает только с продавщицей в магазине, когда покупает очередной энергетик. Америка, кажется, находит это достаточно забавным, потому что с его губ («Я не гей, — думает Россия, — но у него красивые губы») срывается смешок. — Боишься, что украду тебя, sunshine? Россия фыркает — да кому он такой нужен, худой и бледный, как поганка, но отвечает серьезно: — Я не могу идти на свидание в одних плавках. Америка пожимает плечами, как бы говоря, что совсем не против, но все-таки находит какую-то гавайскую рубашку, совершенно идиотскую, и шорты, чтобы парень, который ему нравится, прикрыл свой великолепный тощий зад. Подозрение по поводу идиотских вещей усиливается. Они наконец уходят с пляжа, и Россия действительно чувствует себя лучше, ощущая под ногами горячий твердый асфальт, а не песок, хотя на улице все еще отвратительно жарко и душно. Он смахивает со лба светлую челку и переводит взгляд невероятных («У людей, — думается Америке, — вообще бывают такие глаза?») сиреневых глаз куда-то влево — высматривает свое любимое кафе. Они заходят в первое попавшееся. Россия чувствует в этом какую-то иронию, но здесь подают на самом деле неплохие коктейли и Россия первый раз в жизни (нет, далеко-о не первый, но изъебнуться и подраматизировать же надо) решает пустить все на самотек. Подпирает подбородок кулаком и собирает все свои социальные навыки в кулак, чтобы начать диалог первым: это будет его маленькая победа. Америка, кажется, чувствует это (он полон эмпатии и разбирается в людях, похоже; социальный человек, что с него взять) и поэтому помалкивает. — Та-ак… почему именно спасатель? — мысленно Россия дает себе подзатыльник. Кто вообще так начинает диалог на свидании? С другой стороны, у него есть оправдание: в свои восемнадцать он профессиональный девственник, ему можно. — То есть… ты не устаешь от людей? Америка смеется: — Ты самый социально неловкий из всех людей, что я знаю. — Это плохо? — Вовсе нет, ведь я все равно собирался запереть тебя и никуда не пускать. Россия выгибает бровь. Он пошел на свидание с маньяком? Его расчленят или будут насиловать? С другой стороны, ему не придется выходить из дома. Молчание как-то затягивается из-за активной российской мозговой деятельности, потому что Россия, черт возьми, реально задумался над этим, поэтому Америка неловко кашляет: — Просто ты слишком очаровательный. Это была шутка, запирать людей — незаконно, я же не маньяк. Россия издает около-удивленное «о», а затем непринужденно посмеивается. США думает, что спрятать этого парня от всех — не такая плохая идея. Но он все еще не маньяк, хотя с такими прелестными парнями под боком он очень близок к этому.***
— …и я ему говорю: «отец, ты не можешь просто взять и удалить Интернет, это так не работает». В итоге он сломал ноутбук напополам об колено, представляешь! Америка, видя, как Россия скуксился, вспоминая такое ужасное по его задротским меркам событие, засмеялся. Этот парень просто очаровательный, особенно если найдешь с ним общий язык. России восемнадцать, он боится пауков, ненавидит жару и учится на программиста в местном колледже. Америка знает, что его любимый цвет — синий, что он практически альбинос, ведь ресницы у него тоже светлые, что день рождения у России в Рождество, а первую девушку звали Украина и она та еще коза, но ему все еще мало: об этом парне хочется узнать вообще все, и Америка не знает, почему это с ним происходит. Он никогда не влюблялся с первого взгляда, но раньше он не встречал таких людей. — Я б тебя поцеловал. Россия прерывает рассказ на полуслове и, Бог ты мой, он выглядит смущенным: с порозовевшими щеками и непонятливым взглядом. «Не пищи как школьница, Америка, не пищи как школьница, » — он мысленно считает до десяти. Россия кашляет в кулак и произносит едва слышно: — Так в чем проблема? Америка пищит так громко, что с кухни выглядывает повар. Удивительно, как от таких радостных звуков не потрескались стекла, но он даже не задумывается об этом: тут же перегибается через столик, чтобы притянуть русского к себе за воротник ужасной гавайской рубашки с какими-то цветными пальмами. Целует энергично, с напором, не боясь спугнуть, потому что действительно, блять, в чем проблема; у России мягкие теплые губы, сладкие от коктейля, и у Америки сносит крышу, когда Федерация в ответ проводит по его нижней губе языком и приоткрывает рот — податливо и пригласительно. Россия целуется не то чтобы очень умело, просто Америке становится хорошо-плохо от того, что он целуется с Россией. Вскоре РФ отстраняется, стирает с подбородка слюни и пытается отдышаться, США снова тянет его на себя, на что получает только теплое дыхание куда-то в подбородок и шею. — Ты съесть меня решил что ли? Америка пыхтит почти обиженно. — А что, если да? — Тоже мне, спасатель.