— Ты помнишь, как мы встретились? — Ну да. Ещё бы. Я спас тебе жизнь. Хорошо же ты мне отплатил. — Лучше не мог, честное слово. Сам понимаешь, заботиться о чужой женщине… О Йеннифер твоей…
«Ведьмак 2: Убийцы королей», финальный диалог между Геральтом и Лето
Год 1270
Спасённая чародейка была черноволосой, невысокой и тонкой, словно ковылинка на ветру: одни только кожа да кости. Кутая маленькие девичьи груди в остатки исподней рубахи, свисавшей с узких плеч, она бессмысленно таращила на ведьмаков огромные фиалковые глаза — результат не то колдовства, не то эльфского кровосмешения. Придя в себя после затяжной горячки, она поначалу всё пыталась заговорить с ними, но осмысленная речь у неё некоторое время не выходила: лишь какие-то обрывки слов. Одним словом, сплошная нелепица. Из рассказов Волка ведьмаки знали, что чародейку зовут Йеннифер, но на это имя она поначалу не откликалась, и неудивительно — амнезия весьма крепко по ней ударила. Со временем ведьма попривыкла: стала отзываться, разговаривать всё чётче, а затем, когда обладание членораздельной речью вернулось к ней полностью, начала сыпать вопросами. Ведьмаки, как могли, разъяснили ей, кто она такая, что она здесь делает и кому должна быть благодарной, причём Зеррит свою роль в спасательной операции слегка преувеличил — исключительно забавы ради. Они слегонца заскучали, сидя над чародейкой трое суток и отслеживая её пульс, дыхание и температуру тела, а потому не возражали против лёгкого бахвальства с уклоном в дурацкие рыцарские сказки о спасении прекрасных дам. Однако Йеннифер проявленной заботы отчего-то не оценила, причём настолько, что порой Лето разбирала досада: лучше бы он как-нибудь сам справился с тем ослизгом. Да, он дал маху: пропустил сильнейший удар шипованным хвостом, был сильно ранен, — но всё-таки выжил. Он мог уползти, мог кинуть бомбу, поставить Знак. Но внезапно на болотах чудесным образом появился знаменитый Белый Волк и всех спас. Предназначение, мать его, не иначе. Многие тогда уже слыхали, будто бы известный ведьмак Школы Волка Геральт, герой легенд и пошлых баллад барда Лютика, погиб в Ривии во время погрома, но новый знакомец оказался живее всех живых. Сражался он, будучи выходцем из Каэр Морхена, совсем не так, как они привыкли, двигался иначе и техниками фехтования владел другими, но навык владения оружием у Волка, отточенный до блеска, превосходил любые ожидания. Мастером меча Геральт был выдающимся, а по характеру на поверку оказался не совсем таким, как о нём говорили люди и слагали барды. В балладах Белый Волк представал пафосным и высокомерным сукиным сыном; близкое же знакомство выявило перед ними скупого на слова меланхоличного зануду. Волк был неглуп, в меру циничен, любил с ядовитым скепсисом порассуждать о жизни и, как и они сами, в целом недолюбливал людей и не ждал от них ничего хорошего. Но порой Геральт позволял себе непривычную, чуждую для Змей сентиментальность: ту самую сказочность из легенд в нём с потрохами выдавали неимоверный героизм и неукротимое желание спасать невинных. Белый Волк умудрялся быть на редкость альтруистичным, даже добрым, трогательно обожал свою лошадь, которую почему-то звал Плотвой, баловал её по возможности, и разговаривал с ней так заботливо и ласково, что Лето иногда даже слышал, как у Эгана от раздражения скрипят зубы, а Зеррит фыркает себе под нос. Возможно, они завидовали — кто знает. Ведьмаку или Плотве. Лето не спрашивал. Сами они не привыкли привязываться к животным: к лошадям отношение было исключительно потребительским, а однажды, в особо голодные времена, им даже пришлось забить коней на Пути: лучше было следовать дальше пешком, нежели позволить себе совершенно ослабнуть или даже умереть с голоду. Вскоре им повезло поднять денег за несколько заказов в богатой северной деревне и купить себе новый транспорт, так что по тем коням никто страдать вовсе не собирался. Причина этому безразличию заключалась не столько в мутациях, сколько в суровых правилах их Школы: в Гортур Гваэде всем малолетним ученикам поручали ухаживать за каким-нибудь зверем, и нельзя было пройти выпускные испытания, не убив питомца. У Лето это была пожилая овчарка, которой он так и не дал имени: не за чем было. Он убил её быстро и без сожалений. Зеррит и Эган, будучи младше, рассоплились: последний, кажется, даже рыдал втихую. Но после выхода на большак любые признаки малодушия по отношению к животным и людям у них испарились.***
Геральту из Ривии не было свойственно много откровенничать, но из того, что он рассказал, складывалась удивительная картина: будто бы он вернулся с Острова Яблонь — Авалона — места из эльфских сказок, и будто бы у Дикой Охоты был зуб на него и его женщину-чародейку, и что Всадники эту самую чародейку похитили, а Волк силой воли вернулся в мир живых и помчался вслед за ней по облакам, сломя голову, потому как дорожил ею просто несусветно. Зачем Охоте была нужна ведьма, которой уже давно не двадцать лет, и кто и зачем закинул их на Авалон, Геральт не разъяснял. Но Лето достаточно видел в этой жизни, чтобы не слишком удивляться лирическим рассказам Волка, а ещё, как и большинство в их цехе, крепко ценил проявление ведьмачьей помощи на Пути. Так что едва он оправился от ранений и кровопотери после драки с ослизгом, они все вместе пустились по следу призрачной кавалькады. Красные Всадники были специализацией Ивара Злобоглаза, их старого учителя: во время обучения тот частенько прерывал нудные лекции о кикиморах или альгулях, чтобы поделиться с учениками очередными открытиями касательно феномена Дикой Охоты, а библиотека в Школе была завалена книгами и свитками по этой теме. Но все их знания ограничивались лишь самими проявлениями феномена: когда появляются, где чаще всего их видят, в каком именно облике, кого похищают, кого убивают. Непосредственная природа Всадников до сих пор оставалась загадкой для этого мира, и старик Ивар погиб, так и не узнав, что однажды в ночь Мидирваэрне его лучшие ученики вступили в бесконечную схватку с Призрачными Всадниками.***
С каждым днём Йеннифер постепенно легчало, а ведьмаки убеждались, что времена, когда они сидели над ней, бьющейся в горячке, были хорошими и спокойными. Лучше уж сидеть в тёплой и сухой пещере, по очереди меняя спасённой повязку на лбу, варить отвары и изредка вставать размять кости, воображая себе, что эта самая женщина вполне может оказаться прекрасным и приятным созданием, если из-за неё так старательно и долго убивались, чем вытаскивать сдуревшую ведьму из передряг, лап стражи или из-под очумевшего Эгана. Им не было точно известно, почему Йеннифер пришла в голову нелепая идея их поссорить и разделить: видимо, причиной тому были её отвратительный нрав и желание как-то мелочно отомстить за насмешки в свой адрес. Когда она окончательно оклемалась и стала проявлять характер, Зеррит, будучи по натуре самым смешливым в их компании, частенько подтрунивал над ней, а та беспрестанно огрызалась в ответ, и их перепалкам не было конца. Лето тоже порой отпускал шуточки в её адрес от скуки или забавы ради, но донять его было сложнее, чем братьев: ведьмак никогда не прислушивался к тем многосложным эпитетам, которыми награждала его потерявшая совесть и страх чародейка. Просто однажды, когда ему надоело слушать её визгливое брюзжание, он легонько наградил её Аардом. Лето даже не старался толком, а Йеннифер, позабывшая все заклинания, не сумела заблокировать Знак, и её отбросило в придорожную канаву. Славно она летела тогда, да и ругалась в полёте смешно. Зеррит был просто счастлив, и даже Эган над ней посмеивался. За то время, что они вместе путешествовали, Лето пришлось немного укрепить навыки сражения с чародейской братией: когда ей стали приходить в голову обрывки воспоминаний о том, как владеть Силой, им несколько раз в пылу ссор приходилось легонько выкручивать ей руки и связывать её — иначе пришлось бы бороться с неизвестными последствиями неумелых заклинаний. Едва ли не ежедневно чародейка настойчиво пыталась вывести их из себя: ей не нравилось ни их общество, ни еда, которой они все питались, ни одежда, которую им удалось для неё достать. Из-за её скверного нрава у них были одни неприятности и неустойки. Йеннифер откровенно хамила стражникам, досаждала корчмарям своими требованиями и придирками, а однажды втянула их в передрягу на рынке в большой имперской деревне, внаглую стянув с прилавка торговца одеждой платье и отказавшись платить. Шум поднялся такой, что рассчитываться пришлось им троим вскладчину, последними деньгами, и ещё выполнять заказ на утопцев для местного старосты почти задаром. Она привлекала к ним слишком много внимания, и это было очень нехорошо. На этих землях это рано или поздно могло им аукнуться гораздо сильнее финансовой потери. Помимо профессии и общего прошлого их ещё крепче объединила взаимная неприязнь к изнеженной ведьме. Все трое никак не могли взять в толк, что такого старина Геральт — добрый, мудрый, рассудительный Геральт — нашёл в этой стерве. Это философы из Оксенфурта любили поразводить сопливые бредни о том, что противоположности притягиваются. Лето же, как ни старался, не понимал, что именно могло сподвигнуть Волка больше года гнаться за этой женщиной по Континенту, а затем героически обменять свою жизнь на её: страсть, глупость или желание? Им по-своему даже везло: единственным желанием, которое и он, и его товарищи испытывали рядом с ней, было удавить её или удавиться самим — зависело от конкретной ситуации. Но как бы ни досадовал Лето из-за того рокового пропущенного удара, из-за последовавших за ним событий, он понимал: ситуация с ослизгом была критической, и теперь он обязан Волку жизнью. Он и его товарищи не были рыцарями Ордена Пылающей Розы в засранных доспехах, но что такое благодарность, знали хорошо. И Лето был благодарен. Благодарен и очень терпелив.***
То, что выбор Йеннифер пал именно на Эгана, было неудивительно: Зеррита с его острым языком та терпеть не могла, Лето в определённой степени опасалась, а Эган из них троих единственный втайне робел перед бабами, и потому оказался для ведьмы лёгкой добычей. А, может, он своим меланхоличным характером бессознательно напоминал чародейке Геральта: бес её знает. По ходу выздоровления она всё чаще позволяла себе бесстыже и откровенно флиртовать с ним, а однажды, когда во время стоянки Эган отправился мыться к реке, не скрываясь, последовала следом. Вернулась слишком скоро: злая, полураздетая и в одиночестве, а на усмешку Лето уязвлённо задрала подбородок и зыркнула на того фиолетовыми глазами, вызывающе дёрнув ворот рубашки: — Ну давай, хоть ты тогда полюбуйся! Или от эликсиров у всех ведьмаков пропадает потенция? Лето скучающе поглазел на её грудь, а затем отвернулся. Эта ведьма со своим поганым языком не привлекла бы его, даже если бы других баб на свете совсем не осталось, да и он был не из тех, кто зарится на чужое добро, — особенно если оно принадлежало его товарищу. — Ведьмаки на беды с либидо жаловаться не привыкли. Но с тобой я никому связываться не советую: разве кому-то нужен заразный укус бешеной суки? — Попридержи язык, чёртов ублюдок! Когда ко мне вернётся память и способность управлять чарами, я превращу тебя в ещё более мерзкую тварь, чем ты был до этого, уж будь уверен. А твои яйца я… Дальше Лето уже не слушал: долгое нахождение рядом с чародейкой превосходно учило абстрагироваться от лишнего шума. Пока она извергалась руганью, Зеррит, чистивший кинжалы у костра, лишь негромко посмеивался, но позже, когда Йеннифер вдоволь прооралась и отправилась приводить себя в порядок, а насупленный Эган возвратился в лагерь, он предложил: — А давайте продадим её в ближайший бордель? И людям полезно, и она к делу приспособлена, и нам жить будет легче. Лето покачал головой, хотя в глубине души был с ним согласен: — Звучит недурно, но не вариант. — Волк будет очень недоволен, — буркнул Эган, косясь в сторону кустов, за которыми скрылась чародейка. — Если сможет когда-нибудь вырваться из лап Охоты. Зачем он вообще полез разговаривать с этим их королём? Он был крайне неосторожен. А мы своё дело сделали, старая ведьма жива, чтоб её глисты заели. Так пускай теперь гуляет на все четыре стороны. Не в бордель, так в любую деревню её подбросим. Постучимся в дверь солтысу, и будем таковы. — Дурацкие у тебя шутки. — Что с тобой, Эган? Ты в самом деле собирался её трахнуть там, в кустах? Тебя так сильно привлекли её эльфские глаза, или ты повёлся на наколдованные девичьи сиськи? Ха! Признавайся! Эган, хмурясь, раскрыл было рот, чтобы ответить брату, но Лето его опередил: — Она опасней, чем кажется — зря смеёшься, Зеррит. Только вообрази, каких дел может натворить несмышлёная, потерявшая память чародейка. А если что случится, виноваты во всём окажутся ведьмаки, ты ж её знаешь. Тогда нашей цеховой репутации в Нильфгаарде совсем придёт хана. Да и Геральт… хер его знает, вернётся ли он живым, если вообще возвратится. Но бросать её нельзя. Вам не жалко будет потраченных зря усилий? — Да, верно, — проворчал Эган. — Мне совсем не жаль эту дурную бабу, не думайте. Но не для того мы так долго и упорно преследовали Охоту. Белый Волк совершил глупость, а нам теперь это расхлёбывать. — Ты брешешь, брат, — Зеррит дурно ухмыльнулся, — но я сделаю вид, будто не заметил. Ведьму в нашей компании я готов терпеть исключительно из благодарности Волку за убитого ослизга. Мне так жаль, что пришлось оставить его Охоте. У нас ведь почти получилось их сразить, и тут он вылез вперёд со своим дурацким благородством. Хорош, конечно: мог бы сперва хоть какие-то инструкции дать по эксплуатации своей чародейки. Мы же не станем с ней нянчиться до Белого Хлада. Может, лучше снова стоит начать выслеживать Всадников? Не к старосте в деревню, так хоть в кавалькаду к ним её подкинем. Пусть скачут там вместе с Геральтом, если тому без неё спокойно не живётся. Совет да любовь… Они заводили подобные разговоры уже не в первый раз, частенько высказывая опасения насчёт того, что их странная шумная группа привлекала слишком много внимания, и сами же при этом не подозревали, насколько были близки к истине. Нильфы окружили их неподалёку от этого же бивака, стоило им только выдвинуться в путь. А после им троим стало совсем не до Йеннифер и Геральта, но это уже было не так важно: наконец-то у них была стоящая цель, и они шли к ней, плечом к плечу. Впервые за многие годы в их жизнях действительно появился смысл.***
Год 1272
Стремясь укрыться за обветшалыми стенами Каэр Морхена от наёмников императора, Лето вовсе не ожидал застать там кого-либо из чародеек. Он бродил по крепости в поисках конюшни, а на внутреннем дворе повстречал Йеннифер из Венгерберга. Казалось, из них двоих он был изумлён встрече сильнее, но не выдал этого — лишь криво усмехнулся, мгновенно подавив нелепый порыв заночевать в лесу, подальше от неё. Как бы не так: он всегда действовал на своих условиях, и теперь у него была крыша над головой — пусть даже обветшавшая и кое-где обвалившаяся — и шикарная возможность обосноваться в любом приглянувшемся углу большого замка, при желании вообще ни с кем не пересекаясь. С некоторых пор Лето совсем свыкся с одиночеством. Глупо было бы ожидать встречной радости от чародейки: Йеннифер одарила старого знакомца неласковым взглядом сиреневых глаз и некрасиво скривила губы. Лето ожидал, что она и сейчас найдёт повод для крика, но ведьма, не удостоив его вербальным приветствием, развернулась и удалилась в сторону замка. Лето задумчиво поглядел вслед её черно-белой, как у косатки, спине: ему было искренне плевать на её расположение, и он был доволен, что им удалось избежать ненужного диалога, но на душе всё равно что-то нехорошо заскреблось. Старый ведьмак Весемир, подошедший к нему, чтобы сопроводить в конюшни, покачал головой и спросил: — Вы с ней знакомы? — Виделись когда-то, — Лето окинул взглядом громаду замка, отгоняя прочь непрошенные мысли. Возможно, это чувство было просто голодом после дальней дороги через перевал, а не ощущением досады и мимолётной тоски по временам, когда он был не единственным на всём Севере мутантом с медальоном Змеи на груди. Чёрт знает, как бы сложилась их судьба, если бы чародейка не втягивала их в передряги там, в имперских провинциях, не устраивала истерик и бурных склок. Быть может, они бы вовсе не привлекли внимания нильфгаардской разведки. Но Лето не привык роптать на судьбу и скулить понапрасну. Больше у него не было ни медальона, ни цеховой принадлежности, но он был жив, и у него было надёжное, скрытое от мира место для постоя, и потому он решил, что ему не о чем печалиться. Ведь большак навсегда изгонял любые признаки малодушия изо всех выходцев Гортур Гваэда.