***
Сегодня они с Кёкой очень торопились домой. Потому что Ацуши внезапно ощутил прилив небывалого хорошего настроения днём, и в обеденный перерыв успел сбегать купить автомат для готовки сахарной ваты и занести его домой. Он не знает, что на него нашло, абсолютно понимает, что трата нерациональная, но весёлому предвкушению сейчас это абсолютно не мешает. Да и у Кёки глаза искрятся. Только они переступили порог здания агентства, и Ацуши успел насладиться оранжевым от заката перекрёстком, как Кёка сказала: — Ацуши, ты же в курсе, что ты в тапочках? — А? — Накаджима взглянул на свои ноги и действительно обнаружил на них душевые тапки. Получается, его обувь всё ещё сушится в агентстве. — Подожди меня здесь, я скоро вернусь, — пообещал он подруге и скрылся в здании. Когда он закрыл дверь, стало как-то холодно. Слишком сильно работали кондиционеры, расчитанные на жаркие дни. Не теряя времени, Ацуши взбежал вверх по лестнице и повернул к душевым. Кое-что заставило его застыть и прислушаться. В офисе раздавалось знакомое фальшивое пение, совсем негромко. Получается, Дазай всё ещё на работе. «Надо будет с ним попрощаться» — подумал Ацуши, добегая до душевых. Его ботинки стояли в ящике для обуви и ещё не до конца высохли, но на последнее он не обратил внимания и с облегченим натянул обувь на ноги. Парень вышел из комнаты и быстрым шагом направился к офису, наполняя коридор глухим стуком своих шагов. В коридоре без окон не было света, и Ацуши чуть не пропустил нужную дверь. Встав напротив, он положил ладонь на ручку, не заметив, что из комнаты раздавалось только странное поскрипывание. — Дазай-сан, я думал вы давно уже… — Ацуши поднял взгляд и споткнулся, грохаясь на колени, и зажимая себе рот, чтобы удержаться от крика. Всё тело начало дрожать. Глаз задёргался, а Накаджима отказывался понимать то, на что он смотрит. С такого ракурса всё было ещё ужаснее. Посиневшее лицо Дазая, его пустые глаза, и, врезающаяся в его натёртую до крови шею, петля стали единственным, что видели глаза, а скрип покачивающейся верёвки — тем, что слышали уши. Тело немного крутилось из стороны в сторону из-за этих покачиваний. Влево. Вправо. Влево. Впра… Ацуши насилу отвёл взгляд от зрелища и кинулся к мусорке. Его вырвало от страха. По лицу уже стекали слёзы, а желудок скручивало, едва он хоть косил глаза в сторону Дазая. Словно в трясучке, Ацуши поднялся. Хотелось кричать, бежать и докричаться до трупа наставника, вопрошая «Почему, почему, почему, почему, почему сегодня?!». И ни в чём из этого не было смысла. Будет ли он кричать, умолять, шептать или кинется из окна, от Дазая он больше ничего не добьётся. Он чувствовал, что ему будто залезли внутрь и всё там перемешали, вдобавок сдавив сердце. Накаджима отвернулся. Раздался ещё один громкий скрип. Ацуши не смог найти свой телефон и позвонить с него в скорую. Спиной к трупу, он прошёл к столу и позвонил с телефона агентства. — Алло, в вашем районе что-то случилось? — спросил голос, фантастически похожий на баритон наставника. Ученик еле подавлял подступающую истерику. Он обнаружил, что ничего не может сказать, издавая только какие-то всхлипы и бульканья, — Алло? — З-здесь самоубийство, — Ацуши прервался и шумно вдохнул воздух, — с-скорее всего, умер пять минут назад. — Звоните лучше в труповозку, — посоветовали ему и отключились. Накаджима выронил телефон и обрушил на него свой ботинок. Ещё. Ещё. Ещё раз. Снова. Во все стороны летели обломки белого корпуса, а Ацуши глотал свои солёные слёзы. — Откуда, — он просто не мог остановиться и прекратить топтать эту злосчастную трубку, — откуда я должен знать номер чёртовой труповозки?! Ацуши взял со стола оставшуюся часть аппарата и со всей силой швырнул в стену. Он не мог сдержать горькие рыдания. — Дазай-сан, — стирая вновь и вновь наворачивающиеся слёзы, Ацуши подошёл к столу, над которым возвышалось тело, — Дазай-сан… Ощущая, как в нём всё рушится, парень взобрался на стол и приподнял Осаму. Держа его одной рукой, почти положив на себя, левой Ацуши еле скинул с чужой шеи петлю и вместе с телом опустился на стол. Труп полностью опирался на Ацуши, прижимающего мёртвого к себе. «К ранним последствиям смерти относят трупное окоченение. Мышцы становятся тугоподвижными…» — сухие наставления Куникиды вспомнились, ещё больше ввергая Накаджиму в отчаяние. Дазай за это недолгое время совсем не успел окоченеть, наоборот, он был мягким, как тряпичная кукла. А Ацуши словно был ребёнком, понявшим, что безмолвная игрушка совсем не живая, и безнадёжно пытающимся разбудить в ней что-то своими объятиями. «Его больше нет» — парень покачивает тело в своих руках и покачивается вместе с ним, будто убаюкивая, даже начиная напевать какую-то мелодию своим дрожащим голосом. Берёт чужую руку и не нащупывает пульса, ни на что не надеясь. «Его больше нет» — опускает руку обратно на стол, снова чувствуя мокрую пелену перед глазами и отстраняется от Дазая, чтобы взять на руки. «ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ» — кладёт тело на диван, ничего толком перед собой не видя, смаргивает слёзы и аккуратно опускает мёртвому наставнику веки. Будто тот спит. Будто нет следов от верёвки на шее и дыхание не остановилось. Ацуши просто уткнётся в диван. И останется здесь навсегда, рядом с этим телом. Или пока за ним не придёт Кёка и не оттащит от дивана, набирая скорую. Простите, труповозку. Если бы он зашёл в комнату сразу после того, как услышал знакомое «…и я прыгну, чтобы полететь за птицей…», спетое весело, без тени печали, то мог бы что-то исправить. Возможно, Дазай в этот момент грезил, как спрыгнет со стола. Может, в этот момент он был счастлив. И Накаджима страдает только из-за своего эгоистичного желания о том, чтобы наставник был жив. Ацуши хотел было снова окунуться в истерику, но что-то показалось ему странным. Очень странным. Он встал, пошатываясь, и оглянулся на стол. Петля висела высоко над чьим-то рабочим местом и всё ещё выглядела зловеще. Накаджима подошёл к столу и вперился взглядом в верёвку, сглотнув. — Откуда же вы прыгнули, Дазай-сан? — шёпотом спросил Ацуши, повернув голову к лежащему на диване телу Дазая. Если бы наставник прыгнул со стола, всё было бы гораздо более жутким. Стол — не табуретка, не получится перевернуть его одним прыжком, а если и получится, то его основание всё равно будет достаточно высоким. Если он спрыгнул со стола, то получается, что он сознательно не воспользовался шансом выжить, даже корчась от отсутствия кислорода и дёргаясь в муках. Но ноги Дазая были куда выше края столешницы. Значит, со стола он не прыгал. Но больше и не с чего. Ацуши вернулся к дивану с телом, и почти обвинительно проскулил: — Даже умереть нормально не можете, Дазай-сан, — Накаджима опустился на коленки перед мебелью и взял в ладони забинтованную руку, — опять какие-то загадки. Он чувствовал эмоциональную и физическую слабость. Словно выжгли из него все силы, как по волшебству. А внутри всё ещё болит. Ацуши позволил слабости окончательно взять верх, опускаясь головой на незанятую часть дивана и закрывая глаза. Мозг с радостью перешёл в спящий режим, и ученик выпустил руку Дазая. Та случайно приземлилась Накаджиме на голову. А потом её пальцы поворошили ему волосы. Во всём здании раздалось злобное хихиканье.***
Накаджима очнулся от того, что его кто-то тряс. Мальчик разлепил глаза. Если увидев повешенного Дазая он смог сдержаться, то сейчас ничего не помешало ему заорать от страха. Потому что перед ним сидел абсолютно живой Дазай, вытаращивший от удивления глаза. — Что-то случилось? — обеспокоенно спросил он, трогая потный лоб Ацуши. — Я видел, как вы висели в петле, — Накаджима сам удивился, что смог спокойно ответить, а внутренне… Внутренне у него возникало предположение, что он просто умер там, на диване, от какого-нибудь разрыва сердца, и сейчас переживает свои последние мгновения жизни с яркими галлюцинациями. — Ацуши, мне нужно тебе кое-что объяснить, ты только не пугайся, — Дазай говорил с ним с опаской, как с умалишённым, и всё время осматривал пространство вокруг себя, — мы немного невовремя оказались в агентстве. — Это не объясняет то, что я проверял пульс у вашего бездыханного тела и не нашёл его, — мальчик отполз в самый уголок дивана и вжался в него, пряча лицо в коленях, — Пожалуйста, объясните, что это было, я не могу с вами разговаривать. — Почему не можешь? — вскипел Осаму. — Да потому, что я очнусь и вы снова будете мертвы, — тихо сказал Ацуши и наклонился к лицу Дазая, запоминая и вспоминая все детали, еле сдерживаясь, чтобы не наброситься с объятиями, — Скажите что-нибудь. — Тебе так не нравится мысль о том, что я умру, Ацуши-кун? Но я ведь это сделаю. Когда-нибудь. — Когда-нибудь, но можно — не сегодня? — А потом ты каждый день это будешь повторять, — хмыкнул Осаму, — Можно. — А теперь нам лучше убираться отсюда, а не то оба сгинем, — напомнил он. У Ацуши не было сил на все эти треволнения, поэтому он готов был снова упасть в обморок, лишь бы не чувствовать несуразицы всех слишком быстро происходящих событий. Дазай явно пытался заронить в него семя страха. — В каком смысле? — у Накаджимы нещадно болела голова, он мечтал просто пойти и отлежаться где-нибудь, и невыполнимость этого желания вызывала уныние. — Я уже рассказывал тебе о Повелителе смерти, — не смотря на него, мужчина всё ещё осматривал комнату, — и, судя по всему, мы попали в его ловушку. — Вы про ту историю о демоне, появляющемся в агентстве? Знаете, даже я в такое не пове… — над столом снова появилось тело Дазая. Внезапно, верёвка порвалась и труп грохнулся на стол, оставшись лежать на нём со сломанной шеей. Накаджима оглушительно закричал. — Хватит, успокойся, посмотри на меня! — живой Дазай схватил его за запястья и решительно буравил взглядом. Ацуши умолк и посмотрел на него. Губы дрожали. — Ацуши-кун, это иллюзия. Это всего лишь иллюзия, я здесь, ты можешь послушать мой пульс и не смотреть туда. — Иллюзия? На агентство напал эспер? — Лучше бы эспер. Говорю же, надо уходить отсюда, — Осаму отпустил одно запястье, а за второе потянул подопечного к выходу из комнаты. Как только он открыл дверь, перед их глазами предстал коридор, полный застывших в воздухе предметов. Ацуши остановился, панически ощущая предчувствие чего-то ужасного. Если Дазай хочет покинуть относительно безопасный офис, то Ацуши всеми силами постарается его удержать. — Это что-то вроде сигнализации, — сказал наставник, внезапно обрётший холодное спокойствие, — не совсем понятно, в чём она заключается, нельзя дотрагиваться до предметов или просто войти в коридор. Накаджима кивнул, забыв, что на него сейчас не смотрят, и вытащил своё запястье из хватки Дазая. Осаму поднял свою руку, собираясь протянуть её к коридору. Ацуши думал, что это очень-очень-очень плохая идея, и перехватил её. Под спокойным взглядом Дазая он чувствовал себя неуютно сейчас, но это не останавливало. — Давайте останемся в офисе. Мы можем переждать в шкафу до завтрашнего дня, — сказано с надеждой и страхом перед неизвестностью. — Прости, Ацуши-кун, — Дазай печально ему улыбнулся, — иногда лучше не прятаться в шкафу, — и выставил руку в коридор. С другого конца тёмного прохода с ужасной скоростью прилетел принтер. Дазай едва успел отдёрнуть руку, а принтер остановился перед стеной и полетел в противоположную сторону. Все предметы пришли в движение, замелькав перед глазами, как будто они были в игре «аэрохоккей» — такая же скорость была и у фишки в этой игре у особо втянувшихся игроков. — Придётся использовать способность, — Ацуши уже смирился, что он не поспит, а по этому коридору им всё-таки придётся пройти. — Если такое находится в коридоре, то что нас ждёт на лестнице? — как бы себе задал вопрос Дазай, прежде чем шагнуть в переход. Ацуши активировал тигриные лапы и скакнул вперёд, еле успев отбить телефон, летящий прямо в голову наставника. При этом на него самого уже нацелилась куча офисных принадлежностей, чего он не успел заметить. — Накаджима, — резко прорычал суицидник, хватая Ацуши за шкирку и дёргая его в нужные стороны, лавируя между предметами. Способность парня перестала действовать, а Дазай перехватил его поудобнее, взяв на руки и быстро проходя к лестнице, танцуя резкий, сохраняющий им жизнь и здоровье, танец. Бездумно ввалившись на лестничную клетку, они наконец остановились. Осаму опустил руки и Ацуши твёрдо встал ногами на пол. — На лестнице ничего не видно, — заметил Ацуши. — Может, потому, что он где-то здесь, — мрачно сказал Дазай. В соседнем помещении всё ещё был слышен звук рассекаемого чем-то воздуха. — А что нужно Повелителю смерти? Почему он вообще оказался в агентстве? — спросил ученик, нервно смотря вниз, на дверь. Вроде бы, можно лишь спуститься по лестнице и выйти, но кто знает, что в процессе с этой лестницей или дверью случится. — Я же не знаю всё на свете, — отрезал Дазай. В опасных ситуациях Осаму часто бывал резким, почти грубым, и Ацуши к этому уже привык. Тогда Ацуши задал другой волнующий вопрос: — Почему вы рассказывали всем историю об этом демоне? — Хотел, чтобы никто не оставался в агентстве после заката. Мне вот, уже который раз выпадает честь попасть именно на тот день, в который в Японии самая высокая смертность. — Получается, вы уже сбегали от него? — Дважды. Он не слишком рассчитывал на такую жертву, как я. Мужчина критически осмотрел лестницу и съехал вниз по перилам. Спустившись, он приказал Накаджиме сделать то же самое. Ацуши аккуратно сел, придерживаясь руками, и медленно спустился, пару раз чуть не упав спиной вперёд. — Отлично. Уходим, — Дазай приглашающе пропустил парня к двери. — Но вы же говорили, что попавшись в западню, из неё не выбраться, демон управляет всем зданием. — Он управляет замком этой двери и её запирающей силой, — хитро сказал наставник, — но кто сказал, что препятствие нельзя просто выбить? Ацуши понял и подошёл к двери на тигриных лапах. Кондиционеры включились на полную катушку и грозились заморозить их с Дазаем насмерть. Суицидник отошёл, предоставляя протеже поле для действий. Тигр поднял руки и готов был обрушить их на дверь с ужасающей силой, но почему-то не смог шевельнуться. Он словно стал сделан из камня и по определению не мог двигаться. Только лицо до сих пор оставалось подвижным. — Дазай-сан, я не могу пошевелиться, — Накаджима не видел, что со всех концов комнаты к нему ползут бинты, всё увеличиваясь в объёмах, он нервно пытался сделать хоть какое-то движение. — Ацуши-кун, это очень плохо, — Дазай говорил ровно, и это сильно сбивало с толку, заставляя тревожиться, — раз он управляет и тобой… То он в этой комнате. Шебуршение огромного мотка хлопка, подползавшего к Ацуши, стало слышно и ему. До него кто-то дотронулся самым кончиком пальца, и он мог только надеяться, что это Дазай. Тигриные лапы преобразовались обратно в руки, и Ацуши облегчённо повернулся, почувствовав, что это в его силах. Над ним действительно возвышался наставник. Но что-то это не обрадовало. За Дазаем поднимались бинты, которые заполнили, казалось, всю комнату. Сердце сжималось от страха при взгляде на его сияющие почему-то бирюзовым глаза. Такого же цвета, как подвеска над жилеткой. — Я забыл тебе кое-что сказать, Ацуши-кун, — бинты начали подниматься вверх по лодыжкам Ацуши, закручиваясь. — Повелитель смерти — это я. Одним резким движением Осаму кинулся к подопечному и нажал на сонную артерию, ожидая и оплетая мальчишку бинтами, пока тот не потерял сознание. Отстранился, задумчиво нажимая большим пальцем на чужую щёку, потом оттягивая уголок губ в неправильную улыбку и, наконец, полностью оставив Ацуши висеть в воздухе на его бинтах, отвернулся, левитируя обратно в коридор. Огромный моток бинтов, заполнивший всё в поле зрения Накаджимы, растворился, уже не нужный. Дазай отвлечённо направился в медпункт, на верхние этажи, не обращая ни на что внимания. Бинты удерживали Накаджиму в позе, похожей на положение витрувианского человека, с немного разведёнными в воздухе ногами и руками, и другие ленты словно бесконечно шли от Дазая, плотно обвязывая тело Ацуши. Оковы на ногах поползли чуть выше колена, до середины бедра, забираясь под порванные мощными тигриными лапами чёрные бриджи, и Осаму, чувствующий это, посмеялся от пикантности момента и оставил так, не бинтуя дальше. У Накаджимы Ацуши, помимо всех его достоинств, оказывается, прекрасно упругие бёдра. Эластичными бинтами, пусть они и часть тебя, многого, конечно, не почувствуешь, но сжать и разжать чью-то изящную ногу вполне можно (ох, хотелось бы рукой). Другие ленты обматывались вокруг рук, туловища — не забираясь под рубашку, разумеется — и шеи, заматывая на всякий случай и рот. С Ацуши-куном, его замечательным смышлёным подопечным, будет веселее всего проводить время этой ужасной ночи. Когда мертвецы отдают тебе все свои силы, ты немного слетаешь с катушек, и хочешь, чтобы кто-то другой тоже это почувствовал. В первый год появления в агентстве Повелителя смерти, в особую ночь в здании осталось много людей, поэтому Дазай просто поигрался в призрака, словно у них был детский утренник. Второй стороне (жертвам) моментами даже было весело. На второй год внутри оказался Куникида. С ним получился потрясающий кровавый спектакль, в котором Куникида всё же сошёл с ума и стал всем, что было, убивать копии Дазая. Осаму, правда, скоро надоело, и он вырубил напарника, и до утра отправил в шкаф. С Ацуши-куном всё по-другому. Накаджима испытывает тёплые чувства к наставнику, что было выявлено при эксперименте с реакцией на смерть Дазая. Обидно, что из всех, когда-либо игравших с Осаму в эти игры, только один человек был расстроен, увидев его самоубийство. Но это делает Ацуши-куна гораздо более особенным, чем всех до него, его будет веселее сводить с ума и наслаждаться его меняющимися эмоциями. Жаль, Дазай не тот демон, что питается страхом и чувствует его разные оттенки вкуса, страх со вкусом отчаяния и привязанности, наверняка, был бы просто потрясающим. Они проплыли над порогом в медпункт и Дазай опустился на кровать, оставив Ацуши висеть у стены. Пока он не хочет будить Накаджиму, и просто приводит в негодность нижние этажи, чтобы потратить побольше накопленных сил и повысить шкалу своего рассудка. Он это, между прочим, не выбирал. Технически, он ничего не выбирает и почти ничем не повелевает — люди умирают независимо от него, катастрофы случаются не по его воле, он даже не может никому магическим способом внушить мысль о смерти. Вообще, он может убить, но все остальные люди на Земле так же обладают этой властью. Иногда Осаму задаётся вопросом: почему он может быть «демоном» только один день в году и на ограниченной территории? Причём, лишь на той территории, которая имеет над ним власть — т. е. место работы. Такое ощущение, будто Вселенная создала его только для того, чтобы иногда убирать излишки эмоционального фона других людей, которые всё равно эту планету скороспешно покидают, оставляя давление своей личности где-то вокруг. И ограничения создала, чтоб не распоясывался. Мысли и образы, где он выкалывает себе глаза или изничтожает всё вокруг разными способами, стали настолько привычными, что иногда он об этом думает и не в сущности «Повелителя смерти», так что уже не вызывают никакой реакции, кроме как «скукотища». Дазай потянулся на кровати, припоминая, что надолго в себя уходить не стоит, не то он совсем забудет про Накаджиму в комнате, и про то, что ему нужно будет сделать уборку на остальных этажах. Недовольно поднявшись в воздух, Дазай взял контроль над телом Ацуши и заставил его проснуться. Парень чуть дёрнулся и приоткрыл глаза, фокусируя взгляд. Тёмная фигура потустороннего существа перед ним заставила его их резко распахнуть и в панике попытаться вывернуться из бинтов, даже стараясь призвать тигра, но это не работало. — Ты не сможешь использовать способность, Ацуши-кун, — Дазай перед ним выглядел убийцей, — Ты меня касаешься. Накаджима лихорадочно осмотрелся, но не заметил ни одной точки соприкосновения с наставником. Полосочка бинта, завязанного на его шее, потянулась вверх и шлёпнула по кончику носа. Глаза Ацуши испуганно увеличились, а бинт вернулся на своё место. На лице Дазая была жутковатая полуулыбка. — Для тебя это ощущается так, словно неживой предмет сдерживает тебя. А для меня… — мужчина хихикнул, и Ацуши ощутил, как ему резко стало теснее. Несколько Дазаев с разных сторон как будто прилепились к нему, держа за кисти, шею, зажимая рот, удерживая лодыжки, обхватывая туловище и сжимая бёдра. Накаджиму кинуло в жар и он не сдержал возмущённого и пугливого восклицания, но копии Дазая вмиг исчезли, — Хоть они и пропали, по факту, это всё ещё происходит, — Осаму специально приврал здесь. Бинтами всё ощущается нечётко, совсем не так, как руками или, собственно, телом. Но Ацуши-то откуда может об этом знать? Парень сосредоточился на том, чтобы разорвать повязку, закрывающую рот, и Дазай сжалился над ним, растворив бинты в этом месте. — Зачем вы всё это делаете? — обвинительно кинул Накаджима, уже не так активно пытаясь высвободиться и смущаясь, помня о словах Дазая как его держат, — Зачем показали мне то ужасное видение? — О, это было не видение. Я не могу создавать иллюзии, — Дазай развёл руки в стороны в, якобы, скромности, — Я же не Танидзаки-кун. Это была моя копия, которую я повесил. — Ацуши посмотрел на него с ужасом, — Не волнуйся, она абсолютно не разумна и не является живым человеком. Эти копии просто выполняют то, для чего были созданы, например, та должна была показать тебе мою смерть. — И зачем? — спросил Ацуши, ощущая в теле дрожь. — Это стандартная «вступительная церемония». Я показываю её каждый раз, когда кто-то приходит ко мне, — Накаджима был даже не близок к пониманию того, о чём говорил бинтованный. — Не осуждай меня, мне же любопытно, что будет, когда я всё-таки себя убью, после этого ведь ничего узнать не получится. — Разве вы можете умереть? — Ацуши смотрел на сверхъестественную яркость бирюзового в чужих глазах и сомневался в том, что ответ положительный. — Я не знаю, — Дазай покачнулся из стороны в сторону и сложил свои руки за спину, — до конца ни разу проверить не получилось. — Кстати, Ацуши-кун, твоя реакция на мою смерть была очень милой. Особенно эти «убаюкивания», — Дазай бесшумно приблизился к Ацуши по воздуху и расслабленно улыбнулся, смотря прямо протеже в лицо, — Ты будто потерял то, что тебе дороже всего на свете. Накаджима отвернул лицо и попытался спрятать его в сгибе плеча, зажмурив глаза. Суициднику это открыло доступ к тому, чтобы говорить на ухо: — Ты любишь меня? — от такого вопроса у Накаджимы глаза мгновенно открылись. — Это так мило, что мой ученик так сильно меня любит, и боится признаться в этом, называя меня ленивым и раздражающим, — Ацуши от этого масляного тона ощутил уже не просто дрожь, а неконтролируемое желание сжаться в комочек и оглохнуть. — А как… ты меня любишь, Ацуши-кун? Как ученик… — Дазай взял в руки лицо Ацуши, абсолютно красное, и пошло улыбнулся, — …или как извращенец? Ацуши озлобленно укусил его за руку. Дазай обиженно посасывал палец, из которого шла кровь, примерно в пяти метрах от подопечного (больно кусающегося подопечного!). — Я, между прочим, обладаю такой властью над всем в твоём теле, что могу нарушить работу сердечных клапанов и убить тебя, — пробубнил он несерьёзно. — Зачем вы вообще творите всё это? — Ацуши совсем не готов был так быстро принять весёленькие шутки наставника, с которым явно что-то не так. Голова брюнета медленно к нему повернулась, и Накаджиму снова передёрнуло от вида жуткой улыбки на чужом лице. — Я хочу перестать слышать и видеть всё, что мне не принадлежит. Своих мыслей почти не слышно, — Дазай постучал пальцем по макушке, — вот здесь. От чувства невыносимой тоски нужно было как-то срочно избавиться, поэтому Дазай решил, что ничего, если он немного покроет пол и потолок комнаты бинтами. Ацуши во все глаза смотрел за расползающимися лентами и предпринимал попытки вырваться из пут. Один моток направился и к нему. Запястья обеих рук резко были притянуты друг к другу и эластичные бинты снова начали его связывать. — Для чего ещё и это? — потеряв власть над руками, Ацуши не хотел лишиться её ещё и над ногами, поэтому прекратил дёргаться. — Так ты же пытаешься сбежать, — коротко ответил суицидник. «Хотя это и абсолютно бессмысленно» — скорее ощутил, чем подумал, он. — Если интересно, что я собираюсь делать, то я собираюсь поиздеваться над тобой, а потом стереть память, — сообщил Дазай, — А подробности ещё сам не знаю. Ацуши, при слове «поиздеваться», уже представил многое и опустил голову, ощущая предательство и ненависть. — Вы такой же, как они. — Как кто? Ацуши не отвечал. Он просто ждал чего-то вроде побоев. Без слов стало понятно, что он имел ввиду людей (воспитателями ли они были?) из приюта. — Я не такие издевательства имел ввиду, — Дазай задумчиво опустился на кровать для отдыха. Поддерживая голову руками, он лежал, смотря на Накаджиму и болтая ногами, иногда попадая ими по подушке. — Я кое-что придумал, — Дазай ещё быстрее замолотил ногами и опёрся на подушку грудью, для того, чтоб было удобнее наблюдать, — Мы просто обязаны помочь тебе определиться! — Определиться? — прямо перед Ацуши из ниоткуда возник наставник с карими глазами и сильно приблизился. Связанный попробовал отпрянуть, но лишь забился в оковах и ничего не достиг, — Я не люблю вас в этом смысле, Дазай-сан! — истерично крикнул парень, уходя от рук, расстёгивающих ему рубашку. Бинты на груди и животе Ацуши испарились, чтобы копия Дазая могла свободно действовать. — Прости, Ацуши-кун, — болтания ногами замедлились, и кровать передвинулась поближе к действию, — я тебе не верю. Но не волнуйся, у него только одна цель — расстегнуть тебе рубашку, — вслед словам мужчины копия исчезла, оставив их наедине. Дазай оценивающе осмотрел пытающегося как-то изогнуться и прикрыться Накаджиму, — Реакция мне нравится, но в теле ничего интересного. Впрочем, как я и ожидал. Ацуши прекратил пытаться спрятать своё тело, вспомнив, что самого наставника мужчины не интересуют, что тот и подтвердил своими словами сейчас. — Расслабился, Ацуши-кун? — тот прищурил глаза и ярко сверкнул ими, — А ну-ка, — к Накаджиме резко устремились несколько белых лент и стянули с него штаны, чуть не прихватив трусы с собой. Ацуши снова попробовал сделать хоть что-нибудь, и снова провально. — Так уже лучше. Твои ноги как будто в чулках, просто кавай! — Дазай снова ощутил зуд в руках, желание потрогать эти бёдра, а контраст белых бинтов, кожи и чёрных боксёров выглядел почти сексуально. Накаджиму мелко трясло от ожидания чего-то неприятного и представления, что будет дальше. Он был бы очень рад опустить голову и не видеть лица этого потустороннего существа, травящего тараканов в своей голове, но не мог — кость будто не сгибалась. Дрожь увеличилась, когда Дазай поднялся в воздух, и направился к нему, по коже пошли мурашки. Кондиционер опять заработал на максимум, но вскоре отключился совсем. Фигура нависла над ним, а свет погас, оставляя перед глазами фиолетовые пятна и бирюзовое свечение из трёх источников — радужка глаз и подвесная деталь на одежде Дазая. «Дешёвые спецэффекты» — подумал Ацуши и пискнул, когда неожиданно сильные руки оказались на его бёдрах. Словно желая оставить синяки, их начали сжимать, гладить, мять, и вообще, делать такое, что жертва никогда не собиралась принимать. Одна рука с бедра постепенно поднялась на задницу, снова заставив сжаться. Оковы даже не стали сопротивляться, когда он скрестил ноги и чуть согнул их в коленях, отодвигая Осаму на небольшое расстояние. Тот просто поменял положение и тихо сказал с ехидством: — Милый котёнок, поджавший лапки. — и после он поцеловал Ацуши. Подопечный такой беспомощный и милый, когда не по своей воле страстно отвечает на его поцелуи и издаёт недовольные просительные звуки, собираясь разбудить внутри совесть, намекая, что ещё можно остановиться и забыть об этом, но всё разбивается с первым стоном удовольствия и опустившимися безвольно прямыми ножками. Тогда Дазай и отрывается. У Ацуши на губах много слюны, а в приоткрытом рте ещё больше, и он облизывает губы в попытке её стереть, глотая по привычке. А потом по слишком довольному лицу мужчины понимает, что сглотнул всю чужую слюну. И облизал губы после поцелуя с совращающим его человеком. Дазай тыкается кончиком языка ему в уголок губ, и ведёт линию до левого уха, чтобы прошептать: — Просто потрясающие бёдра, — снова языком в уголок, только на этот раз правый, и проводит ещё одну такую же линию, — и то, что выше, не хуже, — намекающе проводит пальцами обеих рук по заднице и сжимает напоследок, а Ацуши слишком часто дышит от этого кошмара. Вставшие на груди соски делают скучный до этого вид немного интереснее. Такая забавная реакция появляется на то, что Дазай приподнимает его, с небольшим вмешательством совершенно не сопротивляющегося, ногу — всхлип и взгляд непонимающий, неверящий — что у инициатора не получается сдержаться и не оставить на нежной коже ма-а-аленький укус. Много маленьких укусов и поцелуев, особенно на задней части. Левое бёдрышко — терзать губами, правое же — немного сжимать рукой, повыше, и наслаждаться сдерживаемыми звуками от Ацуши и дрожью его девственного тела. — Не «так» любишь меня, да? — откровенно поиздеваться для Осаму — святое, и он не собирается этим пренебрегать, оставляя ещё один чмок совсем рядом с каёмкой трусов возбуждённого Накаджимы. Решив совсем добить мечущуюся между злостью, страхом и удовольствием жертву, Дазай пустил по её телу бинты, чтобы они тёрли соски, двигаясь быстро-быстро, сжимались на теле и залезали в рот, смачиваясь в слюне. Чтобы оставить перевес в пользу извращённых удовольствий. Чтобы Ацуши тёк ещё больше. — Это не любовь, — отвечает Ацуши, прежде чем бинты скользят ему в рот. Можно прямо сейчас напрямую пройти через него полоской ткани, пробить органы, и Дазай не сможет это исправить — слишком сложно. Но не то что бы ему это и хочется сделать, просто силы накапливаются и такие сценарии в голове возникают. — Вот как, — мужчина выписывает неприличные слоги на облюбованном им левом бедре подопечного и наблюдает за трепыхающейся фигурой. На трясущиеся ножки, одна из которых так согнута и вытянута, уже можно мастурбировать, особенно со звуковым сопровождением из неконтролируемых вздохов, — ты, наверное, прав. Я не отношусь к тебе, как к своей любви. Нужно это срочно исправить. — Ф-фто? — из-за ткани во рту Ацуши не смог спросить внятно. Это звучало для него самого очень жалко, уничтожив остатки его гордости. Ему наконец развязали руки, чтобы они не торчали, словно ненужные, над головой, и осторожно взяли на руки. Ацуши сразу обнял себя, перекрещивая предплечья, и утыкаясь носом в чужую одежду, не смотря, куда его несут. Бинты с ног постепенно растворялись до конца, неизвестно, зачем. Не хочется делать этого, чувствовать это, думать, сероволосый просто сильно устал и хочет спать. Его опускают на больничную кровать и наваливаются сверху, целуют коленки, заглядываются на его красное, с потёками слюней, лицо и зыркают яркими глазами. А Ацуши лежит и смотрит, начиная плакать. Дазай мгновенно оказывается у его глаз и слизывает слёзы, снова целует — на этот раз зацеловывает всё его лицо, шепчет, что всё хорошо, хотя всё ни разу не хорошо, и приподнимается, смотря в глаза. — Поцелуешь меня самостоятельно? — звучит просьба. Для Дазая это всё увлекательная игра, он вжился в роль, и ждёт её продолжения, а Накаджима не хочет ничего происходящего, потому что потом от этого будет больно. Но Дазай-сан говорил, что потом сотрёт ему память… Поцеловать — сдаться. Не поцеловать — всё равно проиграть. И Ацуши целует. Для Осаму это словно триггер, он отвечает, резко отстраняется, переходит на шею, слыша мягкие стоны над головой, мнёт зад ученика, и распахивает на расстоянии стеклянный шкафчик медпункта и ловит флакон касторового масла. Ацуши-кун просто прекрасен сейчас, и абсолютно заслуживает того, чтобы Дазай называл его «любовь моя» всегда. Особенно прекрасно то, что он всё-таки обхватил суицидника за шею и прижался, трясь о него всем телом. Но именно это заставило проявиться сомнениям в Дазае. — Мы оба не знаем, как это — доставлять удовольствие мужчине, — прошептал он, обнимая, — Это может пройти так себе. Я могу ублажить тебя и без нашего физического контакта, и точно сделать приятным всё. Осаму наконец скинул плащ и подвеску, так раздражающие Ацуши, и создал с десяток тонких бинтиков, шириной примерно как указательный и средний палец, сложенные вместе. Обливая парочку кастровым маслом под плывущим взглядом жертвы, Дазай чуть не пропустил момент, в который Ацуши стыдливо развёл ноги, уже успев избавиться от нижнего белья. — Как мне нравится твоё доверие, любовь моя, — сладко сказал Дазай, оттягивая друг от друга ягодицы Накаджимы и заставляя две тонкие ленточки ворваться в, до этих пор девственный, вход. Даже они почувствовались, из-за сильного сжатия внутри и резкого проникновения, но мужчина направлял туда ещё и ещё, всё чётче ощущая, как там внутри горячо, а из-за касторового масла и влажно. — И-их не слишком много? — спросил сходящий по-тихоньку с ума парень, чувствуя, как в нём эти бинтики перемещаются и скручиваются во что-то цилиндрической формы. — Даже не близко, — эстетическое удовольствие от наблюдения за насаживающимся на это Ацуши, очень хотелось перенаправить на удовольствие физическое, и Осаму почти садистски добавлял больше бинтов внутрь. Мягкие стенки покорно расходились, принимая всё, растягиваясь от медленно увеличивающегося мотка внутри и поглаживаний. — Ньях! — Накаджима выгнулся и ухватился руками за простыни, в какой-то момент слишком сильно ощутив бинты в себе, — Теперь точно слишком много, — добавил, зажмурившись, и снова чувствуя шебуршение и перемещение, на этот раз сильно давящее. — «Ньях»? — Дазай навис над ним, смотря ласково и ставя своё колено между чужих ног, испачкав брюки, — Какой красивый звук, — бинты всё продолжали входить, уже связавшись во что-то большое, сильно ощутимое, и перемещающееся, — Но можно ли услышать больше? Мне мало, — Ацуши уцепился за его жилетку и быстро тёрся о бедро, поджимая пальцы на ногах от ощущения чего-то «слишком» внутри. Осаму действительно увлёкся и запустил туда очень много, забыв использовать маленькие, так что в нежное тело уже давно проникали обычные повязки, — Мне очень мало, Ацуши-кун. Бинты внутри немного расходились, заставляя запрокинуть голову и задушенно кричать, от того, насколько всё остро, как сильно надавливает на что-то в нём, из-за чего Накаджима извивается и его глаза заволакивает пелена. Не получается не задыхаться, когда Дазай-сан прижимается к нему и покрывает укусами грудь, в то же время перемещая в нём бинты, обводя всё отверстие по кругу, изнутри, и снова утыкаясь в простату. Ацуши разводит ноги ещё шире и толкается на встречу, сглотнув всю слюну, накопившуюся во рту. Его громкие захлёбывающиеся стоны встречаются с большим энтузиазмом, и Осаму ласкает его ещё и спереди. Самому наставнику главное сейчас не спустить в штаны раньше времени, пока мальчик под ним выгибается и трётся животом о его ширинку, истекая и слюной, и смазкой. Бинтами не получается полностью сымитировать толчки, и ради эксперимента Дазай пускает несколько полосок дальше в толстую кишку, размышляя — неудобства это добавит или желания? Ацуши пока ничего не замечает, лишь хватает суицидника за руки, трясясь и совсем себя не контролируя. А когда замечает, в нём дальше продвинулся уже целый сгусток бинтов, тря эпителиальный слой кожи и возбуждая огромное количество нервных окончаний. Чувствуя всё это, Ацуши мог назвать всё только одним словом — за-пол-нен-ность. Фантастическая, непривычная, странная, заставляющая глаза закатываться, а Дазая — жадно сглатывать. — Ацуши-куну нравится, когда что-то делают в его внутренних органах? — спросил Осаму, упиваясь чувством узости сжимающего со всех сторон тела, и улыбаясь. — Н-н-нх, — в ответ раздался звук сквозь сжатые зубы, потому что Накаджима пытался проглотить крик, желая уже просто кончить. Руки Дазая обосновались на чужой заднице, щупая её ближе к анальному отверстию, и иногда оглаживая выходящие оттуда липкие и мокрые бинты. То, как сильно Ацуши истекал, говорило: «Да, нравится, нравится!» — и брюнет с довольством желал уже сам овладеть учеником. Прекращая скручивать ленты внутри его кишечника, Дазай наоборот заставил их удаляться друг от друга, растягивая плохо поддающиеся дёргающиеся стенки, и подопечный не понимал — хорошо ему от этого, или плохо. — Ты такой тесный, что хочется разорвать, — с ярким огнём в глазах мужчина смотрел на чужое лицо, а Ацуши прошептал со стоном: — Не надо! Длинным мазком языка по бедру Осаму дошёл до перехода к тазу, и прикусил там кожу, одновременно проталкивая в анальное отверстие два своих пальца и добираясь до простаты, путаясь в ослабившихся бинтах. Ацуши зажал себе ладонью рот, вытягиваясь струной и изливаясь, со слезами, текущими из глаз от всего переполняющего. Дазай осторожно вытащил из него пальцы, и растворил постепенно все бинты. Пока наставник ходил к раковине, чтобы смыть с волос сперму, которая на них попала, Накаджима медленно пытался отдышаться, а воздуха словно не хватало. Внезапно, стало слишком ощущаться, насколько он раскрыт, и Ацуши напрягся, чтобы сжаться, но снова расслабился через некоторое время, не в силах долго контролировать мышцы, полностью принимая то, как распущенно выглядит сейчас. — Я схожу в душ, — мурлыкнул Дазай ему на ухо, давая в руки полотенце и салфетки. — З-зачем? В ответ Дазай наклонил голову вниз, и сероволосый наткнулся взглядом на стояк. Немного смутившись, протеже опять посмотрел Дазаю в лицо, и кивнул. Осаму, как призрак, вылетел из комнаты, и исчез в темноте коридора. Растянутые мышцы побаливали, как и многочисленные укусы. Ацуши обтирался полотенцем и салфетками с чувством бесконечной усталости, которое появилось ещё тогда, когда они стояли перед выходом из офиса. Он отложил всё и уснул на больничной кровати.***
Когда Дазай вернулся в медпункт, он успел с большими усилиями закончить уборку на других этажах. Ацуши-кун успел задремать на постели, и это даже к лучшему. Им не придётся разговаривать о случившемся, и мужчина просто сотрёт ему память, оставив этот вечер лишь в своей голове. Так он думал, водя по обнажённому телу руками и воздействуя на кожу, повреждённые при укусах капилляры и растянутые мышцы. Убирая все следы того, что кто-то интересовался сексом с Накаджимой. На исчезающие укусы даже смотреть больно. От его прикосновений Ацуши проснулся и сонно посмотрел Дазаю в глаза. — Просто «чищу» тебя, — отозвался Осаму немного грустно. — Для этого нужны прикосновения? — поинтересовался Ацуши, до пояса натягивая на себя тонкое одеяло, и розовея. — Если потратить много сил, — глаза Дазая действительно были гораздо более блеклыми, чем раньше. — Ты можешь не стирать мне память? — Ацуши приподнялся и спросил это, касаясь губами чужих губ. Суицидник не знает, от чего больнее больше, от обращения на «ты» или от милого жеста, но отвечает: — Очень плохое желание, Ацуши-кун. Завтра я буду злиться, что вообще владею этими силами, и мне будет за всё очень стыдно. Лучше оградить тебя от этого всего. Накаджима ложится на кровать, подавленно, и снова закрывает глаза, пока Дазай колдует над его телом. — Меня же ждала Кёка, — вспоминает он. — Я с твоего телефона написал, что ты остаёшься помочь мне с работой. Она отправила недовольный смайлик, — Осаму закончил и уставше лёг рядом на кровати. — Я буду помнить, как мы работали? — Да. Они оба замолчали, думая, каждый о своём. — Может, завтра мне начать называть тебя «любовь моя»? — спросил Дазай, надеясь, что Ацуши ещё не уснул. — Не надо называть. Лучше просто любите. «И снова на «вы» — подумал бинтованный, легко проходясь по волосам и отправляя парня в сон, чтобы начать работать над его памятью. Спящий Накаджима поворочался на койке недовольно, пошарил руками, и, наткнувшись на Дазая, прижал его тело к себе, успокаиваясь. «У него точно дома есть мягкая игрушка» — хихикнул Осаму, — «Или это он с Кёкой так…» — отметая вторую мысль, скривившись, Дазай сделал заметку как-нибудь в свободное время заглянуть к Ацуши и Изуми в окна. Ученик не знает, но его воспоминания не удалят. Запрячут глубоко-глубоко, чтобы в следующем году изловчиться и оставить в агентстве опять Накаджиму. Вернуть воспоминания. И поиграть ещё раз, гораздо серьёзней. Потому что Осаму трус, и не сможет сунуться к нему в реальности. Боится любить его в реальности.