Покайся!

       «...И говорит ему Иисус: истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня...»¹       Петухов и в помине не было, конечно, но кончил я и правда три раза в ту ночь, что стало причиной длительных молитв в последующие дни.       «Прелюбодействовал? Да, прелюбодействовал. Возлег с мужчиной? Да, Господи, возлег, но Господи, Ты его видел? Зачем было создавать такую красоту, если ей нельзя насладиться? А его член, Господи? Его изумительный, пульсирующий, твердый член? Ты сам создал его, Господи, так что все претензии только к Тебе. Я всего лишь человек, из плоти и крови, Господи, "дух бодр, плоть же немощна"². Прости меня, Господи. Аминь» — и все в таком же духе.       Вообще-то я считаю себя вполне достойным служителем церкви и носителем колоратки. Я не шарю у маленьких мальчиков в штанишках и не предлагаю маленьким девочкам пососать свой леденец. Да, мне нравится трахаться с мужчинами при любом раскладе, да, мне нравится отсосать на досуге, да, мне нравится, когда чужой язык скользит по головке моего члена, но я делаю это все со взрослыми мужчинами, которые прекрасно понимают, что происходит и совсем не против этого. Так что раз в неделю я позволяю себе красиво одеться и подцепить кого-нибудь в соседнем городе, а уже потом можно зачесть три раза «Отче наш», четыре — «Дева Мария» и завершить все небольшим монологом на тему: «Господи, это Ты во всем виноват».       И вообще, Иисус ведь не зря говорил: «не то, что входит в уста, оскверняет человека»³. Он буквально благословил всех минетчиков. Иногда мне хочется зачитать этот отрывок и распустить паству словами «и не забывайте глотать — так велел Иисус, ибо молвил Он: "...то, что выходит из уст, оскверняет человека"³. Аминь, и до следующей недели».       И неважно, что в своей речи Иисус говорил о злословии — почти все цитаты, которые используют фанатики в порыве защитить свою религию или обличить других в неправильном подходе к жизни, вырваны из контекста.       – Отец Ховард, сегодняшняя проповедь была замечательной.       – Благодарю, Мари, – улыбнулся я, – всего доброго. До следующей недели. – До следующей недели, дрянная, дрянная милфа, с нетерпением жду твоей новой исповеди о том, как однокурсник твоего сына драл тебя на кухне.       – Благослови вас Бог, отец Ховард.       – Всего доброго, Генри. Благослови вас Господь. – Благослови Господь и твоего ассистента, способного на горловой минет, который твоя супруга не в состоянии исполнить.       – До свидания, отец Ховард.       – И тебе всего хорошего, Милдред. – Юная нимфоманка с целой коробкой дилдо и вибраторов под кроватью.       – Отец Ховард, вы, как всегда, на высоте.       – Ну что вы, миссис Терк, на высоте у нас только один парень, – усмехнулся я. Не вздумай вновь ущипнуть меня за задницу, старая кошелка!       – Всего доброго, отец Ховард.       – Благослови вас Бог, мистер Симпкинс. – Любитель потрахать сочных девственниц.       За это я обожал исповеди — это, пожалуй, была самая любимая часть моей работы: сидишь, слушаешь, даешься диву, а позже заверяешь их, что все будет прекрасно, если они искренне раскаются и пару раз прочтут какую-нибудь молитву. Мне казалось, для них в этом тоже был свой кайф: сделать что-то постыдное, а потом прийти в исповедальню и поделиться этим хоть с кем-то, раз они не могли рассказать своим знакомым и близким. Рассказать совершенно постороннему — такой своеобразный эксгибиционизм, при этом они прекрасно понимали, что я знаю их голоса и что на анонимность рассчитывать не приходится, но мы все играли в эту игру и улыбались друг другу за стенами исповедальни так, будто все были святыми.       Церковь опустела, оставив меня наедине с моей помощницей Джозефиной и ее сыном, Натаниэлем, юным жеребцом, который то и дело гарцевал вокруг меня с таким взглядом, что я иногда был почти готов пересмотреть свое отношение к сексу с захлебывающимися гормонами юношами его лет. Почти.       – Отец Ховард, я хочу исповедаться, – прошептал он, подойдя ближе и оглянувшись на свою мать, собирающую Псалтыри.       О, Господи...       – Если бы все были такими сознательными, как ты, Натаниэль, – улыбнулся я, направляясь в сторону исповедальни, – этот мир был бы куда лучшим местом.       Ни хрена подобного. Накосячить, а потом замаливать грехи — хорош тот мир, в котором это было бы благом, но говорить всего этого я не стал. Мы оба знаем, зачем идем в исповедальню: сейчас он расскажет, как основательно подрочил прошлым вечером, а я сделаю вид, что осуждаю его поступок, как его осуждает Господь, и мы сойдемся на том, что он пообещает больше так не делать, но, конечно же, на следующей неделе все повторится. И не только потому, что он каждое утро просыпается со стояком, а по вечерам вбивает в поисковик Порнохаба «два члена в одну задницу» — он преподносит свои излияния в красках в очередной попытке соблазнить меня. Хотя куда действенней было бы зайти в мой кабинет со стояком в руке. Ей-богу же.       – Благословите меня, отец Ховард, ибо я согрешил.       Я сел на скамью и закинул ногу на ногу, уставившись на фиолетовую штору перед собой, вспоминая, что у последнего моего ночного увлечения трусы были точно такого же цвета. Задница смотрелась в них восхитительно. Прямо-таки наливная сливка.       – Покайся в грехах своих, примирись душой и разумом с Господом нашим.       – Прошлым вечером...       Я перестал его слушать, полностью погружаясь в воспоминания о той ночи. Господи, член у него и правда был шикарный, поначалу было даже немного больно — давно во мне не было таких толстых.       – ...И я не удержался и поддался искушению...       ...Господи, а сколько он продержался — не припомню даже, когда в последний раз меня имели так долго. Хотя у подобной радости были свои последствия: на следующее утро было довольно неприятно, и не последнюю роль во всем этом сыграло то, что я немало выпил тем вечером в баре. Настолько немало, что...       Блядь, я оставил ему свой номер телефона!       – Ебать меня распятием...       – Отец Ховард? Вы что-то сказали?       – Нет-нет, продолжай.       Всеебический Господь, какого хера?! Как я мог так подставиться?! Господи, неужели меня настолько впечатлил его член, что я решил повторить? Я ведь никогда — никогда! — так не делал! Это же первая заповедь священнического перепихона: не повторяй и не напрашивайся на повторение — это чревато разоблачением и лишением сана, тупой ты сукин сын!       Так. Успокоиться. Дышать. Злоебучие исповедальни, почему они такие крохотные?! Еще немного, и у меня вовсю разыграется клаустрофобия и гребаная паническая атака! Нет-нет, все нормально. Прошло уже шесть дней — он до сих пор не позвонил и, наверняка, не станет.       – Слава Богу.       – Отец Ховард, вы думаете, Он одобряет мои действия?       – Наш Господь — самый всепрощающий из всех, нужно только уметь просить прощения за свои деяния, Натаниэль.       – А что мне делать с огурцом?       Какой еще, на хрен, огурец?       – Прости?       – Огурец, – тише повторил Натаниэль. – Он с утра там. Я не могу его достать.       Господи Иисусе, он говорит о том, о чем я думаю он говорит?       – Натаниэль, ты что, хочешь сказать?.. – я выразительно уставился на него через решетку, разделяющую кабинки — он смотрел на меня, чуть не плача. – У тебя огурец в... там?       Он слабо кивнул и закрыл лицо руками.       – Какого хрена, Натаниэль?!       – Это Господь наказал меня, да?       – Это твой идиотизм тебя наказал! – прошипел я и, выскочив из исповедальни, дернул в сторону штору, за которой на коленях стоял Натаниэль. – Ты что, не в состоянии заказать себе дилдо через интернет, если тебе стыдно зайти в секс-шоп?       – Я просто...       – Я скажу твоей матери, что тебе срочно нужно к врачу — можешь начинать придумывать достойную причину.       – Отец Ховард!..       – Твое обещание, что ты отправишься к нему сам, меня не устроит, можешь даже не пытаться. Джозефина! Натаниэлю плохо — ему срочно нужно к врачу, тебе стоит отвезти его и проследить, чтобы его осмотрели.       – Что случилось? – она подошла к нам и оглядела своего бледного сына с испариной на лбу — он отлично походил на того, кто неважно себя чувствует.       – Мне просто плохо, – выдавил из себя Натаниэль.       – Вам следует поторопиться, – подогнал их я и проследил за ними взглядом, пока они шли к выходу. Я старался не смотреть на его задницу, но удержаться не было сил. А я все думал, что у него с походкой сегодня — даже было решил, что он нашел себе кого-то, кто хорошенько отымел его. Нет, ну надо же было додуматься — огурец!       Я вздохнул и вернулся в исповедальню — мне следовало бы закончить работу за Джозефиной, что бы она там ни делала, но сегодня по графику грехов у меня леность, так что ближайшую пару часов можно полистать ленты в инстаграме и твиттере — Боже, благослови их создателей — прокрастинируя во славу бывшей Утренней Звезды, прости Господи.       Лайкая умилительных котят наравне с пошлыми и юмористическими постами, я не заметил, как пролетел целый час, и уже собирался выйти из кабинки, как услышал чужие шаги — для возвращения Джозефины с Натаниэлем было еще рано, так что это наверняка была очередная заблудшая душа или какой-нибудь мудак, которому очень хотелось поспорить на тему религии. Иногда я едва сдерживался от слов, вроде: «Да, я совершенно согласен, все это херня полная, но, знаешь ли, дает охренительную власть над людьми. Да, я своеобразный вуайерист и тащусь, когда мне сливают истории о своих жизнях, что с того?»       Меня здесь нет, меня здесь нет, меня здесь нет, валите на хер отсюда!       Но утопленникам везет больше, чем мне — прихожанин вошел в соседнюю кабинку, и я подавил тяжелый вздох. Я, конечно, с удовольствием послушаю еще один рассказ об огурце в заднице, но я надеялся на еще хотя бы час в полнейшей тишине — в последнее время мессы меня выматывают.       – Благословите меня, преподобный, ибо я согрешил...       Что за?.. Господи, что за приколы у Тебя сегодня?       – ...В прошлые выходные я переспал с мужчиной.       – И не перезвонил, – вырвалось у меня.       – Что?       – Что?       Последовала длительная пауза, во время которой я старался понять, какого хрена позволил себе подобный комментарий и как теперь выкрутиться, но здравые рассуждения прерывались воспоминаниями, как я кончал в задницу, которая до этого была обтянута трусами фиолетового цвета.       – Преподобный? – голос прозвучал до невозможного подозрительно.       – Ты не сказал, как давно не исповедовался, сын мой, – как можно более отстраненно произнес я и даже убрал телефон, сосредоточиваясь на мужчине по ту сторону решетки.       – Последний раз был, кажется, лет двадцать назад — я тогда еще в школу ходил, – с явной улыбкой в голосе ответил Мэтт — по крайней мере, представился он так в те выходные.       – Но привели тебя события прошлых выходных? Вся прежняя жизнь была безгрешной?       – Безгрешней чем у многих, пожалуй. Я, например, никогда не изливал семя на землю — предпочитаю кончать в своих партнеров, пусть на мне и презерватив в этот момент. Господь ведь всемогущ — Он может ниспослать мне сына, так что я стараюсь с каждым. Это же не блуд и не прелюбодейство ибо «кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода»⁴ или тут лучше подойдет «Господь заключил чрево мое, чтобы мне не рождать; войди же к служанке моей: может быть, я буду иметь детей от нее»⁵? Так или иначе, я все жду, кто же будет моей Агарью, что понесет от меня. Почему, кстати, Бог пропал на столько лет после того, как сказал семейке, что у них будет потомство? Вне зоны доступа был? Очень уж удобно Он ретировался, чтобы Авраам мог перепихнуться с Агарью, да еще и с позволения жены.       – Пути Господни неисповедимы.       Мэтт рассмеялся:       – Удобная отговорка, всегда срабатывает.       – И потом, Авраам позже поплатился обрезанием в девяносто девять лет.       – Вряд ли тут просматривается причинно-следственная связь, хотя он, по идее, должен был трахнуть Сарру после этого. Это за наказание сойдет. Я даже боюсь представить, как это было больно — к тому же, она же высохла там вся ниже пояса, у нее же прекратилось «обыкновенное у женщин», а лубриканты на тот момент еще не придумали.       – А как же вода, в которой вымачивали семена льна? – вновь вырвалось у меня.       – ...Преподобный отец, – после очередной паузы протянул Мэтт, а я прижал кулак ко рту и беззвучно рассмеялся. – Я слишком давно не был в церкви — я и не знал, что она стала настолько прогрессивной. Сейчас, случаем, не чествуют Иуду, поцеловавшего Иисуса у всех на виду⁶?       – Нет, его до сих пор считают проходимцем. Ты так и не подошел к сути своей исповеди.       – Да я сейчас даже и не знаю, с чего начать, и возможно ли получить прощение за то, что полночи трахался со священником.       – Ты ведь этого не знал...       – А здесь не работает принцип «незнание не освобождает от ответственности»?       – Пожалуй, здесь ответственность лежит на священнослужителе, – чуть нахмурился я.       – И как же он искупает подобные грехи? – Я услышал движение в соседней кабинке и глянул внутрь через решетку, но Мэтт уже вышел, и я перевел взгляд на штору перед собой, ожидая, когда он покажется за ней. – Занимается самоистязанием с помощью флоггера из секс-шопа? – он отодвинул штору в сторону и с улыбкой посмотрел на меня. – Я бы глянул на это.       – Исповедь предпочтительней проводить через решетку, – я кивнул на нее, но Мэтт покачал головой и вошел в кабинку, задергивая за собой штору.       – По мне, так правильней проводить ее с глазу на глаз, чтобы не было возможности солгать о своих деяниях.       – Ты исповедуешься для себя, а не для священника, – возразил я.       – Мне всегда казалось, что священники испытывают извращенное удовольствие, выслушивая грехи людей, – он опустился на колени, глядя мне в глаза, и переплел пальцы в молитвенном жесте, опершись локтями на мои колени. – Благослови, преподобный, ибо я согрешил, – с ухмылкой повторил он. – Я давным-давно не исповедовался, и даже не вспомню все те грехи, что совершил за это время, но, в основном, конечно, я потакал зову плоти. С самого раннего возраста. Я начал трахаться с парнями с шестнадцати лет, преподобный отец, я дрочил им, сосал их члены, я трахал их в задницу и подставлял свою. Любой, кто смотрел на меня с вожделением, мог получить меня на целую ночь. И, самое ужасное, преподобный отец, даже сейчас, глядя на тебя в этом гребаном белом воротничке, я готов отсосать тебе или отдаться тебе в этой чертовой кабинке. Я так слаб, преподобный отец, что не способен даже подумать о том, чтобы отказать себе в подобном удовольствии, – он положил ладони на мой пах, все еще не сводя взгляда с моих глаз, и облизнул губы. – Скажи мне, у меня есть хотя бы крохотная надежда на Спасение?       – Каждый может надеяться на Спасение, – заверил я.       – Прекрасно, – улыбнулся он, – значит, еще немного греха погоды не сделает.       Он стал задирать тунику и казулу, а я закусил губу, то наблюдая за его руками, то рассматривая его темноволосую макушку.       – «...Она схватила его за одежду его и сказала: ложись со мной. Но он, оставив одежду свою в руках ее, побежал и выбежал вон»⁷, – продекламировал он, расстегивая ширинку моих брюк. – Сомневаюсь я, что он куда-то там побежал, а не прыгнул прямиком в ее постель. Хотя, конечно, есть вариант, что жена Потифара была жутко страшной.       – Есть еще вариант, что красивый станом и лицом Иосиф предпочитал самого Потифара.       Мэтт остановил свои действия и поднял взгляд, с широкой ухмылкой уставившись в мои глаза.       – Охренеть, преподобный.       – Ты неплохо знаешь Писание, – в свою очередь отметил я.       – Перечитываю на досуге — столько извращений и пошлости, сколько есть в Писании, нет больше нигде. «Пятьдесят оттенков» отдыхают. Какая меня ждет епитимия за мои грехи, преподобный отец? – он перевел взгляд на мой член в своей руке и улыбнулся. – Сколько раз я должен заглотить, чтобы быть прощенным? Как много должен выпить «святой воды», чтобы очиститься телом и душой? – спросил он, размазав каплю смазки по головке пальцем.       – Я скажу, когда будет достаточно.       Мэтту понравилось мое заявление — он не без энтузиазма принялся сосать, а я откинул голову на стенку кабинки и прикрыл веки, запутавшись пальцами в его волосах. Охренительное ощущение. Ничего подобного в моей жизни еще не было — я ни разу даже не дрочил в своем рабочем одеянии и даже просто в церкви, и от этого происходящее казалось еще более безумным.       Колоратка стала давить, и я оттянул ее и расстегнул пуговицу под ней, едва сдерживая стоны, когда Мэтт стал брать член на всю длину раз за разом. У него просто охренительные умения по части минета — наверняка, сказываются года практики с шестнадцатилетнего возраста.       Он опустился губами на мои яйца, и я съехал ниже по скамье, наслаждаясь каждым моментом неожиданного и непредвиденного секса, но кара не могла не настигнуть в самый неподходящий момент: со стороны входа послышались шаги, и мы с Мэттом замерли, уставившись в глаза друг другу.       Блядь, блядь, блядь!       – Не шевелись, – одними губами произнес я, и он едва заметно кивнул, а я уставился на пришедшую женщину через решетку: она огляделась в пустом зале и подошла ближе к исповедальне, но я не успел нагнуться, чтобы она не увидела меня — она заметила движение и быстро вошла в пустую кабинку.       Господи, да Ты, блядь, издеваешься надо мной сегодня?!       – Благословите меня, преподобный отец, ибо я согрешила.       Мэтт передо мной недобро ухмыльнулся и вновь склонился к моему члену, принявшись водить по нему языком — никаких причмокиваний и странных для исповедальни звуков это не создавало, и он продолжил поддразнивания по всей длине.       – Облегчите душу свою, покайтесь и примиритесь с Господом нашим, – старательно изображая свой нормальный голос, произнес я.       – Я не исповедовалась уже три недели, преподобный отец, и все из-за одного случая... – она стала рассказывать о своем муже-изменнике и о том, как решила ответить той же монетой. Не сказать, что подобная тема в данный момент, когда по моему изнывающему члену елозили губы и язык, была подходящей, но выбирать не приходилось. Впервые за все время практики я не желал выслушивать пикантные подробности чужой жизни, и вообще едва сдерживался от того, чтобы поторопить прихожанку и отправить ее с епитимией куда подальше. А она говорила и говорила — Мэтт за это время, видимо, заскучав, решился вновь заглотить член целиком, и я вцепился в его волосы в немом стоне от неожиданности и — блаженства.       Думать о наказании за трах на стороне в то время, как все твое сознание занято чужими губами на члене, невероятно сложно. Давать советы — вообще хоть сколько-нибудь здраво мыслить — еще сложней, но я кое-как справился, заверив, что со мной все в порядке, когда она спросила, не плохо ли мне.       Мне было охеренно. Мне было так восхитительно, что у меня потемнело в глазах, когда прихожанка, наконец, свалила, и я смог кончить в податливый рот.       Он еще долго вылизывал мой член, пока я дрейфовал в блаженной нирване — мне было так хорошо, что я потерял счет времени, наслаждаясь отголосками невероятного оргазма. Самый настоящий экстаз, и то, что это случилось именно здесь, под крышей доверенной мне церкви, в исповедальне, где я выслушал столько всяких извращений, только добавляло ему пикантности.       – Священник, значит, – подал голос Мэтт, и я раскрыл глаза, увидев его, стоящего напротив меня и прислонившегося к стенке кабинки плечом. Он уже привел волосы в порядок и даже, кажется, успел подрочить — я не заметил и намека на эрекцию в его брюках. Интересно, где мне искать следы спермы?       – Какого хрена ты здесь забыл? – я поднялся и, осторожно выглянув за штору и убедившись, что мы одни, вышел из исповедальни.       – Я так развлекаюсь. Забредаю в какую-нибудь церковь и несу всякий бред в исповедальне. Как меня в юности развратил служитель церкви и как мне теперь сложно живется, или исповедуюсь о том, как предыдущей ночью трахался с мужчиной, и слушаю реакцию священников, – он вышел вслед за мной и поправил воротник рубашки.       – В самом деле?       – Да, – премило улыбнулся он. – Но кто же мог подумать, что я наткнусь на того, о ком собирался рассказать. Не иначе как Господь привел меня к тебе.       Я усмехнулся и провел ладонью по влажным у корней волосам, посмотрев на распятие над алтарем.       – Да, за Ним есть такой грешок. – Мэтт рассмеялся, и я глянул в его глаза. – Хочешь, не знаю, чай? Еще есть вино для Евхаристии, но кроме гостий к нему ничего нет.       – Ненавижу гостии. Я однажды подавился этой дрянью — с тех пор на дух не выношу, но от вина не откажусь.       Я улыбнулся и указал в сторону прохода, ведущего к служебным помещениям:       – Тогда идем, изопьем Крови Христовой...