Леший хочет подружиться

      Этот мир отторгает меня. Выталкивает из своего пространства, загоняя в стерильную клетку стеклянных стен, сжимает мертвым пластиком, отрезая от внешнего мира. Каждый раз, когда приступ усиливается, по непонятным науке причинам меня одолевает удушье, я задыхаюсь в коробе из бетона и стекол, уличный воздух нагревает легкие до такой степени, что не могу вдохнуть не обжигаясь, температура тела выше сорока — это убивает меня. Врачи поставили диагноз «аллергия», но на что именно, выяснить так и не смогли. Как предполагаю — на все, в особенности — на людей.       Меня зовут Марк, мне тридцать пять лет, сегодня восьмое июня, и это предел, больше не могу терпеть это существование, зависящее от внешних факторов. Состояние становится все хуже, работа (высокооплачиваемая, кстати) не приносит удовольствия, от секса и алкоголя никакого удовлетворения, я устал. Последней моей надеждой стало предсказание мужика, встретившегося мне в магазине. Довольно странный тип: волосы длинные, глаза дурные, на бабу похож. Столкнулся со мной у прилавка с табачкой, забрал последнюю пачку и, вцепившись взглядом в саму душу, долго рассматривал, а потом как ни в чем не бывало заявил: «Надо тебе бросать курить, а заодно перебраться ближе к лону природы». Я, проживший всю жизнь в мегаполисе, пришел в ужас, но, сопоставив некоторые факты, решил рискнуть, в парках и скверах мне действительно становилось легче, это был крохотный шанс на нормальную жизнь, а почему бы и нет? Почему бы не просрать все свое состояние и не поменять шикарный пентхаус на избушку в глухой тайге? И сдохнуть там от инфекций и дикого зверья, а заодно от одиночества и, пожалуй, спиться с горя! Решено! Еду.       Если сразу, даже не разбирая вещей, поехать обратно, это сочтется трусостью?.. Я просто стою на глухом пустыре, за спиной тарахтит мой джип, словно урчит: «Валим, валим отсюда, бензин здесь невкусный и кочки высокие…» Избушка оказалась вполне сносным двухэтажным домом, расположенным посреди мини-степи, с парой построек для хранения и маленькой банькой, прежние хозяева продали участок вместе с лесом за бесценок еще моему отчиму, не став уточнять почему… бежали. Однозначно. А тот это место оставил как есть, только налоги на землю платил исправно, но нас никогда сюда не возил.       На пятой минуте пребывания, а я все еще стою, стала закрадываться мысль, а не завести ли мне корову… Пришлось смывать дурные мысли стареньким виски, помогло не особо, страх перед неизвестным никуда не делся, но, ребята, я чуть не описался от кайфа, когда смог дышать полной грудью без фильтров, без страха — вдыхаешь воздух, такой щекотный, и он не застревает в груди, а легко покидает тело! Это кайф, поэтому можно дать этой дыре шанс.       День первый: Все местное комарье, включая их дальних родственников, решило меня сожрать! Эти твари сосут только в свое удовольствие, и ни один дихлофос их не берет. (P.S. Кажется, слышал в гуле ветра чей-то смех).       День второй: Местные белки — наркоманки! Таскают сигареты, и я не хочу знать, что с ними делают. Жирнючий ёж хотел укатить бутылку с виски. Подумываю бросить пить и закрыть все шкафы на замок. (P.S. Пока гонялся за ежом, точно слышал чей-то смех, наверно, это ржет мое сумасшествие).       День третий: Картинки в интернете врут! Сидящие среди поля люди, выглядящие там счастливыми, — муляж. Битый час наслаждаюсь природой, муравьи кусают пальцы и строят колонию у меня в носках, комары досасывают, что не высосали, трава щекочет жопу, вода в лужах холодная, и даже не утопишься от всего этого. Еж пришлепал обратно, сидит в кустах и сопит, как астматик, отдал ему носки с муравьями, теперь он еще и чавкает. (P.S. Смеха не слышал, странно).       День четвертый: Кто-то из местных жителей подкинул мне петуха! Теперь эта тварь орет с четырех утра до шести. Из плюсов (раз уж я проснулся так рано) — начал бегать. Из минусов — заблудился. Каждый раз после пробежки часами ищу дорогу домой, местные сказали — леший шалит и надо одежду наизнанку надевать или меняться с кем-то своей. Встретил старого вонючего лесника, меняться не захотел, пришлось выворачивать наизнанку. Пока переодевался, слышал «М-м-м-м…» — немного смутился.       День пятый: Херачит дождь, ёж ломится в дом, но не пускаю, гладиться он все равно не дает, а я почему-то резко захотел погладить ежовое пузо. Гонялся за живностью по мокрой траве. Из минусов: весь в грязи, трава даже в трусах, возможно, и глубже, морда грязная, руки все крапивой обжёг, на башке шишка, оказывается, если хорошо оттолкнуться, то можно проехать по траве метров пять… головой в забор. Из плюсов: поймал колючего, почти получилось погладить, но он свернулся в круглик, а когда попытался его расправить, последовал писк, побоялся сломать ему позвоночник и отпустил. Обиделся. Повернулся жопой ко мне и сопит.       День шестой: Разговаривать с самим собой вовсе и не сумасшествие, оказывается, можно обсудить много тем, и ты всегда прав. Лужи наконец подсохли. Дурманя запахами, густая чаща манит к себе, аромат настолько упоительный, что пьянит лучше виски. Прогулки стали ритуалом, каждый день прохожу все дальше, ну и возвращаюсь еще дольше, в одежде наизнанку. Смеха больше не слышу, но иногда кажется, что за мной кто-то следит. Наверное, все это с непривычки. Приступов больше не было, тоска по дому не гложет, наоборот, кажется, здесь мое место, но не хватает секса…       День седьмой: Еж со мной не разговаривает, сидит возле печки и стучит лапками по деревянному полу. Я всего лишь подружился с местным населением, наладив контакт с барышней, скрасившей беззвездную ночь. Кстати, девушка на следующий день пошла в лес, и нашли ее только к ночи, перепуганную диким зверьем. Говорят, леший сердится, странный он у них тут, с припиздью… (P.S. Оказывается, ежи кусаются… и умеют читать, потому что иначе я взбесившегося игольчатого, заглянувшего в мой дневник, понять не могу) (P.P.S. Я пытаюсь понять ежа… Может, пора ехать обратно и я уже здоров?)       Туалет на улице — это круто! Пока идешь туда по мокрой росе, поскальзываясь и побаиваясь, как бы не расплескать то, с чем шел, спотыкаясь об ежа, петуха, снова ежа — вот же приставучая живность! — в принципе, мысль пометить ближайшую березу уже и не кажется такой уж бескультурной. Ветер снова воет, тянет заунывную песню, и противно плачет небо, в городе с этим проще — закрылся в четырех стенах, и непогода тебе до одного места, а здесь не получается разделять внутреннее и внешнее, оно все едино, и ты часть этого странного мира.       Прогулка остужает мысли, начинается самокопание и переосмысливание ценностей, жизнь уже не кажется такой идеальной, с дальнего расстояния и став более приземленной, она видится в черно-белом, и друзья, как таковые переходя в ранг товарищей, и бывшие пассии, ну и парни тоже, — не такими идеальными, и сам ты по сути никто, не более, чем часть чего-то целого.       Сегодня день особенно пасмурный, погода расшалилась, настроение падает ниже плинтуса, и ко всему прочему я опять заблудился. Это начинает надоедать, тем более, что переодеваться под дождем холодно.       — Может, хватит! — мой голос в тишине разносится на дальнее расстояние и возвращается обратно едва слышным эхом.       — А то что?.. — некто перекрывает мой крик грубовато совсем рядом, и тут я присел. Как стоял, так на корточки и упал, голова сама запрокинулась к небу, ища источник звука, к моему сожалению, я его нашел.       — Какого… лешего?!       — Самого обыкновенного. Чего вылупился? Леших не видел?       Пацан, все это время сидевший на раскидистой лапе сосны, спикировал вниз. Его волосы, показавшиеся мне зелеными (зелеными!), при ближайшем рассмотрении стали золотистыми, а вот глаза горели яркой зеленью, привлекая внимание, и даже уши, как у эльфа на картинках в детских книжках, не казались такими уж странными… почти.       — Мутант, что ли?       Пришлось брать себя в руки, все-таки я старше и не солидно так пацана бояться. Вроде обычный, ну, не больше двадцатки на вид, выражение глаз только глубокое, так сразу и не нырнешь, не прочитаешь, ухмылка вредная и кожа с сероватым отливом. Свободные мешковатые брюки и рубашка интереса не вызвали.       — Бестолочь, — подвел итог, сложив руки на груди, — своих уже не признает.       — Свои дома сидят, а не по елкам скачут…       Мне очень захотелось его рассмотреть, даже рискнул подойти поближе. Собеседник, не ожидая такого напора, стушевался и хотел отступить, но, видно, гордости слишком много, стоит, хмурится, пока я его шевелюру трогаю и уши щипаю. Волосы мягкие, как шелк, по пальцам струятся, а вот ухи твердые, хрящ крепче нашего. Муляж, что ли…       — А-а-а-а!       Не, не муляж. Настоящие. А это значит… значит… Куда он делся?!       Я только отвернулся, прикидывая, как далеко сумасшествие шагает по стране и дошло ли оно и до меня, какова вероятность, что еж принес мне галлюциногенные грибы и на кой-черт я их вообще ел, хотя с жареной картохой было вкусно, а главное, не могут же мои детские кошмары сейчас, когда все более или менее налаживается, воплотиться в жизнь! Я же их перерос! Каждый из них! Я воды перестал бояться! Но словно картинка с рисунка, что так неумело нарисована детской рукой, ожил один из ее персонажей.       — Это все бред, — говорю сам себе, пока стираю холодный пот с лица. — Это все грибы.       — Нормальные были грибы, — голос за спиной обиженно возмущается, толчка в спину вообще не ожидал, но последовал указанному направлению. — Вали отсюда, пока не простудился… — это слышу четко, а уже потом, то ли вспоминая, то ли наяву представляя, тем же голосом: — Или пока не разбудил лихо…       Не чувствуя собственного веса, иду как по облаку, в голове дурман, в глазах белесая пелена, даже стало казаться, что густой заросший ковер леса передо мной пригибается, чтобы я не спотыкался, но все это глупости, конечно. Глаза того пацана забыть не могу, пытаюсь вспомнить, где я их видел, но пока глухо, только внутри теплеет, как вспомню. Напрягаю память — и ничего, лишь мигрень начинается. Чем дальше ухожу из леса, преодолев расстояние через свой участок, тем черты лица становятся более расплывчатыми, но глаза забыть не могу и впервые за долгое время берусь за карандаш. Художественная школа дает о себе знать, хотя и бросил в последнем классе. Отчим сказал, мужик должен заниматься настоящим делом, а рисовать — это удел женщин. Вскоре на листе бумаги появляется знакомый парень, только волосы до плеч и зеленые, как первая весенняя трава, в тон глазам, а вместо насмешливой ухмылки сияет улыбка.       Пока ходил себе за кофе, еж, гадина колючая, забрался на стол и сожрал половину рисунка, причем самой вкусной оказалась голова портрета, словно видеть ему такого счастливого героя не хочется. Что б ты, зараза, не просрался! Ну или подавился. А он и подавился, когда догрызал правую руку. В ступоре стал гуглить, как делать ежам искусственное дыхание… поисковик завис, а потом и вовсе вырубился телефон, благо живность сама откашлялась, а то я уже испугался.       — Вкусно?       Еж, изображая скорбь во всю морду, удалился за дверь, я немного помог, решив, что на природе ему будет лучше, но каким-то образом он проник обратно.       Весь следующий день посвятил самокопаниям, не шел у меня из головы тот мальчишка, уж больно он… не похож на человека. Я, конечно, слышал мифы и прочее, да и местные здесь жутко суеверные, но все-таки предпочитал убедиться лично в том, что видел, специфика адвокатуры обязывает прямые доказательства рассматривать в первую очередь, но уже к обеду забыл напрочь о своих думках — в поселке случилась беда.       Староста, мужик лет за пятьдесят, довольно крепкий, сильный, с мудрым взглядом, у меня ассоциирующийся с медведем, прибежал весь красный, вломился без стука, едва переведя дух.       — Марк, выручай, беда, — он похрипывал от долгого бега, не удивлюсь, что разделяющее нас расстояние в пару километров бежал без остановки, весь в поту и с нескрываемым испугом смотрел так, что я не смог отказать.       Что случилось, спрашивал уже на ходу, пока грузились в мой джип.       — Ребятня утром в лес ушла, срок для возвращения десять, с этим у нас строго, наказание суровое, и ни один не вернулся, даже мой.       — У тебя есть дети? Может, заигрались?       — Внук. Он старший пошел, всего шестеро, давай, дружище, быстрее, сил нет на месте сидеть. Правила есть правила, не могли они просто заиграться.       К тому моменту, как мы и еще двое крепких ребят рванули по объездной, заходя с тыла в чащу, остальные цепью пошли следом. Крики и зов матерей продирали до костей, и чем дольше поиски были пустыми, тем сильнее паника передавалась и мне. Ноги уже гудели от бесконечного поиска, лес не заканчивался, он словно разрастался на глазах, увеличиваясь в размерах и делаясь необъятным. Я слышал плач и панику, слышал, как колотится собственное сердце, но хуже всего было видеть отчаяние и беспомощность в глазах сильных мужчин, опустивших плечи, но продолжающих поиски.       — Я могу помочь, — голос в голове все тот же, он вынуждает остановиться и прислушаться, староста следует моему примеру и не сводит с меня взгляда, словно чего-то ждет. — Только слово дай, что в воду не полезешь.       При упоминании воды меня бросило в дрожь, руки похолодели и сделалось дурно. Ненавязчиво киваю, стараясь выглядеть не конченным психом, а так, всего лишь слегка не в себе, дальше действия меняются картинками: вот я иду через чащу, это дерево точно помню — словно плача, обнимаются две березы, прижавшись друг к другу и срастаясь стволами; следующее воспоминание — криков больше не слышу, меня зовут, но ноги сами несут вперед, а тело двигается на автомате, и последним, самым ярким, рябь дрогнувшего озера и детский крик, крик, который из воспоминаний вырвался, но так созвучен с тем, что звенит в настоящем…       В воду не просто кинулся, рванул без раздумий, лес затрещал и хлестнуло по спине ветром, но это было уже неважно. Трое на плоту прямо посередине, совсем маленькие, их лица сливаются в одно расплывчатое пятно, они все до ужаса похожи между собой — наверно, тройняшки. Старший парень держится за край, сил не хватает, он опускается в воду, она заливает лицо, из последних сил он тянется вверх на ослабевших пальцах и жадно глотает воздух. Еще двух… не вижу.       Воду — ненавижу, почему — так и не знаю, но плыл уверенно, руки свое дело помнят, отчим, видя мои страхи, отдал в бассейн, потому что… да-да, страх — удел женщин, им для того мы и нужны, чтобы защищать, а меня защищать некому, значит, со своими надо бороться. Наверное, после такой философии во мне и проснулась голубая жилка.       Малого вытащил через силу, тот зацепился ногой за водоросли, они так туго сплелись вокруг щиколотки, что пришлось нырять и рвать их зубами в несколько заходов. Мелкоту уже тащил как есть — на буксире вместе с плотом. Долго нырял, ища остальных, даже когда боли в мышцах мешали грести, даже когда сил не осталось, и чем глубже нырял, тем сильнее была вибрация по воде, тем глубже холод дна передавался и тем больше манил к себе. Забыв вдохнуть, опустился последний раз, разгоняя руками мутную воду, почувствовал, как кислородный обморок сдавливает гортань…       Губ коснулось тепло и прошло насквозь, легкие тут же скрутило спазмом, их стянуло, и сразу вода из груди хлынула через рот и нос на землю. Слабость лишила возможности двигаться, только свернуться клубком и завалиться на бок, сплевывая остатки жидкости. Надо мной стоял староста с глазами полными ужаса, весь мокрый, вода стекала с него ручьями. На заднем фоне причитали матери, дети плакали от радости, и все вроде бы нормально, я даже слышал, что двое оставшихся нашлись, убежали звать на помощь, но что-то во взгляде мужчины меня парализовало, а еще чувство, что долго был в отключке, не отпускало.       — Нельзя было в воду лезть, — причитая, он помог мне подняться и, закинув мою руку себе на плечо, повел в неизвестном даже мне направлении. — Дурак ты, Марк.       Чем дальше мы удалялись, тем сильнее казалось, что реальность искажена и все происходящее не больше, чем фарс. Догадки подтвердились, когда мимо нас пробежал староста, тот самый, который меня выводил! Нервно сглотнув, я опустил взгляд и не сразу понял, что ведет меня тот ушастик, а не мужик, которого видели все!       — Надо было бросить их там? — внутри все всколыхнулось.       — Это была приманка, идиот, — теперь он не просто возмущается, а рычит и делает это не так и не с тем, с меня его злость как масло с тефлона стекает, — нельзя тебе было в воду.       — Объяснишь?       — Хватит с тебя того, что жив остался, — и уже резче, — опять!       Мне захотелось рассмеяться, но больно ситуация была неподходящей, особенно если учесть, что минут за пять прогулки я оказался возле крыльца своего дома. Парень попытался отцепиться, но тут я для себя решил, что разговор не окончен. Что-то во мне перетряслось и резко всхлынуло, жар бросился к лицу, и разум помутнел. Вместо крика и требования объяснений я пацана к себе притянул, держа за пояс, чувствовал его напряжение и смущение, такое настоящее, что его невозможно было скрывать. Залипнув на вспыхнувшие злостью глаза, притянул к себе и… прижался к губам.       Я видел, что так же, как хреново мне, так же нехорошо и ему, он стал выглядеть иначе, человечнее, слабее, и его беззащитность пробудила во мне нечто древнее и жестокое — желание обладать. Чувство так быстро поработило, и сам не понял, как уже прижимал крепче к себе. Руки мои были у него под одеждой, собирая с кожи тепло и чувствительную дрожь, а губы, лаская, исследовали рот, и когда желание затребовало большего, парень, ослабевший в моих руках, прогнулся ко мне, ведомый запретными ласками, язык коснулся его языка, обоих пробило дрожью, словно током, но попытавшись углубить поцелуй, почувствовал удар. Не ожидая подвоха, выпустил жертву, и сложился пополам — колено парня попало точно между ног. Пока я хватал воздух ртом и заново учился дышать, пацан куда-то исчез. Весь матерный запас был ему вдогонку!       К тому моменту, когда я уже почти успокоился и перестал крыть матом и себя, приехал староста, пригнал авто и, как бы странно это не звучало, поцеловал меня в рот, чмокнув со звоном, поблагодарил, вручив корзину с домашними разносолами и вяленым мясом, пожелал выздоровления и позвал завтра в гости… Отказ не принял, а я, впрочем, и не собирался — была пара вопросов, на которые он мог знать ответы, и что-то в его плутовских, обманчиво теплых глазах мне подсказывало, он сам хочет мне рассказать нечто важное.