Леший хочет подружиться

      Ночью почти не спал, каждый раз, проваливаясь в дрему, тонул, чувствуя привкус грязной воды во рту и невесомость. Открывая глаза, все искал кого-то, с грустью понимая — опять один. По сути, у меня никого и не было. Отчим, да и то виделись, пока мать была жива, а после он, за что ему спасибо, не скинул в детский дом, а отдал в хорошую школу и высшее образование оплатил, правда, не дожил до вручения диплома — сердце оказалось слабое. Своей семьей так и не обзавелся, все казалось — рано, а сейчас как никогда захотелось тепла. Ежа, что ли, погладить… Больше-то некого…       Колючка, чувствуя мое настроение, стал удирать, забавно перебирая длинными тонкими лапами и при этом умудряясь топать, как слон, и врезаться во все углы. Это было бы забавно, если бы не шло вразрез с моими планами. В тоске и печали снова остался один. Стал рассматривать дом: высокие потолки, натуральное светлое дерево облагородило стены, никаких обоев или краски, все настоящее, дом дышит, только все равно кажется — чего-то не хватает, души, что ли. И того пацана. В голову сразу полезли пошлые мысли, вспоминаю изгиб тела, кажущегося таким хрупким в руках, чистоту поцелуя со вкусом невинности и то, как мое дыхание участилось, прямо как пульс сейчас.       Кто-нибудь знает, как вызывать нечисть? Я в кино видел, но там черные свечи, пентаграммы, еще вызову не того, ну его, просто заблудиться в лесу — надежнее, хотя и звучит глупо.       Брожу между сосен который час, и куда бы ни шел, через какой-то промежуток времени оказываюсь около своего дома. Это одновременно умиляет и бесит просто до трясучки, мелкий отказывается идти на контакт, а я устал уже отплевываться от листвы и веток, хлещущих меня по роже при каждом неудачном движении.       — Тогда пойду и утоплюсь! — рявкаю в расстроенных чувствах, у меня под ногами из-под земли поднимается корень старой ивы, и, не успев отреагировать, цепляюсь за него и лечу лицом вниз, благо муравейник чуть левее. — А просто поговорить ты не можешь? — осматриваюсь по сторонам, знаю же, что следит, зараза, нахожу глазами белку, та и так толстая, но активно жрет орех и сыплет мне на голову скорлупки. — Я, между прочим, с благими намерениями, и вообще…       Тут я развернул лекцию на тему моего переезда, о нелюбви природы к моей персоне с упоминанием всех эпизодов, распалялся до тех пор, пока по спине не похлопали. Честно?.. Чуть не испортил всю красоту флоры!       Обернувшись, узнаю в хмурой сероватой мине знакомую моську и сразу прячу руки в карманы, чтобы не распустить их. А хочется. Просто до невозможности, это видно по моему лицу, потому что парень отступает и снова краснеет.       — А белка, — рыжий ком продолжает хомячить, хотя лекцию слушал внимательно, — не ты?       — Не я, — мотает головой и хмурит тонкие брови. — Тебе надо уехать.       Не знал, что слова могут так задеть, обычно не особо прислушиваюсь к чужому мнению, не каждый авторитет доказать может, а тут пацан, неизвестно как забравшийся мне в голову, посылает к черту, и это оказывается больнее, чем простой отказ. Протест, еще юношеский, поглотил сознание, губы тронула злая усмешка. Он попытался оправдаться, но было уже поздно, в ход пошли принципы.       — Это для твоей же пользы.       — Да ну? — копирую его позу, тоже защитным жестом, он тогда сразу опускает руки. — И в чем его польза?       — Ты не понимаешь, во что ввязался и куда приехал.       — Дружище, я с ежом по утрам здороваюсь, наверно, меня уже можно посвящать в вашу секту! — Он попытался сдержать улыбку, но вышло паршиво. — Я дал себе три месяца, чтобы отдохнуть, и это время проведу здесь, даже если тебе это не особо и нравится.       — А потом ты уедешь? — глаза стали теплеть, это свечение, заметное только мне, снова всколыхнуло все в груди.       — Уеду, — соглашаюсь с неохотой. — Моя жизнь не может вечно быть вне социума. Но сейчас мне это надо.       — Хорошо, — нехотя соглашается и даже кивает, это настораживает. — Тогда это время ты проведешь со мной, дав слово, что никаких глупостей делать не станешь.       Мою физиономию перекосило похабной усмешкой, и как бы не старался взять себя в руки, получалось только хуже, пацан опять вспыхнул.       — А сам не сбежишь?       Он же не говорил, что его трогать мне нельзя, только в болото не ходить, ну и по лесу не бродить в одиночестве. Представил возможные перспективы — желание выходить из дома вообще пропало, а именно — из спальни…       — Ты забываешь, человек, кто перед тобой!       — А кто передо мной?       — Леший, — звонкий голос резанул сталью, столько силы и гордости было в нем, что стало не по себе, интонация, вроде бы мелодичная, зазвучала в унисон с гулом леса, мальчишка растворялся в нем, и я, сопоставляя мощь дикой природы и свою, — почувствовал себя ничтожеством.       Я сидел на подоконнике и во все глаза рассматривал парнишку: причудливые волосы, от смены его настроения меняющие цвет с насыщенного зеленого до ярко-золотистого; пушистые ресницы, длинные, совсем как у девчонки; острые скулы и такие же плечи, сейчас напряженные из-за бдительного контроля. На фоне общей стройности силуэта ноги кажутся бесконечно-длинными, на них-то я и завис.       — В городах все такие? — Не сразу сообразив, что обращаются ко мне, сморгнув оцепенение, поднял голову, нахмурился, прося повторить вопрос. — В городе, спрашиваю, все такие пришибленные, как ты?       — Да, — ответил без ложной скромности, проглотив подковырку. — Кто-то — больше, кто — меньше, каждый сходит с ума по-своему, но в целом да, люди по своей природе все одинаковые. А лешие?       Распирало от любопытства: я хотел знать все о мире других существ, о которых раньше читал только в книгах или видел их прототипы в дешевых сказках по «ящику». Не до конца веря во все это, хотелось доказательств.       — Каждый леший уникален по своей природе. Мы не рождаемся, как вы, всякий из вида — это сгусток силы, рожденный природой, дабы оберегать ее.       — А ты?       — А я вообще супер. Только маленький еще. Шестьдесят зим, по нашим меркам — еще молодой, сила не развита, не раскрыта полностью, поэтому толку от меня пока мало.       — Сколько… зим?!       — Время для нечей идет иначе, не сравнивай с вашим циклом жизни. — Глядя в мои тупые глаза, он нервно фыркнул. — Ну… примерно, по-вашему, около восемнадцати.       — Уже можно!       — Что?       — Что?! — прикрыв рукой улыбку, почесал нос, пацан предсказуемо вспыхнул и, подобрав под себя ноги, сел ровнее. — Кстати, ты ешь?       — Девственниц обычно… — Теперь настало моё время впасть в ступор. — Шучу, — видно было, что отвечать мне — ему в радость, — то же, что и люди, кроме мяса, разумеется.       — Типа своих не ем?       — Типа вегетарианец по собственному выбору. Но тебя ждут на ужин сегодня, хотя я бы не ходил.       — Ты и не пойдешь. Боюсь, наши добрые крестьяне не поймут, если из леса к ним выйдет нечто…       Пока я разглагольствовал, он напустил туман, а когда тот развеялся, передо мной сидел самый обычный парень в драных джинсах и толстовке, коротко стриженный, разве что челка спадала до подбородка и закрывала половину лица.       — Фокусник?       — Леший, — терпеливо пояснил он. — Каждый выживает, как может, адаптируясь к новой среде. Но с тобой я все равно не пойду.       — Как знаешь.       Спрыгнув с насеста, прошел мимо, растрепав парню волосы и создав сущий хаос на голове, на меня в ответ злобно зыркнули, но в глазах были искорки веселья, такое чувство, что он, как и я, просто устал быть один.       До дома старосты шел пешком, наслаждаясь сумеречной прохладой. Прогулка пошла на пользу, мысли мало-мальски выстроились в голове, создав цепочку вопросов, и ответы я хотел получить уже сегодня.       Подходя к воротам, отметил для себя, что, несмотря на большую семью Иваныча, сейчас во дворе царила абсолютная тишина, сам же хозяин сидел за накрытым столом под пушистой яблоней и приветливо мне улыбался. Поначалу растерявшись и не зная, как подступиться, просто ели вроде бы простой, но довольно вкусный ужин, не брезгуя домашним самогоном. Уже и не вспомню, на чем его настаивали, но Иваныч рассказывал мне об этой технологии минут сорок, так что в середине рассказа я просто отключился.       — Я смутно припоминаю эти места, — произнес, когда тишина стала давить на нервы, а взгляд собеседника прожигать насквозь. — Такое может быть?       — Может, — он покачал головой и ненадолго его взгляд стал мутным, нечитаемым, мужчина ушел глубоко в себя. Стало неуютно находиться рядом, что-то отталкивало, тянуло в разные стороны, но я никак не мог заставить себя встать и уйти, мне нужны были ответы. — Раньше вы с матерью жили здесь. Давно это было. Отец твой без вести пропал, когда тебе и года не исполнилось, ушел в лес и не вернулся, — голос старосты загрубел, хотя обычно в такие моменты упоминают, что погибший был хорошим человеком, но тут пояснений не последовало, хотя, может, он и не был лучшим, однако мать никогда про него не рассказывала, а я и не спрашивал. — Вы у нас в поселке жили, это уже потом приезжий мужчина дом построил и вас с собой забрал, а вскоре и вовсе в город увез, больше мы и не знали ничего.       — Мать умерла, когда я был подростком.       — Оно и понятно…       И тут в голове что-то щелкнуло, это была необъяснимая злость, а еще страх — страх перед неизвестным.       — В смысле — понятно?       Нехотя, буквально сквозь зубы, он рассказал, что поселок этот построен еще сотни лет назад, его нет ни на одной карте и чужих здесь не бывает. Люди живут в изоляции поколениями и уехать не могут. То ли не хотят, то ли есть другая причина, но староста продолжать не стал, сказал быстро, что все, кто пытался уйти, болели сильно, а потом умирали, задыхаясь в городских джунглях, то же случилось и с моей матерью, она умерла от астмы, начавшейся на пустом месте и резко прогрессирующей. Отчим тогда был в командировке.       Мы еще какое-то время посидели, подбирая нейтральные темы для разговора. Он рассказал про поселок, про всех двести человек, перечисляя каждого, в конце подытожил перечень вакансий, кем мог бы меня пристроить. Когда я рассмеялся, уточнив, что задержусь только на лето, глянул так, что у меня яйца поджались, а нутро все вымерзло, даже пальцы похолодели, и не помогало растирание конечностей, в лед, и все тут.       — Не повторяй ошибок матери, Марк, живи, раз живется, женим тебя, детей нарожаешь.       — А те еще детей, и сдохнем мы все дружно в один день. Нет уж, у меня жизнь уже распланирована.       Как прощались и что мне на это ответил мужик — не помню. Помню, как шел домой винтом, путаясь в собственных ногах, меня мягко пружинило к земле от выпитого, и была на удивление пустой голова. Но подойдя к своему крыльцу, чуть протрезвел на фоне чувства вины, видя сидящего пацана в одиночестве и с волнением отслеживающего мои хитрые петляния по неровной местности.       — Ты бы еще жить там остался, — ворчит вполне натурально.       И это из-за общего беспорядка на душе кажется таким трогательным, что просто распирает парня обнять, что и сделал, сгреб его с лестницы и впечатал в себя. От его волос, снова нечеловеческих, приятно пахнет хвоей, прохладная кожа так и манит прикоснуться, поделиться летним зноем, пальцы ловко ныряют под рубашку, пока губами обтираюсь о его скулу.       — Почему все уговаривают меня остаться тут жить?       Подхватывая дрогнувшее тело на руки, заношу в дом, в темноте помещения все чувства обостряются, особенно сильно — желание.       — Я не уговариваю, — упирается ладонями мне в плечи, пока мягко укладываю его на диван, сам нависнув сверху. — Я прошу уехать!       В глазах напротив лед и пламя, дикий интерес, совсем новая для него, неизученная похоть и юношеский стыд. От вида нетронутой простоты и искренности, возбуждение затмевает рассудок. Он настолько резкий и мучительный, что хочется стонать, а еще…       — Не могу, — отвечаю честно, но сейчас, видя только его причиной остаться, и пускай это будет всего лишь ночь, но ее я не отдам никому.       Привычно-напористо действовать не получается, и вовсе не от расторможенности и выпитого спиртного, меня кроет переполняющая душу нежность, она, как путник, по невытоптанным тропам идет, спотыкаясь, ранясь, но сдержать ее не получается. Поэтому нет ни хватки на запястьях, ни откровенных поз, и выдолбленных толчками стонов — тоже, всего, к чему привык, нет, оно кажется неуместным, есть легкий поцелуй, дающий обоим попробовать близость.       Сопротивление было, но настолько фальшивое, что, не придав ему значения, лег сверху, ненавязчиво раздвинув парню бедра. Он вздрогнул, почувствовав, как твердая плоть прижалась к его паху, и еще сильнее, поняв, что я его чувствую тоже.       Он опять стал человеком, словно ослабев в моих руках. Позволив стащить одежду, сам только держался за мои плечи, прятал на груди лицо и все время уворачивался от поцелуя, словно стесняясь.       Я тонул в ощущениях, настолько все было остро, перехватило дыхание, тело изнывало от неудовлетворения, я сходил с ума, не узнавая себя в этом образе, но как же это было восхитительно-ярко, почти до слепоты, приходилось крепко зажмуривать глаза и переводить дыхание. Отрывался на парне полностью, исследуя губами и языком грудь, впалый, втянувшийся от мокрой ласки живот, небольшой аккуратный член. Впервые услышав, как леший стонет, стыдливо прикрыв рот руками, выгибается, встав на лопатки, и обессиленно сползает обратно. Он был абсолютно гладким, а я настолько голодным, что, не останавливаясь, спустился ниже, вылизывая его уже там, языком скользя между упругих ягодиц, исследуя все, что мог достать. Тогда его капитально сломало, он забился в моих руках, пришлось притянуть к себе, усаживая обнаженным на колени — парня успокаивало, когда он не видел моего лица. Поглаживал по спине и… ниже, шептал на ухо всякие пошлые глупости. Держа одной рукой крепко, чтобы не сбежал, второй разрабатывал тугие мышцы, размазывая по пальцам густую смазку, собранную с презерватива, всегда хранящегося в заднем кармане джинсов. И брал я его так же: подсадив, осторожно опускал на ствол. Зная, что будет больно, целовал в губы, теперь уже по-настоящему, протолкнув язык ему глубоко в рот, посасывал его, и чем глубже любовник насаживался на член, тем нетерпеливее были поцелуи.       Мы оба слились в одно целое, дышали вместе, и стоны смешались в единый звук, где не удавалось различить тональность одного, они стали целой музыкой, ненадолго соединив нас воедино. Меня туго сдавливало внутри него, каждый толчок был вымучен, поэтому и двигались не спеша, короткими плавными фрикциями, не вынимая плоть полностью.       Тела были покрыты холодным потом, голос сел от частого дыхания, все тело ныло в предоргазменной эйфории, но ни я, ни он, пребывая на пике удовольствия, не могли кончить, поэтому продолжали до тех пор, пока парень просто не уложил голову мне на плечо. Перестав сдерживаться, он глухо стонал, а я, найдя силы, подкидывал его все выше, натягивая на себя до самых яиц и со шлепком разрывая тишину пустого дома.       Почувствовав, как леший сжался в клубок, с трудом оторвал его от себя, придержал, наслаждаясь выражением его лица, быстро ему надрачивая, провоцируя оргазм, и он не заставил себя ждать. Я даже испугался, когда парня выгнуло, он весь задрожал и выстонал так, словно вместе со спермой из него хлынула глубокая боль. Плохо соображая, оставался в нем, и когда он от спазмов стал сокращаться внутри, не выдержал, следом кончив глубоко в него. И это казалось таким правильным, что еще долго не хотел снимать того с себя, чем вызвал просто панический протест. Пришлось быстро реабилитироваться, обмывать, делая вид, что так и надо, а сам пальцами играл с его еще слабыми мышцами, видя отклик ненасытного тела, но вот хозяин всего этого чуда в данный момент растекся в моих объятьях и даже стоять не мог. Глаза его были закрыты, рот, наоборот, открыт в попытке полноценно вздохнуть, и я не смог себе отказать и своровал еще один поцелуй. Его все еще потряхивало от слабости, поэтому и вырубился он прямо у меня на руках, пока нес до постели. Лег рядом, вплотную прижавшись к горячему телу, укрыв собой. Сон завладел мной сразу, погрузив в благоденственную нирвану. Проснулся от жуткого крика… своего крика…