Крылья и сладости

      А ведь у него был шанс спастись. Самому, без моей ведущей руки, оказавшейся в итоге чуть менее, чем совершенно бесполезной. Син был близок к этому — его что-то странным образом направляло, подталкивая из-за тесных рёбер. То, что его любимая Эйми снова была рядом, оказывало на него очень сильное влияние — даже куда более сильное, чем предполагал каждый из них. Возможно, в этом благостном влиянии были отблески бесед с Цин Си, и его собственных выстраданных бессонными долгими ночами размышлений, и встреч с Маюки, и работы с больными людьми, и надежд двух детей, привязавшихся к нему так сильно, и всего его довольно богатого жизненного опыта. Я же видел: в нем все было готово принять какую-то серьёзную, глубокую перемену, которая должна была наконец разбить кривое зеркало его обид и дать возродиться чему-то более чистому. Я верю, что именно тогда у него был хоть и близкий к последнему, но ещё вполне реальный шанс пересмотреть все, уйти с той кривой дороги, которую он когда-то определил для себя жизненной тропой. Ведь он уже пересмотрел что-то, его цели уже были в чем-то серьезно изменены…       Но обстоятельства сложились иначе. Именно тогда, когда взявшее его рассудок в плен зеркальное колесо заблуждений и детских обид начало трещать и ломаться, готовясь дать жизнь чему-то другому, этот новый король вдруг вызвал его для беседы. Для всех это стало неожиданностью — даже для самого Сина. Мало кто, кроме глав кланов и их самых ближайших родственников, имел возможность лично, один на один, разговаривать с новым правителем. А тут вдруг подобное приглашение для «безродного выскочки», можно ли себе представить! Если раньше многие были раздражены его присутствием среди правящей аристократии, то теперь это недовольство полилось практически не управляемым широким потоком, задевая и Эйми, и даже Яру и Аки.       Между тем, как позже оказалось, никакого оказания чести в этом личном приглашении не было и в помине. Конечно, Син сразу заподозрил, что его зовут совсем не погладить по голове, но не мог же он в конце концов проигнорировать самого короля.       Мне, как и многим живым, было любопытно взглянуть, что же из себя представляет иной, которому покорились четыре из пяти великих династий. Люди, являющие собой воплощение власти, всегда парадоксальным образом отличны — они являют собой занимательную деформацию человеческих черт, кто-то в меньшей степени, а кто-то в большей. Каким же будет человек, перед которым склоняют головы богатые, надменные и храбрые? Что живет на дне его глаз?       По началу все мои ожидания оправдывались — статный мужчина, красивый специфической чародейской красотой, не дающей спутать кровных Вирмельтов ни с кем другим, сдержанный, прекрасно собой владеющий, вежливый и проницательный. Но это, конечно же, было лишь первое, обманное, впечатление — мелкая пыль, легко бросаемая на восприятие. За этой серой пеленой крылось нечто обжигающе холодное, желающее придавить голову к земле как можно ниже, — нечто даже большее, чем просто властное человеческое тщеславие; высшее проявление какой-то логической жестокой силы, своего рода сверхмеханизма упорядочения жизни.       В целом, как можно догадаться, встреча с королем прошла достаточно отвратно. О, это было то ещё скромное представление одного актера для единственного зрителя… я даже, пожалуй, остановлюсь на этом подробнее, чтобы вы могли понять, как и почему это столь сильно подействовало на Сина. Все-таки уже давно никто не смел унижать так методично, так открыто и так бесцеремонно.       Началось все с того, что при встрече Его Величество был в довольно скромной вимлентской одежде, и сама комната тоже выглядела так, как будто находилась в дворце какого-нибудь небогатого аристократа далеко на западе, а не в землях кланов. Как будто та могучая сила, о которой я говорил, ради собственной цели, ради демонстрации размаха своих возможностей, разорвала пространство, отделила от него кусок и поместила там, где его не должно было быть. — Присаживайтесь, пожалуйста, — насмешливо сказал король, дёрнув головой в сторону стула.       И сам остался стоять с лёгкой вежливой ухмылкой. Естественно, любому человеку, рождённому на востоке, было бы дико неудобно сидеть так, на иностранный манер, и любой скорее всего в первый же момент растерялся, гадая, как вообще правильно садиться. Он совершенно намеренно лишал своего посетителя привычной для него почвы под ногами; целенаправленно заставлял его теряться от нелепости своего положения — добивался, чтобы тот почувствовал себя глупо и ничтожно перед ним. — Благодарю, Ваше Величество, — но и Син не был бы собой, если бы как-нибудь продемонстрировал, что самым банальным образом не представляет, как выполнить столь простую просьбу.       Ну это, положим, ещё более-менее приемлемо, обычные дипломатические хитрости: вывести из привычных условий, заставить противника — собеседника — чувствовать себя некомфортно, сделать так, чтобы ему было неудобно… хорошо, в той или иной мере в своих играх этим пользуются практически все аристократы.       А вот то, что пошло дальше, уже явно было за гранью. Король не спешил переходить к сути, нарочно растягивая время и делая все возможное, чтобы наиболее явственно подчеркнуть пропасть, разделяющую его и его гостя. И ничего, если бы речь шла о статусе и привилегиях, хотя для Сина и это было бы неприятно. Речь шла о банальном уровне образования! Вы понимаете, да? Син мог быть сколь угодно сообразительным, внимательным и хитрым, мог со своей прекрасной памятью усвоить весь сложный клановый этикет, но это не отменяло того факта, что учился он не с рождения, что у него, в отличие от других людей такого круга, долго не было хороших учителей, а потом не было времени, и многое он усваивал из собственных наблюдений или знал только урывками. Король пользовался этим и при том пользовался совершенно бесцеремонно, нанося один за другим безжалостные удары по чувству собственного достоинства.       Его Величество быстро перешёл на вимлентский, который Син знал не так хорошо. Он постоянно шутил, выдавая только и исключительно такие шутки и каламбуры, которые не мог понять человек без огромных теоретических знаний по истории, вимлентскому богословию и классической литературе, и сам же над ними посмеивался. Син держался хорошо, разумеется, — даже очень хорошо; он улыбался невозмутимо и непосредственно; не принимал все безоговорочно покорно, но наносил ответные удары, напоминая, например, о побеге Его Величества из родной страны, только в пределах допустимой вежливости. Но я, знающий своего ученика достаточно хорошо, прекрасно понимал, что его уже едва не трясёт от злости и унижения.       Ну, конечно. Он уже не был мальчиком на побегушках — он был предводителем лотар, командиром с серьезными боевыми успехами, был в конце концов просто сильным воином. А над ним снова бесцеремонно издевались, как над тем же угодливым слугой, каким он был в четырнадцать. И если членов клана Канэ он ещё имел возможность как-то поставить на место, то одернуть короля было довольно затруднительно. Мне представляется, что, окажись Гасадокуро в руках Сина в эти минуты, он тут же снес бы голову своему правителю, наплевав на все последствия. Его хрупкая гордость означала для него слишком много — она была для него единственным шансом зажимать кровоточащие раны, нанесённые жестокой судьбой.       Потом принесли ужин — конечно же, блюдо и приборы к нему были вимлентскими; конечно же, все из разряда тех, где только для того, чтобы не опозориться, нужны специальные знания вимлентского этикета. Сину только и осталось, что вежливо отказываться от большей части еды и полусладкого красного вина, непривычно крепкого и терпко пахнущего. В какой-то момент он принялся незаметно касаться центра груди, как будто что-то причиняло ему боль, и украдкой сильно кусать губы.       Лишь спустя два часа они наконец перешли к тому, ради чего все это в общем-то было начато. Завоевание Кора. Явились те самые убедительные аргументы, которых Син ожидал с того самого момента, как нашёл в себе наглости игнорировать прямой приказ, — явились, конечно же, и пряник, и кнут. Уже тогда было не слишком прозрачно упомянуто, что против бывшего предателя «конечно, кое-что найдётся, если хорошо поискать», то есть найдётся на два-три смертных приговора. Прозвучали и «эти бедные дети», то есть Яра и Аки, и имя Эйми было наконец-то произнесено… И вот здесь терпение Сина дало заметную трещину — завеса вежливости оглушительно треснула, дав вырваться малой доли бушующей внутри ярости. — Ваше Величество, пожалуйста, — он сам перешёл на глассердский язык, холодно прищурившись с обычной вежливой улыбкой. Что ж, неудивительно: немногочисленные искренние привязанности были самым драгоценным из его сокровищ. — Пожалуйста, не надо шантажировать теми, кто мне дорог. Поверьте, так гораздо лучше для всех, если мы останемся союзниками в полном смысле этого слова.       Ну разумеется, в итоге они все-таки пришли к соглашению. В конце концов было совершенно очевидно, что это не поединок, а спектакль, и что в сущности своей здесь уже все было решено если не с первого, то со второго слова. Конечно, какие-то из условий, выдвинутых самим Сином, были приняты. Ему обещалась возможность официального брака с Эйми, право быть наместником в Коре и свои собственные родовые земли, которых у него до этого не было и не предвиделось, — отец ему ничего оставлять не собирался. Но все это было брошено, словно снисходительная подачка, таким жестом, какой злой сторожевой собаке брезгливо швыряют кость, и успехом считаться никак не могло. Совсем неудивительно, что Син вышел после разговора с королём не просто злым, а едва не задыхающимся от ярости.       Казалось бы, и к чему же было это дурное представление, если Его Величество с самого начала планировал заручиться его поддержкой? Ведь на первый взгляд куда логичнее было расположить такого человека к себе, а не унижать его. Но на самом деле это был продуманный осознанный шаг, сделанный с четкой целью. Я уверен, что этот чародей специально обставил все именно так; что он хотел добиться именно того, чтобы Син не просто согласился выполнить приказ, но и при этом получил звонкую пощечину, одёргивающую слишком зазнавшегося безродного выскочку. Не просто подчинился, а обязан был подчиниться, несмотря на унижение. Таким образом он напоминал человеку о его месте.       Наш король, как и все, был носителем определенной системы ценностей, которая виделась ему основой жизненного уклада. Вимлентская королевская династия никогда не скрывала своего отношения к людям. Их религия диктовала, что магия зарождается только в избранных душах, и поэтому те, у кого она есть, самой судьбой предназначены управлять людьми. Людьми, которые слабее, которые второго сорта, которые созданы подчиняться. Иные возвышаются над людьми, чародеи возвышаются над всеми иными. Чёткая система, где все определённо и понятно, — это и есть залог порядка, великая организующая сила, находящая воплощение в монархах. А иначе — первобытный хаос; иначе — все смешивается, теряет свою логическую стройность.       Это не так отвратительно, как звучит, потому что без системы не может быть стабильности и уверенности в завтрашнем дне, но это вот уж точно не замечательно. Просто таков был один из сотен взглядов на то, как должно быть правильно, как будет лучше. Неверный взгляд, разумеется, но сотни поколений живших, десятки сотен выдающихся мудрецов, все-таки не сумели найти единственного верного.       Я даже практически не сомневаюсь, что на самом деле Син у этого умного холодного мужчины, назвавшегося нашим королём и выстраивавшего все по своей привычной модели, вызывал не просто некоторые рациональные опасения как выбивающийся элемент, раскачивающий порядок и надёжность системы. Почти уверен, что он его и просто по-человечески нервировал, как лишняя черта в завершенном иероглифе, хотя этого и невозможно было наверняка заключить, наблюдая за глубоко мне противными жестоким дипломатическими играми. То, что произошло, все же в любом случае было выше личной неприязни — это была попытка управляющей силы вернуть логическую стройность окружающей реальности.       Я предполагал, что после этой тяжёлой встречи Син, находясь на взводе, скорее всего вновь будет метаться по комнате и рычать, что-нибудь разобьёт и на кого-нибудь накричит, как это бывало с ним в минуты раздражения последние несколько лет, но… но вместо этого он тяжело опустился на пол и закурил, хмурясь на пустоту перед собой. Очевидно, он о чем-то крайне напряжённо размышлял, и размышление это длилось около двух часов, вплоть до появления Эйми. Опять же, я надеялся, что уж ей-то он по крайней мере выскажется и я что-нибудь пойму о том, что творится в его голове и в его беспокойном сердце. Однако и здесь Син на удивление прохладно попросил ни о чем не спрашивать по крайней мере сейчас. Меня пронзило дурное предчувствие.       Спустя полтора месяца начался этот поход на Кор. Как Эйми-доно и говорила, она отправилась вместе с моим учеником. Это, конечно, сопровождалось некоторыми скандалами со стороны ее семьи, но она была непреклонно тверда в своём решении сопровождать Сина.       Они ехали верхом на двух великолепных лошадях, рядом, почти плечом к плечу, и это было прекрасное зрелище. До сих пор они не заявляли о своих отношениях открыто, и даже в Кор Эйми-доно отправилась под каким-то предлогом, но в тот момент они двое безмолвно демонстрировали если не привязанность друг к другу, то по крайней мере свое равное положение. Ни он как командующий, ни она как член клана с более высоким статусом не отделяли себя. Лотары, конечно, кривились и плевались — женщина рядом с предводителем, какое унижение. В их понимании женщина, равная мужчине, все ещё была чем-то совершенно немыслимым и даже оскорбительным, но все же они, поглядывая на Гасадокуро и припоминая, вероятно, с какой легкостью эта коса сносит головы и рубит конечности, пока не решались взбунтоваться открыто.       Сражения… такие же, как и десятки других, что мне довелось видеть. В корне ничего не изменилось. Снова кровь, снова смерть, снова пустые жертвы. Никакого желания рассуждать об этом долго у меня нет, потому что за четыре года я уже передумал о войне все, что только мог. Я не хотел смотреть на это; я отворачивался, потому что мне было горько и омерзительно. Не имеет никакого значения, насколько высокими и поэтичными будут выражения, в которых потом будет воспето предприимчивыми менестрелями кровопролитие, в сущности своей это — преступление, такое же преступление, как убийство одним человеком другого человека, с той только разницей, что здесь многие убивали многих. За любыми оправданиями всегда скрыто одно и то же — территория и деньги, меркантильные интересы сильных мира сего. Были противники некроманты из Ями, стали династия Тан, правители Кора.       На несколько лет это, к счастью, не растянулось. Не растянулось даже на несколько месяцев. Главной проблемой для Сина, пожалуй, было даже не захватить столицу с парочкой близлежащих поселений, а сделать это так, чтобы эта победа хотя бы не напоминала налёт кровожадных разбойников… Вскоре прибыли боевые отряды от других кланов, хотя острой необходимости в их помощи не было. Смею предположить, что они явились и не столько ради помощи, сколько из желания урвать себе кусок пожирнее из захваченных богатств. Были среди них и около восьмисот человек, возглавляемых лично госпожой Камией Юдзуки.       Теперь немного затрону загадочную фигуру этой правительницы. Леди Камия всегда оставалась тайной даже для меня — женщина-сфинкс с вежливой улыбкой и сухими глазами, по которым было совершенно невозможно угадать ни одно движение живого сердца. Иногда я специально наблюдал за ней, из одного лишь праздного любопытства, в пустой попытке узнать хоть что-нибудь, кроющееся за ее невозмутимым беспристрастием. Это было напрасно или практически напрасно: все политики носили избранные когда-то маски, все меняли их в зависимости от ситуации, все снимали их иногда, давая себе возможность втянуть в грудь, к сердцу, пряной искренности вместе с воздухом. Но леди Камия почти не менялась. Она разбирала документы, раздавала милостыню нищим, играла с племянниками и сносила головы врагам с совершенно одинаковым сдержанным выражением.       Если вдруг и проскальзывало в ней хоть что-нибудь, отличное от обычной манеры, то это… сильно напоминало мне то, что я наблюдал у Сина. Не частая, но ужасающе кровожадная алчная улыбка во время сражений; то, как она мечется по комнате в моменты изредка приходящей бессонницы; и сильная болезненная привязанность к уже ушедшему человеку — не к учителю, а к родной матери, на могиле которой она иногда подолгу задерживалась, ведя едва слышный разговор с пустотой. Камия-сама, несмотря на прекрасный облик, была намного старше Сина, ей минуло уже более половины века, и, наверное, ее цели и желания уже были оформлены очевиднее, чем у моего ученика, который все ещё бродил в потёмках в поисках своего правильного пути. Думаю, если бы они встретились во времена юности госпожи Юдзуки, у них нашлось бы ещё больше общего.       Леди Камия Юдзуки была рассудительным грамотным правителем, одна из немногих среди глав правящих семей не разделяла между собой людей без способностей и иных. Но она была сильной, просто чудовищно сильной, во всех смыслах этого слова, и потому непременно подавляла всех, оказывающихся рядом с ней. Я не знаю наверняка, лишь предполагаю, но… но мне кажется, что в конце концов это банальным образом надоело ей. Всегда оказываться выше довольно утомительно, ведь по-настоящему ценные узы могут возникнуть лишь между равными. У леди Камии не было любимого человека, не было настоящих друзей, и взаимная привязанность, возникающая между истинными врагами, означала для неё очень много. Ей действительно был важен Син, в первую очередь как тот, кто по крайней мере мог встать с ней вровень. Непросто же так она вызвала для разговора Эйми-доно и указала на необходимость найти альтернативу для Гасадокуро. Я рассуждаю об этом, чтобы вы, как и я, попытались правильно понять мотивы дальнейших поступков всех участников этой истории.       Эта довольно безобразная сцена произошла, когда Кор уже пал. Леди Камия Юдзуки пригласила Сина к себе для какого-то обсуждения, намеренно подчеркнув, что он непременно должен явиться с мечом, но без косы. Тут стоит особенно заметить, что в этот период мой ученик своё участие в сражениях очень сильно ограничил. Он постарался провернуть это так, чтобы со стороны не бросалось в глаза или вовсе не было заметно, но госпожа Юдзуки была не из тех, чью внимательность легко обмануть. Теперь она желала проверить его, и сам Син это наверняка сообразил. Конечно, он нервничал и злился, ведь даже если у него уже и появились какие-то задумки для новой техники, этого не могло быть достаточно для нового витка столкновений с таким сильным врагом, как Камия-сама. Но выхода у него не было — игнорировать приглашение главы клана было бы серьёзным оскорблением.       «Обсуждение» закономерно закончилось поединком, при чем даже без особенного словесного обоснования. Это произошло просто потому, что ради поединка все и затевалось. Зрелище было довольно печальное. Для человека Син был в общем-то неплохим мечником, но в один ряд с таким могущественным воином, как леди Камия, его ставила только лично изобретённая техника для использования Гасадокуро. В обычном кендзюцу он, разумеется, не мог составить госпоже Юдзуки никакой конкуренции. Она выбила у него меч через несколько секунд, но самое мерзкое в том, что на этом все не закончилось. — Защищайся, — слегка недовольно потребовала она, показательно отбросив собственный меч. — Неужели ты больше ничего не можешь?       На самом деле он не был слаб в рукопашном бою, но, опять же, глупо сравнить иную, владеющую фамильными техниками и фамильными особенностями Йору, с человеком, пусть даже и имеющим определенные навыки. Она, даже не применяя всю свою силу, без особенных затруднений швыряла его по комнате, как будто он совершенно ничего не весил, и с каждой победой раздражалась все больше. Смотреть на это было больно и страшно. Если бы она действительно пожелала, то могла бы легко переломать ему кости или свернуть шею, но она этого не делала. Просто методично продолжала избиение, оставляя кровоподтёки, заставляя унизительно сгибаться пополам и давиться воздухом. — Ты стал слабым! — с проскальзывающей яростью прошипела леди Камия, когда он наконец свалился, совершенно очевидно не в состоянии продолжать. Впервые ее зелёные глаза загорелись сухим злым пламенем, а голос чуть возвысился. — Как ты посмел допустить это? Почему единственный мужчина, который смог меня ранить, сейчас так жалок, м? — она отвернулась, брезгливо передернула плечами и долго выдохнула.       Не то чтобы Син действительно мог ответить ей прямо сейчас — он пытался восстановить дыхание. Хотя удары леди Камии были не настолько опасны, чтобы повредить органы или кости, она била не в полную силу, но все же для человека это должно было быть ужасно больно и дезориентирующе. Его взгляд, передернувшийся мутной пеленой, яростно вспыхнул, как у загнанного животного, а лицо довольно отвратительно исказилось гримасой страдания и ненависти — он кое-как нащупал отброшенный меч и, опираясь на него, поднялся. Едва ли он что-нибудь видел перед собой, но я могу вообразить, какая бездна в этот миг разверзлась в его душе. Он даже не попытался что-то сказать в своё «оправдание», как-то объясниться или бросить что-нибудь надрывно-дерзкое в знак обещания, что в следующий раз расклад будет совсем иным. Он просто молчал, рукоять меча ходила ходуном в его разбитых пальцах, и что-то невероятно важное, неосязаемое, ломалось, ломалось, ломалось… — Твои навыки в классическом кенандзюцу ужасны. Конечно же, — тем временем рассудила сама с собой леди Камия, постепенно успокаиваясь и возвращаясь к своему обычному сдержанному тону. Она достала зачарованную фляжку, налила себе крови и как ни в чем ни бывало уселась на подушки. Вокруг все выглядело так, словно здесь пронёсся вихрь, но госпожа Юдзуки оставалась непоколебимой, она снова над всем возвышалась, ее дыхание даже не было сбито — она снова напоминала изображение жестокой богини. — Чего ещё ожидать? Вероятно, у тебя не было сильного мастера. Слабые техники Канэ, ещё более слабые техники Ями, которые полагаются на свою магию… не так удивительно, что у тебя до сих пор нет новой техники для меча, если нет даже хорошего фундамента для неё, — она говорила спокойно, ровным тоном, но ее будто бы вовсе не волновало, будут ли ее слова услышаны. Она будто бы старалась убедить саму себя. — И почему же ты вообще решила, что я должен жить только ради сражений с тобой? — наконец скупо процедил Син, становясь более-менее прямо. Я едва узнал его голос в этом злом рычащем хрипении. — Я не обязан изобретать новые техники, чтобы впечатлить тебя. Есть дела поважнее.       Она чуть вскинула брови, окончательно возвращая себе контроль над собой, и сделала несколько быстрых глотков из аккуратной пиалы. Глаза ее снова стали непрозрачными сухими стёклами, надёжно скрывающими любые человеческие эмоции. — Во-первых, не смей разговаривать со мной в таком тоне. Я все ещё глава клана, так что будь почтительнее в своих выражениях. Во-вторых, — она допила кровь и быстро облизнула окрасившиеся темным цветом губы, выдержав насмешливую паузу. — Тебе скоро предстоит одно из важнейших сражений в жизни, — в ней быстрее вспышки молнии мелькнул призрак раздражения. — Я научу тебя технике Юдзуки. Но если ты и после этого посмеешь остаться настолько же жалким, Чимамирэ но Кама но Син, то я не стану тебя щадить! Я, — она закончила, с намеренной отчётливостью выделяя каждое произносимое слово. — Я своими собственными руками тебя задушу, понятно?       Он коротко поклонился и, не дожидаясь разрешения, вышел прочь.       Для него это наверняка было сродни возвращению к началу пути. В тот самый миг, когда он практически был готов отвернуться от кривого зеркала с застывшим отражением несчастного ребёнка, судьба чужими руками буквально насильно заставила его снова смотреть туда — и снова видеть кого-то слабого и беспомощного, кого-то, кем легко распоряжаются как слугой, кого безнаказанно унижают. Ничего не изменилось. Вокруг его зрачка закипело злое разочарование, методично выжигая готовое прийти благородство. Мне было горько от мысли, что драгоценное осознание ценности человеческого сердца, указывающего добро и зло, вновь покидает его. Это было слишком очевидно в тех горьких минутах, когда он беззвучно стоял в тени и тяжело дышал, сжимая зубы.       Когда возникла эта ситуация, мне впервые довелось увидеть, как Син и Эйми если не ссорятся, то по крайней мере оживленно спорят. Ранее их разногласия не принимали такого вида — до этого они всегда выслушивали друг друга спокойно. Девушке, от которой мой ученик не нашёл нужным что-то скрывать, дико не понравилось все случившееся; она ужасно злилась, чувствовала свою вину, как будто она могла предотвратить эту мерзкую сцену с избиением, и самозабвенно пыталась отговорить своего возлюбленного от дальнейших взаимодействий с госпожой Юдзуки. — Син, неужели ты не представляешь, что значит фамильные техники Йору? — взволнованно говорила она. Слова слетали с ее нежных губ пугающе быстро, а пальцы нервно, будто независимо от разговора, сжимали рукава его одежд. Взгляд звенел ломкой тревогой. — Они предназначены для иных, при том для иных с определёнными семейными особенностями. Нагрузки, которые могут выдержать их усиленные тела, не соизмеримы с человеческими возможностями! Тебе постоянно будет больно! — И что мне теперь делать, Эйми? — слегка раздраженно переспросил он, хмурясь. — Мне нужны эти техники по той простой причине, что они самое сильное из существующего в данной области. Конечно, придётся потерпеть. Но, черт побери, когда хоть что-нибудь давалось мне легко? Мне всегда больно. Коиши, — он наконец всмотрелся в ее лицо, опустив руки на ее плечи. — Мне просто необходимо быть сильным, понимаешь? Однажды мы уже не сумели защитить самое важное, что у нас было. Я не хочу этого во второй раз!       Она горько поджала губы и с болью всмотрелась в его лицо. В ее выражении довольно явно читалась бессильная боль, хрустальным блеском отражающаяся в глазах. Было понятно, какие сожаления мучают ее, — если бы она сама была сильнее, ему не пришлось бы мучаться от того, что его сил недостаточно для защиты их обоих. Она не была виновата в том, кто она есть, конечно, но как же это объяснить, даже не имея голоса? — Ты не можешь быть выдающимся во всем, кои, — понизив голос, едва слышно прошептала она. — Не потому что ты человек, а потому что это просто невозможно. Нельзя быть одновременно и грамотным политиком, и исследователем, и сильным воином. Эта леди Камия, — в тон снова закралась колкая злость. — Да с какой стати ее впечатления и пожелания имеют какое-нибудь значение? Син, ну пожалуйста! Я люблю тебя таким, какой ты есть сейчас, и мы справимся без этих техник!       Но даже эти драгоценные слова не остановили его. Забегая вперёд, я скажу, что несколько месяцев его жизни были практически полностью отданы только этому. В этом сложно обвинить Сина — не в человеческих силах совмещать обучение подобным вещам с чем-то ещё. В Коре, где он согласно договору с королём получил титул наместника, от его лица фактически правила леди Эйми. Те месяцы не были мирными — несмотря на то, что город пал, битвы ещё вспыхивали, Син в сражениях участвовал; некоторые вещи они обсуждали с возлюбленной, но вся административная работа перешла к ней.       Син вновь был охвачен жаждой совершенствования своих навыков убийства — чудовищная коса редко взмывала вверх в его руках; было понятно, что он ее отбросил и ищет что-то новое, дни и ночи отдавая этому поиску и формулировке замысла. Что-то рождалось в его голове — я понимал это по тому, с каким озлобленным остервенением он жадно выжимает из внезапной благосклонности леди Камии все возможные знания и навыки. Теперь меч стал его верным спутником. Но зато отошли на задний план его другие устремления, куда более мирные и даже благородные… даже работа над совершенствованием лекарства от болезни разума была несколько приостановлена на уже достигнутом — Эйми и тот мальчик принимали экспериментальные препараты.       Я не буду подробно описывать дальнейший сценарий чужой жизни, потому что… потому что мне все ещё ужасно горько от мысли, что мой ученик напрямую связан с падением моей семьи. Я упомяну лишь несколько эпизодов, которые кажутся мне важными для верного понимания истории, и мирно надеюсь, что вы простите мне эту вольность.