Крылья и сладости

      Период, когда мы жили в Коре, был очень тяжелым, но одновременно с этим он парадоксальным образом дал нам относительно светлое время.       Мне нет нужды много говорить о том, как я относилась к завоеванию. Это было как минимум не этично, а как максимум это была подлость, преступление. Банальный грабеж, наряженный королевским указом в законность и щадящие формулировки, ничего больше. Когда предотвратить похода не удалось, я, разумеется, пыталась приложить все возможные усилия для того, чтобы хоть немного сгладить мерзкие черты происходящего. Но эти лотары… они действительно дикие чудовища в человеческом обличии!       Я, немного помогая Сину в управлении ими, хорошо знала, что они из себя представляют, и думала, что у меня нет никаких иллюзий. Но настоящие сражения все равно обернулось для меня шоком. Оказалось, что «достоверно знать» и «видеть собственными глазами» — весьма различные категории. Не скрою того, что я ужаснулась — ужаснулась вплоть до похолодевших рук и отнявшегося языка. Они были безжалостны, безжалостны до животного состояния, до дикости, и откровенно наслаждались кровопролитием — они высоко поднимали отрубленные головы и хохотали, они будто бы вовсе не чувствовали боли. Я ничего не могла сделать, чтобы сдерживать подобных существ. Какие там приказы, великие боги, я боялась, что они и меня растерзают, наплевав на мой статус, едва я попытаюсь открыть рот и произнести хоть одно повелительное слово!       У меня не тот характер, чтобы кричать на них, не стесняясь в выражениях, а то и вовсе применять физическую силу, только чтобы на меня обратили внимание. Мне было мерзко и страшно, самым позорным образом страшно, и я не сумела вообразить, каким образом их можно хоть как-то контролировать. Они казались менее управляемыми, чем стихийное бедствие, сметающее все на своём пути, без жалости, без осторожности, без расчета.       Ещё более дико оказалось увидеть Сина среди этой орущей толпы — увидеть его настолько злым, настолько… жестоким, ругающимся в полный голос, оттаскивающим кого-то за волосы, раздающим удары, облитым кровью. На мгновение мне даже представилось, что это никак не может быть тот мужчина, которого я люблю, что это кто-то совсем другой. Благо, оцепенение было недолгим и после дурное впечатление полностью отступило, хотя внутренняя дрожь терзала меня весь день и даже несколько следующих. В моём отношении к Сину ничего не изменилось, но я должна признать, что зрелище было крайне отталкивающим.       Все, что я сумела сделать в итоге, так это вернуться к понятным и привычным числам, которые подчинялись мне легко. Это было тем, что было вполне в моих силах и что было полезно для всех в сложившейся ситуации. Едва перед моим взором замелькали давно знакомые таблицы, я сумела выдохнуть и сосредоточиться на текущих задачах. Это очень важная работа, с которой я хорошо справляюсь, — стало быть, я далеко не бесполезна.       Мы неплохо договорились с юным принцем Тан, и в этом, конечно же, коренное отличие корцев от глассори. Любой выживший наследник клана, потерпевшего поражение, был подобен затаившейся змее — здесь не могло бы и речи идти о каком-нибудь союзе. Меня порадовало, что Син вполне разделил мой взгляд на ситуацию в целом и прислушался к моему совету по поводу управления Кором. Даже если бы он захотел что-то поменять в здешней системе, то это невозможно было сделать быстро.       На самом деле корское общество с их странной верой и особенным мировоззрением в общем-то было далеко от идеала… оно все было заковано в стальные рамки, разбито на касты и очень строго разграничено. У них были некоторые варварские традиции, которые они считали совершенно нормальной частью жизни, — например, знатным девочкам деформировали ступни, чтобы добиваться неестественно маленького размера ноги. Я бы солгала, если бы сказала, что здесь все отлично и ничего не нужно исправлять. Ведь официально Кор теперь часть земель Канэ, то есть он в любом случае находился под нашей ответственностью, и положение их дел теперь было нашей заботой.       Но насколько правомерно разрушать то, что было построено столетиями другим народом?.. Даже если территория Кора была совсем крошечной в межгосударственном масштабе, даже если теперь на карте эта самая территория была подписана иероглифами «Золото» и «Человек»*, это все равно был совсем другой маленький мир, отличавшийся от привычных реалий куда больше, чем владения какого-либо глассердского магического клана. Ведь здесь был свой язык, своя культура, своя одежда, свои представления о мире. Это другая страна, населенная другой нацией. И я не знаю, в какой мере глассори могут судить, что будет лучше для корцев. Мне казалось несправедливым перестраивать все на привычный нам манер, поэтому я и предложила Сину пока оставить все как есть. Может быть, позже, постепенно, медленными шагами…       За время в жизни в Коре мы находились с Сином совсем рядом гораздо дольше, чем когда-либо в жизни до этого. Это обстоятельство возымело вполне логичное последствие: я лучше узнала любимого человека. Закономерно, что в нем обнаружилось тысячи мелочей, которые не были мне известны. Я увидела его в окружении подчиненных, полного ярости, перепачканного в крови, жуткого, а недолгое время спустя, когда правила приличия продиктовали необходимость дать хотя бы скромный приём в честь полного завоевания страны, я вдруг обнаружила, что он способен капризничать. Капризничать, боги великие!.. Как это вообще можно соотнести с его мрачным грозным образом, с его тяжёлой судьбой? — Коиши, а это точно обязательно? — тоскливо переспрашивал он в сотый или двухсотый раз. — Кои, ведь ты и без меня прекрасно знаешь, что это совершенно обязательно, — мне только и осталось, что качать головой и стараться не демонстрировать удивления. — Тебе нужно официально объявить своё положение правителя в свете. Для этого и требуется приём. «Все и так прекрасно знают, что я здесь правитель! Какой смысл в этом приеме»; «Зачем напрасно тратить деньги?»; «У меня нет подходящего кимоно!»; «Я разучился танцевать!»; «Делать мне больше нечего, кроме как такую ерунду организовыват»; «Коиши, это точно обязательно?..» — и прочее подобное.       Твёрдо убеждена, что он отлично осознавал, что ему нужно сделать, и не имел никакого серьезного намерения и в самом деле отменять официальный приём. Ему просто хотелось, чтобы я уговаривала его. Ничего отталкивающего или неприятного в этом не было; он не переходил черту и в последствие позволял себе подобное очень и очень редко. Однако от Сина — от Сина, с его вечной кривой усмешкой на лице, с его острым, как лезвие, умом! — меньше всего ожидаешь проявления таких свойств характера. Но в конце концов решительно всем иногда хочется почувствовать себя свободными в выражении эмоций.       Когда леди Камия пригласила его учиться фамильным техникам Йору, я была очень зла от того, что он не внял моим аргументам и согласился. Дело даже не в том, что я любящая женщина и безумно переживаю за него, а в том, что у меня есть глаза и мозги. Конечно, Син очень умён, и упорства ему не занимать, но что уж тут до упорства, когда за некоторые рамки никак нельзя выходить, — нельзя хвататься за столько сложных задач и везде достигать беспрецедентных успехов. Так не бывает. А ему хотелось всего, всего сразу… Он только что захватил Кор — и ему предстояло править здесь; у него было намерение как-то устраивать своих лотар на этих землях; он не отказывался от исследований — первых исследований столь тонкого предмета, требующих большой скрупулезности; а тут ещё и новые — очень сложные и травмирующие — техники… когда взывать к чувствам оказалось бесполезно, я пыталась сказать хотя бы это: «Расставь приоритеты; ты ведь не справишься со всем!».       Так и получилось — он не справлялся.       Потребовался целый месяц, чтобы он наконец услышал и понял мой простой призыв. Целый месяц, в ходе которого я просто безумно уставала. Мне представлялось, что до заключения временного перемирия с некромантами я работала очень много, но теперь оказалось, что работать можно и в три раза больше. Ну, а что мне ещё оставалось?.. Ошибаетесь, если думаете, что это была лишь кроткая любезность влюблённой, смирно дожидающейся, когда блажь покинет разум настоящего правителя, — Кор в любом случае был заботой Канэ. И по официальной версии я находилась здесь как раз для того, чтобы контролировать Сина в его действиях (особенно в распределении денег). Так что помочь ему было моим долгом хотя бы как члена клана.       Но, благо, тенденция быстро себя исчерпала. Не знаю, что заставило Сина опомниться, потому что я не предпринимала никаких особенных действий — я постоянно работала, он постоянно упражнялся и на самом деле мы редко виделись или беседовали. Драгоценное время весьма глупо ускользало от нас обоих. Но все же он предпринял шаг для того, чтобы исправить положение. — Прости меня, коиши, — наконец с подлинным раскаянием обратился он ко мне за утренним чаем. — Я повёл себя как свинья. Подумал, что все успею… переоценил свои силы. Больше такого не будет. А с техник Юдзуки хватит и пары-тройки часов в день, они мне все равно никогда не покорятся в полной мере.       Я сделала вид, что задумалась, хотя размышлять тут было не о чем — я его не обвиняла, потому что слишком хорошо осознавала, что для него значит чувствовать для себя слабым. Я и не имела никакого права обвинять, потому что сама не могла гарантировать защиты нашего общего будущего. Я все понимала. Но все же грех было не воспользоваться ситуацией. А потому я слабо улыбнулась и скорчила одну из тех гримасок, что любили мои не слишком умные жеманные кузины. — Придётся как следует потрудиться, чтобы заслужить мое прощение!       Он понял, что я дурачусь, и усмехнулся. Благодарно и очень виновато. — И что же мне нужно сделать, чтобы вернуть благосклонность любимой госпожи? — в тон уточнил он с демонстративным смирением. — Спать с любимой госпожой! — немедленно заявила я. Список требований был готов давно. — Спать, завтракать и пить вечерний чай. Пока это все, но я ещё подумаю. Посмотрим на твоё поведение. — Госпожа вполне уверена в своих требованиях? — несколько растерялся он. Его недоумение можно было понять: до этого мы спали в разных покоях, чтобы не повредить моей репутации. Ведь официально между нами все ещё не было отношений. — Уверена вполне, — коротко подтвердила я, вздохнув. И объяснила уже чуть серьезнее. — Син, когда я просыпаюсь, ты уже занят. Когда я ложусь спать, ты ещё занят. Я почти не вижу тебя рядом. Мне это не нравится. Что до репутации… то просто будем осторожны.       Он коротко склонил голову и вежливо коснулся губами кончиков моих пальцев. — Не смею перечить.       Забегая чуть вперёд, могу сказать, что вожделенное «спать вместе» оказалось сомнительным удовольствием: кое-кто постоянно вертелся и дергался во сне, переодически вскакивая то от дурных снов, то от головной боли. Но оно того стоило. Действительно, небольшие неудобства были вполне приемлемой ценой того, чтобы проснуться в окружении чужого человеческого тепла.       Син сдержал слово и буквально на следующий день взялся за свои обязанности сам. Я ощутила, как с моих плеч падают три тонны ответственности и проблем. Нет, я не бросила все моментально, ни в коем случае, — просто теперь мы занимались делами вместе. Иногда он помогал мне с тем, что касалось моих собственных земель, а я продолжала принимать некоторое участие в управлении Кором и лотарами. Он был находчивее меня, быстрее меня своей мыслью и куда изобретательнее в плане подходов, но у меня было больше опыта в управлении землями, больше необходимых знаний и я была несколько внимательнее к деталям, кажущимся незначительными. Вместе мы действовали отлично — отлично, без преувеличений. Вверенные мне земли быстрее всех прочих оправились от нанесённого войной экономического удара, а в Коре не последовало никакого намёка на кризис даже после столь бесцеремонного грабежа со стороны глассердских правящих семей.       Что до достаточно громкого дела корских военных чинов, так у меня была в нем личная заинтересованность. Чтобы ее объяснить, начать следует с того, что я знала четвертого генерала, Гюрена Лана. Естественно, когда я наткнулась на знакомое имя, я захотела встретиться с ним. Не только чтобы своими глазами увидеть условия содержания пленных, но и для решения некоторых рабочих вопросов, связанных с разоружением корской армии.       И вот, я впервые направилась в то крыло королевского замка, где держали заключенных. Наблюдая ряд закрытых дверей, которые караулили, опираясь на мечи и алебарды, скучающие глассердские воины, я ощущалась жгучий стыд в глубине груди. Каково же нашим врагам… да даже не врагам, нашим соперникам, было стать пленниками в собственном доме? Я по своему желанию спокойно шла без охраны и меня провожали вежливыми поклонами, но я все равно чувствовала себя не хозяйкой положения, а какой-то подлой преступницей, проникшей в чужой дом и запершей его законных владельцев.       Так или иначе я, крепче сжав связку ключей, открыла засов и сделала шаг внутрь. Эти помещения ранее предназначалось для содержание провинившихся аристократов высокого ранга, поэтому внутри меня ожидали вовсе не тесные каменные клетки и ржавые цепи, а более-менее светлая комната с обитыми белым деревом стенами и несколькими узкими окнами под потолком.       Гюрен, закрыв глаза, сидел на полу и медитировал — ну, а чем, собственно, еще можно было бы заниматься в замкнутом пространстве? Я видела его много лет назад, поэтому меня несколько удивило, что за столь долгий срок он практически не изменился. Ему должно было быть около тридцати, но издали он казался тем же шестнадцатилетним юношей, которого я помнила. — Могу ли я на пару минут отвлечь вас? — вежливо заговорила я, прикрыв за собой дверь.       Он с некоторым удивлением открыл глаза и, увидев меня, поспешно приподнялся навстречу, сложив руки и наклонив голову в вежливом корском жесте почтения. Я ответила тем же, разве что кланялась чуть ниже — это подразумевал мой статус. — Эйми-доно! — искренне удивился он. — Да, разумеется… в вашем распоряжении. Достаточно неожиданно вас увидеть.       Я подошла чуть ближе. Он был очень силен, даже без оружия, — я бы ни за что с ним не справилась. И я понимала, что, имей он подобное намерение, ему абсолютно ничего не стоило бы схватить меня за шею и начать угрожать убийством. Но никакой корец не поступил бы подобным образом — и уж подавно так не поступил бы Гюрен. Однако я остановилась в некотором отдалении — просто небольшая предосторожность. — Стража не позволяет себе лишнего? — серьезно уточнила я, убирая руки в рукава. — Условия приемлемы? Ваше заключение было вынужденной мерой; ни мне, ни господину-наместнику не хотелось бы подвергать главнокомандующих тяжелым испытаниям.       Он смутился, при том абсолютно очевидно. Мне всегда была диковата в иностранцах подобная открытость. — Все в порядке. Впрочем, вы знаете, что я очень непритязателен… — ну, это касалось многих сильных корских воинов. Их концепция самосовершенствования часто подразумевала некоторый аскетизм. — Возможно, другие генералы будут капризнее, но оснований для беспокойства нет, — он вполне доброжелательно усмехнулся, как будто мы вели непринужденную вежливую беседу при дружеском визите. Как будто я не была одной из захватчиков. — Вы очень хорошо говорите по-корски, Эйми-доно.       Вот спасибо. Я уже думала, что никто не отметит. — Ваш язык красив, но сложен, Гюрен-сан, — я решила, что любезность нельзя оставить без ответа. — Находите?.. — он попытался перейти на мой родной язык. Именно так: попытался. — Впрочем, я могу попробовать по-глассердский, если… быть… будет вам удобнее… — ужаснее грамматики оказалось только его произношение. — Ох нет, — со смешком возразила я. — Не обижайтесь, господин, но в таком случае мы едва ли многое обсудим.       Он виновато пожал плечами и согласился с моим аргументом. — Язык бабушки все также мне не покоряется, как вы могли заметить, — со вздохом констатировал он.       Фанг Гюрен или, как ныне его величали, Гюрен Лан** был из того редкого сорта людей, которых искренне хочется назвать славными. Очень редко, когда в человеке, особенно воине, можно встретить такую безоговорочную доброту и честность.       Я помнила его — он был на четверть глассори, чем и объяснялся приметный огненный цвет волос, и ему случалось путешествовать на землях кланов. Когда мне было около четырнадцати или чуть меньше, он ненадолго останавливался в доме моего отца. Между нами существовала некоторая кровная связь, но родство это было гораздо более дальнее, чем между мной и, например, Сином. Мы не были друзьями или хотя бы приятелями, не состояли в переписке, но тем не менее в тот момент мне показалось, что мы вообще не переставали общаться.       Когда я изложила ему свой вопрос, он дал мне вполне исчерпывающий ответ. Я следила за его выражением, ища признаки злости или хотя бы досады, — их не было, но в его глазах (голубых — тоже огромная редкость для Кора) то и дело мелькал тревожный призрак задумчивости. Волновался ли он за судьбу своей родины, своих людей? За свою собственную в конце концов? Нет-нет, но с его губ все же соскальзывали вопросы о том, что происходит, пока он сидит здесь, а голос болезненно вздрагивал. Мне было жаль его. Хотя сейчас Гюрен казался достаточно бодрым, я могла вообразить, что для преданного воина означает гибель правителя и утрата самостоятельности государства, — и эта страшная цена поражения так или иначе мелькала на его красивом лице. На самом дне взгляда, в искусанных в кровь губах, в тенях вокруг глазниц, которые нельзя было заметить издалека, и в растрепанности несобранных волос, которая была недопустима для любого лица высокого статуса. — Я слышала, — осторожно заговорила я, переходя на менее официальные темы. Не хватало мужества и дальше обсуждать насущные дела. — О ведьме в вуали, которая появлялась на полях сражений, помогая сопротивлению.       Новость вызвала у него сильное волнение. Он вздрогнул и заглянул мне в глаза — и я заметила, как нервным жестом, которого не допустил бы не один глассердских командующих, сжались его пальцы. — Вы полагаете, что это может быть Мейфен? — тут же прямо спросил он, не тратя время на то, чтобы ходить вокруг. И, не дожидаясь, тихо ответил сам себе. — Ну конечно. Едва ли кто-нибудь еще из наших женщин решился бы появиться в бою, — к нему вернулась окрашенная горечью улыбка. — Немного забавно, Эйми-доно. Я гонялся за ней половину жизни, а она, сколько бы ни повторяла, что ненавидит эту страну, ненавидит меня, в час беды все равно пришла сама. Скажите, пожалуйста, ее не схватили? — Нет. Насколько мне известно, она ускользнула, — очень странная ситуация, для которой не подберёшь подходящего тона. Было бы как-то неловко озвучивать неудобное для нас с Сином стратегическое обстоятельство одобряющим голосом; было бы еще более неловко говорить то, что должно порадовать собеседника, мрачно.       Он кивнул и вздохнул. Только сейчас в нем было вполне возможно увидеть взрослого мужчину с непростой судьбой, а не живого яркого шестнадцатилетнего мальчишку: как-то заметнее сделались слабо наметившиеся вокруг глаз морщины. — Эйми-доно, я знаю, что вы очень хороший человек, — негромко обратился он ко мне. — Позволите просьбу? Обещаю, что она не составит для вас большого труда. — Я вас слушаю, господин, — соглашаться заранее я не стала, хотя и осознавала, что едва ли он попросил бы что-то тяжелое или хотя бы неудобное. — Теперь меня скорее всего казнят или, если господин-наместник будет милостив, изгонят, — меня даже удивило то, насколько невозмутимо это прозвучало. — Пожалуйста, позаботьтесь об одном человеке. Он без меня здесь пропадет. Пожалуйста. Не слишком представляю, что могу предложить взамен в подобном положении, но если ответная просьба все же найдется, то я готов ее выполнить. — Вы и без того оказали мне любезность нашей беседой, — с этим было не поспорить. — Поэтому, полагаю, я в состоянии выполнить вашу просьбу. Что за человек, Гюрен-сан?.. Кто-нибудь из ваших друзей? — живых родственников у него не было. И я очень надеялась, что таинственный человек не окажется высокопоставленным военным. — Не совсем, — он, кажется, несколько смутился. — Мой ученик. А-Мин.       Я очень удивилась. — Простите, если ошибаюсь, господин четвёртый генерал… Но на моей памяти вы давали обет никогда не брать учеников, разве не так? — Давал, — не стал спорить он. — Но это… это совершенно особенный случай. Вы быстро все поймёте, Эйми-доно. Скажите, я могу рассчитывать на вас? — Можете, — мгновение поколебавшись, все же подтвердила я. Наверное, потому что чувство вины было слишком сильно.       Его лицо чуть посветлело, и он низко поклонился, повторив жест уважения. — Я от всей души благодарю вас.       Действительно, попытавшись отыскать А-Мина, я все поняла практически сразу. Конечно, сейчас всем было не до этого, но тем не менее ученик четвёртого генерала оказался скандалом столь примечательным, что при дворе его помнили и в подобной обстановке. Ещё бы. Столь вопиющее нарушение традиций… ученик из десятой касты. Десятая каста — это чернорабочая прислуга и проститутки. Таким и в Глассерде нет никаких перспектив, а в Коре, с его закостеневшей системой, и подавно — единственный существующий вариант сводится к тому, чтобы всю жизнь выполнять неприятную, но необходимую работу. Ниже были лишь рабы и неприкасаемые. А тут… ученик генерала. Можно вообразить, как было потрясено местное общество! Стало ясно, почему Гюрен упоминал, что без него мальчишка пропадёт — это действительно было так.       Тут надо заметить, что репутация у Гюрена в целом была очень противоречивой. Хотя, казалось бы, какие тут могут быть противоречия, при таком-то внутреннем благородстве, при его твёрдом принципе никогда не убивать и не унижать соперников… но тем не менее, когда я по своим глассердским привычкам нашла при дворе разговорчивых пташек, скоро стало очевидным, что да, действительно, не все отзываются о четвёртом генерале хорошо. Говорили, что он — вольнодумец, скандальная фигура, не уважающий традиции грубиян и нахал, а на высоком посту оказался лишь благодаря своей дружбе с правящими кругами. Могла ли я каким-то образом соотнести эти характеристики с Гюреном? Нет. Но я могла предположить, какие традиции он не уважает.       Ситуация стала ещё красноречивее после того, как я лично увидела А-Мина — совершенно обычный мальчишка лет пятнадцати или шестнадцати, тонкий и низенький, ни капли непохожий на воина. Он не сильно, но вполне заметно хромал на правую ногу — это было приговором. Если какой-нибудь абсолютно ненормальный мастер чудом мог согласиться взять ученика из десятой касты, то для человека с серьезным увечьем не было ни малейшего проблеска надежды. Неудивительно, что он был привязан к учителю и не находил себе место, пока будущее Гюрена Лана было столь неопределенным. Но что он мог сделать, такой маленький и слабый, кроме как просить о снисхождении? Мне было жалко его, и я пообещала, что сделаю все возможное, чтобы ситуация разрешилась благополучно.       Вскоре дала о себе знать ведьма Мейфен, чья фигура всплывала в разговорах. Совершенно неожиданно. В тот день я, по своему обыкновению переодевшись простолюдинкой, отправилась погулять по столице, чтобы своими глазами оценить обстановку на улице. Город свивался кольцами вокруг великолепного каменного дворца — чем ближе к окраинам, тем менее престижны были кварталы. Они соответствовали кастам своих обитателей — чем дальше от замка, тем беднее. То тут, то там вспыхивали круглые крыши диковинных храмов, которые одни оставались достаточно роскошными. На улицах было на удивление спокойно, хоть и мрачновато.       Я была увлечена тем, что рассматривала глиняные чашки на прилавке одного из торговцев и прислушивалась к разговору двух праздно прогуливающихся поблизости прохожих, когда она вдруг появилась рядом со мной — рядом, очень близко, буквально вклинилась мне под локоть прежде, чем я схватилась за амулет. От нее пахло фиалками и пеплом. — Завернем-ка за угол и поболтаем по-дружески, Эйми-доно, — раздался над ухом ее голос. На удивление низкий, на самой грани мужского и женского. — Что ж, давайте побеседуем, — прищурившись, согласилась я. Мой кинжал, скрываемый длинными рукавами, был направлен ей в живот. — Но не делайте глупостей.       Я не видела ее лица, но почувствовала, как она усмехнулась.       Едва мы оказались за пределами чужих взглядов, как она сдвинула в сторону вуаль, показывая свое лицо — на меня глянули узкие, пылающие, как два угля, черные глаза хищной птицы, густо подведенные углем. Глаза, полные злости. — Мне опасно быть здесь, — насмешливым праздным тоном сообщила она. — Потому буду предельно краткой и не отниму много вашего драгоценного времени. Я слышала, что за разговоры ведутся в ваших кругах. И мне глубоко наплевать, что случится с каждым человеком в этой гребанной стране, — она так и сказала, слово в слово. — Но если в числе казненных окажется Гюрен, то вас от меня не спасут никакие стены и никакая магия. Ни боги, ни демоны вам не помогут. — Со своими угрозами, — чуть раздраженно, но холодно отозвалась я. — Вам следовало бы обратиться к господину-наместнику. Я здесь не правительница и не решаю ровным счетом ничего. Как распорядится Син-доно, так и будет. Решительно не понимаю, чего вы хотите от меня.       Она тихо засмеялась — это был хриплый, чуть каркающий звук, от которого по спине расходились ледяные мурашки. — Ничего не решаете! — она улыбалась, растягивая выделенные алыми красками губы, но глаза ее все еще пылали злобой. — Забавно, Эйми-доно. Внимательные глаза и чуткие уши есть не у вас одной. Я отлично вижу, кто стоит за… господином-наместником. Не делайте вид, будто не понимаете, о чем я говорю. Я убеждена, что если у вас будет подобная цель, то такой умной женщине, как вы, не составит никакого труда добиться от своего любовника чего угодно. Ведь я прошу совсем немного, вы согласны? Просто оставьте жизнь этому идиоту Гюрену. Ему ведь не хватит мозгов ни слова выдать для своего же спасения.       Я вскинула брови, всматриваясь в ее на удивление бледное для корчанки лицо, — она улыбалась, улыбалась совершенно безжалостной коварной улыбкой. Я не могла предположить ее мотивов. Но я могла оценить перспективы. Устроить сражение посреди улицы?.. Син не справился с ней — я подавно не справлюсь. Даже если я не проиграю, то она скорее всего просто ускользнет. Я отлично чувствую тех, кого ни в коем случае нельзя видеть в списке врагов, — и ведьма Мейфен определенно из подобных личностей. Я не боялась ее, но ощущала, что в будущем она может изрядно испортить жизнь мне и Сину, если сейчас послать ее к дьяволу. — Будьте спокойны, — холодным ровным тоном подтвердила я. — Я приложу все возможные усилия. — Очень рада, что мы хорошо поняли друг друга, — она хлопнула ресницами и вернула вуаль на место. — Больше вы меня не увидите.       И растаяла — словно песок, просочившийся сквозь пальцы. Лишь слабый аромат ее духов еще чувствовался поблизости, доказывая реальность странного разговора.       Разумеется, вечером я все подробнейшим образом пересказала Сину. Лучший, однако, способ добиться чего угодно если не от любовника, то от любящего мужчины точно — быть откровенной. Он внимательно выслушал мой рассказ, но потом на его лице вновь появилась усмешка. — Никак не пойму, что у них за отношения, — хмыкнул он. — Они были любовниками? — Не думаю, — отозвалась я, положив голову ему на плечо. — Кажется, Гюрен досейайся***, — подобные слухи ходили о нем еще во времена его визита к моему отцу. — Хотя… кто же может сказать точно? Все, что известно мне, так это то, что он лет этак с четырнадцати всюду искал эту ведьму Мейфен. — Ну что ж, коиши, сейчас у нас нет времени и сил копаться в чужих тайнах, которые нас ни в коем разе не касаются, — вздохнул Син, и я мысленно с ним согласилась. — Пусть и любопытно до ужаса. Ладно… что до этого дела, то я и без того склонялся отпустить этих военных на все четыре стороны. Принц Тан советовал то же самое. Без присмотра мы их не оставим, разумеется, но использовать в качестве основания для казни лишь то, что мы их опасаемся, было бы весьма подло.       В итоге все так и обернулась. Я всячески поддерживала решение Сина обойтись без казней. Разумеется, это стоило нам знаменательного скандала. Но в конце концов по какому праву другие кланы будут решать здесь что-нибудь?.. За А-Мином мне в итоге не пришлось присматривать — он по собственному решению разделил изгнание с учителем. О Мейфен не было больше никаких известий.       Я не была сердита на Сина за то, что сначала мне многое пришлось делать практически в одиночку. Вполне естественная вещь в отношениях — помогать и быть уверенной, что сама получишь помощь, когда потребуется, не находите?.. Но зато я поняла, как сильно меня нервировала госпожа Камия. В самом худшем, мелочном, низком смысле «нервировала» — она была сильнее, просто неизмеримо сильнее, и она вертела чужими эмоциями ради своих желаний, как только хотела. Представляя себе эту величественную подавляющую женщину в кроваво-алом, я чувствовала, как внутри что-то стремительно закипало — и кисть принималась ходить ходуном в натруженных пальцах, оставляя некрасивые росчерки в ровных рядах цифр.       Она слишком, слишком могущественна.       Я ничто рядом с ней. Во всем.       Осознание собственной беспомощности заставило меня пересмотреть взгляд на развитие собственных навыков в кенандзюцу и вернуться к уже давно брошенным тренировкам. Ранее я считала, что это не нужно мне, потому что я занималась административными делами и экономикой, ни на мгновение не допуская участия в сражениях, но последние события наглядно показали, что гораздо лучше и спокойнее иметь возможность защитить себя. И не только от наглых хулиганов на улицах, но и от противников-иных. Поэтому, едва появилось немного свободного времени, я снова взялась за оружие.       Меня неприятно удивило то, насколько слабой я оказалась… нет, я хорошо понимала, что без упорных тренировок умениям неоткуда взяться, но обнаруживалось, что я забыла даже то немногое, с чем, казалось бы, справлялась хорошо. Меч казался чем-то чуждым, тяжёлым — руки были неловкими, как деревянными, тело плохо слушалось приказов разума. Это угнетало, при том довольно сильно. Всегда неприятно заниматься тем, что не просто не нравится, но и удаётся при этом плохо. Я не любила тренировки, но все же сумела взять за правило их регулярность. Для начала хотя бы час в день. Это было лучше, чем ничего.       Отъезд леди Камии стал для меня большим облегчением. Меня эгоистично радовало осознание, что Син больше не проводит время рядом с этой подавляющей жуткой женщиной — мне буквально стало легче дышать от этого простого понимания, хотя опасения, побуждающие к тренировкам, никуда не ушли. Я никогда не ревновала, по крайней мере мне казалось, что я не ревновала, — мне просто не нравилась мысль, что он находился рядом с ней.       Наступило недолгое затишье — несколько месяцев мы прожили относительно спокойно. Не легко, нет. Задач было много, задачи были сложные… к тому же моя болезнь не ушла.       Я не лгала, лекарство Сина правда помогало — я чувствовала себя намного лучше, чем до этого. Спустя какое-то время галлюцинации и вовсе прекратились, а «спад» был очень быстрым — всего неделю, даже меньше! — и относительно безболезненным. Впервые в жизни мне не пришлось переживать это в одиночку — впервые в жизни рядом со мной был тот, кто меня поддерживал. Кажется, Син жутко за меня испугался. Мне было немного стыдно за то, что заставила его переживать, но преподнесённый жизнью урок о том, чего может стоить недостаточная откровенность, обошёлся нам двоим слишком дорого. Больше я не собиралась скрываться — не от него. Тем более я была в нем совершенно уверена. Уверена в том, что его чувства не изменятся и отвратительный облик болезни разума его не отвратит. И я была абсолютно права.