Крылья и сладости

      После завершения заседания совета мне стоило больших усилий дойти до покоев. Спина заныла в нескольких слоях дорогой ткани, шея устала от вежливых поклонов, даже от лёгких, а затёкшие ноги упорно старались подогнуться. Ведь все началось далеко не с рассмотрения вопроса Сина и закончилось далеко не вынесением решения на его счёт — у представителей четырёх великих родов нашлось, что обсудить, и кроме этого. Это было первое мое участие в совете. И это были не лучшие времена для того, чтобы брать на себя подобную ответственность.       Я была на нервах. Я превысила дозу тех препаратов, которые помогают успокоиться, но все равно переживала. Болезнь, как жуткий зверь, разевающий полыхающую пасть, подстерегала меня за каждым углом — она была готова наброситься и растерзать меня без всякой пощады. И пятна, пятна… пятна носились по стене в какой-то лихорадочной пляске. Я злилась, потому что какая же из меня защита и помощь, какой из меня в конце концов политик, если я не в силах перенести сколько-нибудь сильного волнения, но продолжала чувствовать, как с каждым вдохом и выдохом раскачивается канат, на котором балансировал мой разум.       Я не знаю, как перенесла бы это, если бы в момент, когда у меня забрали Сина, рядом не было Яры. Ей было лучше меня известно, что нужно делать дальше.       Но я ведь тоже была хороша, не правда ли? Я ведь была хороша, сумев спокойно удалиться и увести Аки, когда любимого человека уводили от меня в цепях? Я ведь была хороша, когда появилась перед королём и представителями кланов в великолепном виде и несколько часов обсуждала дела самым невозмутимым тоном, пока внутри все горело? Когда я увидела его и осталась сидеть спокойно?.. Ведь я была готова закричать… и не от боли, нет. От ярости. Потому что Син принадлежал только мне. Только мне. А они посмели забрать его у меня!       Они… они все заслуживали смерти за то, что его отняли! Они его отняли! Я, сохраняя спокойной выражение, задавалась вопросом: почему теперь он, бледный и осунувшийся после заключения, сейчас стоит перед ними и лжёт, лжёт, лжёт, дирижируя своей жуткой пьесой, а я беспомощно сижу, скрывая трясущиеся пальцы рукавами, а нездоровые мысли — серьезным выражением?.. Почему я не могу закончить этот фарс?.. Но я ведь ничего не сделала в конце концов, ничего не высказала, — я до конца выдержала свою роль! Это ли не повод для гордости?       О боги. Как же жалко хвалить себя за мелочи.       Когда я смогла немного успокоиться и переодеться, я отправилась проведать дядюшку. Поскольку других членов клана здесь не оказалось, это было моим прямым долгом. Я не должна была дать повод считать, словно мне тяжело, словно я плохо себя чувствую, поэтому, одевшись попроще, пошла к главе клана. Уже на подступах к покоям я услышала тихий хриплый кашель.       Дядя был стар: ему уже минул восьмой десяток. Однако он всегда был и оставался величиной, с которой считались все, — он не дряхлел от года к году, всегда был стройным и подтянутым, а его острый жестокий ум совсем не притуплялся. И даже в тот миг… когда он полусидел на футоне в одних лишь белых нижних одеждах и с распущенными волосами, большую часть которых серебрила седина, в нем все ещё невозможно было увидеть больного немощного старика.       «Ох, это ты, Эйми, — сказал он. — Как хорошо, что ты заглянула. Расскажешь, как прошёл совет?».       Мне представилось опасным тревожить его новыми волнениями. Поэтому я, присев рядом и поднеся ему пиалу с разведённым лекарственным порошком, принялась рассказывать обо всех обсуждаемых проблемах, избегая того единственного, что касалось его более всего. Он внимательно слушал, кивал, высказывая моим решениям похвалу или замечания, но спустя минут шесть прервал меня коротким жестом. — Ну полно, миэго-сан*, — его губы растянулись в обычной улыбке. — Не нужно меня жалеть. Что постановили по обвинению, выдвинутому Сину? Неспроста же он вывел меня из игры.       Я опустила голову, поджав губы, и заколебалась. Отвечая на вопрос о том, как я относилась к дядюшке… ох, это сложно. Я не могу сказать, что любила его. Может, когда-то очень давно, до того скандала с помолвкой… До того, как он отправил Сина шпионить к некромантам. Дядя был политиком, умным, жестоким до безжалостности, по-паучьи коварным, но в его правление наш клан долго был процветающим и богатейшим.       А ещё я смутно помнила, как мать иногда приводила меня показать ему и получить благословение. В самый первый раз он присел на колени — и в его глазах, вечно скрытых непрозрачной пеленой лицемерия, мелькнуло умиление. Он улыбнулся какой-то моей деткой выходке, сказал матери: «Какая прекрасная девочка, Киоко!» — и подарил мне маленькое зеркальце в золотой оправе. И потом всякий раз дарил мне что-нибудь или угощал сладостями. Иногда даже, перебирая документы, брал меня к себе на колени — и смеялся, когда я тоже порывалась эти бумажки поперебирать и внести свою помощь, то есть измазать все тушью. «Только посмотрите, какая трудолюбивая Эйми-тян!.. Киоко, она непременно прославит нашу семью!». Мать морщилась и велела мне немедленно прекратить баловаться, но дядя отмахивался, с наигранной серьёзностью принимая мой возмущённый аргумент о том, что: «Я же помогаю!». В детстве он казался мне очень добрым и мудрым. Но это было давно. — Вы считаете, что это Син отравил вас? — тихо спросила я. Я не знала об этом. Мне было не слишком приятно думать, что это и впрямь он. — Нет ничего, что указывало бы на это. — Ну разумеется, это он, — дядя остался невозмутимым и пожал плечами с таким видом, будто мы обсуждали погоду. — Не понимаю как, учитывая мои меры предосторожности, но вполне понимаю почему. Чтобы я не смог ни слова сказать в своё оправдание перед королём. Рассказывай как есть, Эйми.       И я рассказала. Глава клана выслушал спокойно — даже не дрогнул. Ухмылка появилась на его бледных от болезни губах, когда я закончила объяснение того, что Син приписал свои действия в отношении клана Сутон совместной интриге Амэ и Канэ. Опять же, я не знала, сколько лжи и сколько правды в его версии… мне очень хотелось бы верить, что Син убил столько людей и разрушил столько храмов по чьему-нибудь приказу, но брат главы клана Сутон был причиной смерти его учителя. Син много говорил мне о принце Аято Ями-но-Шин, который был ему невероятно дорог. Поэтому… Трудно было не углядеть связи, долго общаясь с Сином.       Скорее всего его действия были личной инициативой — и диктовала их исключительно жажда мести. И та логичная складная версия о межклановых расприях, в которую я, не слыша до этого рассказов об учителе Аято, поверила бы очень легко, — не более, чем клевета ради спасения собственной жизни. — Он меня убил, — констатировал дядя. И вдруг негромко засмеялся, качая головой. Это было не надрывным истеричным хохотом безумца, а тихим язвительным смехом политика, услышавшего жестокую, но остроумную шутку. — Скоро он меня съест. Недолго мне осталось быть главой клана, милая Эйми. Скорее всего я умру со дня на день, ведь мёртвый не сумеет ничего опровергнуть. И этот демон выпутается из всех обвинений и быстро дорвётся до власти, которую он так жаждет. Тогда кровь зальёт наши золотые чертоги… Сутон уже узнали силу его гнева, а теперь он обратится на нас. Он разрушит все, что я возвёл в течение своей жизни, и никому не будет пощады. Ну ничего, я сам виноват. Мне следовало прогнать взашей это чудовище, едва он упомянул присвоение клановой фамилии…       Я оглушительно стукнула раскрытой ладонью по столику с лекарствами, гневно прерывая чужую речь. — Не смейте называть Сина демоном или чудовищем, дядя! — холодно потребовала я, не совладав с собственной злостью. — Уж конечно, он на вас очень зол, но стоит признать, что и вы, и другие члены клана вполне это заслужили. Вы ужасно обращались с ним. И я… я уверена, что вы сыграли не последнюю роль в том, что случилось в день нашей помолвки. У него есть право злиться на вас.       Он снова усмехнулся, чуть откинувшись назад. — Хорошо, как пожелаешь, — просто согласился он. — Значит, ты все-таки ещё любишь его. Следовало догадаться, — он покачал головой. — В таком случае бессмысленно говорить об этом дальше. Но попробуй подумать вот о чем, милая Эйми. Киоко-тян ведь вторая старшая принцесса. Конечно, после моей смерти в порядке наследования идут сначала мои дети, но буквально за три дня до помолвки твой ненаглядный Син отлично продемонстрировал, что ему ничего не стоит очернить репутацию или вовсе погубить того, кто стоит на пути к его счастью. А после моих детей в очереди наследования — Киоко. Киоко, единственным дитя которой являешься ты. Так вот, говоря о чувствах, как ты думаешь, милая Эйми, насколько возможно, что они случайным образом вспыхнули именно к той незамужней женщине, что стоит ближе всего к наследованию клана? А кто оказался бы между ним и титулом, когда каким-то образом было бы оспорено право всей ветви, связанной со мной, и Киоко по каким-нибудь причинам также ушла в сторону? — Не говорите ерунды, пожалуйста, — поспешно отрезала я. — Син всего лишь любил меня. Мы просто хотели счастливо жить вместе, вот и все. — Не сомневаюсь, что любил, Эйми. Я не столь глуп, чтобы не прочесть чувств пятнадцатилетнего мальчишки, пусть даже и невероятно хитрого, — он прищурился и глаза его холодно, безжалостно блеснули. — Но я слишком хорошо знаю, что некоторые способны любить в человеке лишь путь к власти. И вполне искренне любить, кстати, до поры до времени. До тех пор, пока возлюбленный из источника власти не обратится в преграду. Моя вторая жена была такова. Она была просто воплощение преданности и любви до тех пор, пока мы не поженились и ее не перестал удовлетворять титул супруги главы клана. Впрочем, — он прервал себя и покачал головой. — Впрочем, рассказывать истории о прошлом — общая слабость старых людей. Не будем об этом.       Я промолчала, опустив взгляд. Никогда не думала о его мотивах с такой точки зрения. Ведь я и впрямь была единственной из всех близких к правящей семье, у кого не было мужа. Ну да, мне следовало догадаться… дядя бывал очень жесток, но бессмысленно жесток — никогда. Но это не означало, что когда-нибудь я прощу его. И не означало, что я признаю месть в качестве метода разрешения конфликтов. Все равно после смерти — а то и при жизни — каждый расплатится за свои грехи со всей возможной строгостью. Не нужно плодить зло вокруг. — Власть ужасно развращает, милая Эйми. Особенно сильно она развращает и без того порочных людей, — он вздохнул. Я кожей ощутила его проницательный сухой взгляд. — Ты всегда была добрым и умным ребёнком. И если ты уверена в том, что этот человек и впрямь тебя любит, то сделай все, чтобы у власти не оказалось кровожадное чудовище. Не допусти катастрофы. Это последняя моя просьба к тебе. Не только как главы клана, но и как старшего брата твоей матери.       Его рука коснулась моей руки — и это тоже была сильная рука уверенного мужчины, едва-едва тронутая морщинами, однако ногти на ней уже чуть отдавали мертвенной синевой. Я даже не сумею ответить, почему во мне не нашлось достаточно злости и обиды для того, чтобы откинуть прочь эту руку. — Я могу заступиться перед Сином за вас, — тихо заметила я. — Если вы покаетесь и попросите о прощении…       Он снова засмеялся. При том так до странности мягко, почти искренне — почти как тогда, когда я стремилась испачкать тушью его важные бумаги, а он говорил матери, какая я славная и трудолюбивая. — Да ещё чего не хватало, — тихо и с улыбкой констатировал он. — Ни в жизни не стану унижаться перед безродным выскочкой. Никогда не стану умолять о пощаде. Не тревожься, Эйми. Все мы встретим последствия принятых решений.       Я вышла из тех покоев, где он содержался, охваченная очень странными эмоциями и мыслями.       Когда Син в самых общих чертах описывал мне то, что он собирается делать, меня не оставляло странное тревожное чувство. Он говорил, растягивая губы в язвительной усмешке, и столько злости, столько пронзительного холода было в его глазах, что все это приобретало черты, близкие к демоническим… Я кивала, восхищаясь, как же он хорошо все придумал, но какое-то постылое мерзкое ощущение создавало издевательскую иллюзию, что рядом сидит кто-то посторонний, кто-то безмерной жестокий, хитрый и пугающий. Тот, кто не перед чем не остановится ради исполнения своих желаний.       В какой-то момент я даже схватила его за руки, чтобы прогнать дурное впечатление, — и это вышло очень похожим на отчаянную попытку удержать рядом того Сина, которого я люблю, который смеётся тёплым смехом молодого юноши, который играет с детьми и придумывает мудрые справедливые законы.       «Что такое, коиши? — чуть удивлённо спросил он, послушно сплетая наши пальцы. — Все в порядке?».       Я, сделав над собой некоторое усилие, улыбнулась и подтвердила, что все в порядке и что его план, безусловно, весьма хорош. Я видела его глаза, и они, как и всегда, когда он смотрел на меня, были полны трепетной нежности. Это мой любимый человек; я никогда и ни за что не отвернусь от него. Я никому его не отдам.       Но во время того процесса… наверное, чуть ли не впервые в сознание мимолетно закрался предательский страх. Это была его партия — он написал весь этот процесс как пьесу, написал от первого до последнего слова. Все участники и даже все те, кто сейчас находился далеко и участвовал косвенно, были марионетками в его кукольном спектакле. А он был кукловодом. Всезнающим и всесильным. Надо признать, это… это впечатляло. И пугало тоже. Думая об этом без сна, прокручивая перед мысленным взором процесс, я чувствовала, как липкий страх все больше разрастался в груди, холодя конечности.       Если бы я и впрямь окончательно отвергла его в тот день, он сделался бы настоящим монстром.       Он не перед чем бы не остановился, чтобы получить заслуженную плату за все перенесённые страдания.       В тот вечер незадолго до его ареста в Коре я спросила… спросила, собрав в кулак все имеющееся мужество и даже осмелившись потребовать полной искренности. Один вопрос, который значил для меня очень много. Я спросила: «Если бы в день нашей помолвки все прошло благополучно… если бы мы поженились и уехали ко мне, тебе — тебе, кто может заставить самого короля стать фигурой на доске — и впрямь хватило бы этого? Тебя и впрямь удовлетворила бы перспектива всю жизнь помогать мне управлять несколькими небольшими поселениями?.. Неужели амбиции не заставили бы тебя стремиться к чему-то большему?».       Он довольно долго думал, барабаня пальцами по лакированной поверхности столика, прежде чем ответить. Наверное, принимая во внимание мою просьбу об искренности, и в самом деле серьезно анализировал себя и свои желания. Наконец он тихо ответил: «Да. Да, Эйми. Тогда мне хватило бы этого. Для того, у кого никогда не было ни любви, ни семьи, ни дома, это уже было бы прекрасным подарком судьбы — подарком, щедрость которого окупила бы все алчные желания. Я был бы счастлив просто спокойно жить вместе с тобой».       Нет-нет. Он никогда не станет чудовищем… Ведь для этого у него буду я. Я помогу ему. Я знаю, что он может быть добрым и великодушным; я знаю, что все его уродливые черты — лишь отражение жестокости, проявленной миром к нему. За отражением все ещё скрыт ребёнок, который хочет иметь дом и семью и ощущать чужую любовь.       Я вновь прокрутила перед мысленным взором чужие слова и долго выдохнула. Безусловно, я верила им куда больше, чем дядюшкиному мнению. С чего бы мне не верить Сину?       Сину, который завтра будет сражаться в бою за собственную жизнь… я тщательно отгоняла любые сомнения, убеждая себя, что он непременно справится. Син очень сильный воин. Он, пожалуй, сильнейший из всех, кого я знаю лично. Все будет в порядке. Уверена, у него есть какой-нибудь… какой-нибудь план, гарантирующий победу. Но, боги, как тяжело! Почему я не могу просто забрать его? Ведь он мой!       Ведь он принадлежит только мне!       Направляясь на следующий день к утреннему чаю, я совершенно случайно пересеклась со вторым принцем Сутон, Тоётоми-доно. Это был уже не слишком молодой, высокий, очень крепко сложенный мужчина с прямым ясным взглядом и густыми чёрными волосами. Как ни стремилась я злиться на него и ненавидеть как будущего противника Сина, у меня никак это не выходило. Я знала его с тех времён, когда ещё была связана с кланом отца, и не могла сказать о нем вообще ничего дурного. Ну да, он был, как и все Сутон, воином, слегка вспыльчивым и излишне прямым, но ни злодейства, ни надменности в нем никогда не наблюдалось. Наложница Цин Си, родившая ему двух дочерей, была единственной женщиной в его жизни. Редко когда можно встретить среди клановой аристократии другого человека, столь презрительно воспринимающего стереотипы о происхождении. Мне было печально от того, что с Сином будет сражаться именно он. Я не сомневалась ни на мгновение в том, кому желаю победы, но все равно было трудно. Одно дело, когда сталкиваются добро и зло, и совсем другое, когда должны сражаться возлюбленный и в общем-то неплохой человек.       Принц Сутон, словно желая ещё больше смутить мой рассудок, разговаривал со своей семьей. — Ну хватит уже плакать, Цин Си, — с хорошо заметной неловкостью говорил он низенькой корчанке, которая цеплялась за рукава его одежды. — Ничего не случится. Это справедливое решение. — Это все порядки ваши, с проклятой местью! — слабо и чуть надрывно бормотала женщина. — Толку-то в ней, толку?.. Хикари-тян не порадуется ведь все равно, а ты ради этого живую нашу доченьку отца лишить можешь! — Он убил нашу дочь! — гневно прервал принц, сжимая кулак. — Хикари умерла из-за него! Ты предлагаешь мне простить и мирно согласиться с тем, чтобы он продолжал жить? Жить и дышать, когда наша дочь никогда не сможет вырасти, никогда не улыбнётся, никогда не увидит солнца по его милости? — Судьба, значит, была такая написана нашей малышке, горькая судьба!.. — она вновь заплакала. — Любимый, пожалуйста… это и не он был даже… Ну, кому, кому ты мстить-то собираешься? Мальчишке двадцатилетнему, который за людьми своими не уследил?.. — Командир всегда несёт ответственность за то, что творят его люди, — резко возразил принц. — Независимо от того, сколько ему лет. Назвать себя командующим означает принять на себя все грехи, что совершат подчинённые. Это справедливая цена власти и силы. — Ну не надо, папа! — наконец вмешалась стоящая рядом девочка лет десяти (очевидно, полукровка). Она тоже чуть не плакала, но пока ещё держалась. — Пожалуйста… ты ещё не видел этого человека в сражении!       Я не стала дальше наблюдать эту сцену и поспешно ускорила шаг прежде, чем мое присутствие обратило на себя внимание. Я не представляла, что буду ощущать, взглянув в глаза человеку, которого должна желать увидеть мёртвым.       А за утренним чаем, который был превращён королём и леди Абисцисс в своеобразный скромный приём, Тоётоми-доно сообщил всем следующую новость: он отказывается использовать магию в поединке. Считает несправедливым сражаться с человеком, которому от природы магии не дано, применяя способности иного. Конечно, все были до крайности удивлены: кенандзюцу как искусство подразумевает использование магии. Я, опять же, глядела в чашу с ароматным зелёным напитком, и не понимала, что должна почувствовать. С одной стороны благородное решение принца увеличивало шансы Сина на победу, но с другой… с другой стороны, это же Син. Он никогда не говорил, что будет играть честно. Возможно именно в тот миг, когда Тоётоми-доно, вежливо склонив голову, приводил свои аргументы, в его организме уже начинал действовать какой-нибудь препарат, подмешанный в чертов чай, или же в сладости, или во вчерашний ужин. Син не гнушался использовать знания некромантов по приготовлению зелий и ядов.       Когда до Сина донесли новость, что принц Сутон отказывается от магии в поединке с ним, он не казался удивленным.       «Мои техники разработаны под то, чтобы сражаться с иными, — лаконично произнёс он. — А техники Сутон заточены под использование магии. Но поскольку принц отказался от магии, я откажусь от своего оружия. Мы должны быть в равном положении. Пусть это будет рукопашный бой».       В день сражения стояла ужасная погода: с неба редкими хлопьями валил сырой сероватый снег, пронзительный ветер бросал в лицо колючую изморозь, небо было затянуто свинцовыми тучами. Поединок происходил на улице, потому что того требовала религия — под взглядом небес. Хотя вот уж не знаю, что Кенодзин-сама мог разглядеть сквозь такие густые облака.       Наблюдатели от лотар прибыли: их было пятеро, все боевые командиры с хорошим опытом. Лишь один, смуглый и голубоглазый, со шрамом на лбу, был ещё совсем юным мальчиком, но тот на общем фоне не только не терялся, но и бойко командовал небольшим отрядом, переводя с языка на язык. Да, Яру и впрямь было не узнать. Мы втроём работали над подготовкой маскировки ее ауры. Однако мне было очень жаль, что мы не сможем находиться рядом во время боя, чтобы поддержать друг друга, — нежеланных иноземных гостей разместили под отдельным настилом.       Кроме лотар, из-под таких же настилов бой наблюдали представители всех кланов, с балкона возвышающегося рядом королевского дворца смотрели Его Величество с леди Абисцисс, несколько десятков дворцовой стражи оцепили пространство. Позади всех стояли Цин Си с дочерью — женщина шептала молитвы, стиснув ладони, а девочка зябко переминалась с ноги на ногу. В нескольких железных чашах, окружающих квадрантное подобие засыпанной песком тренировочной площадки, ярко пылал огонь — было слишком сумрачно. Везде танцевали багряные блики.       Принц Сутон в небесных одеждах своего клана ожидал, босиком прохаживаясь из стороны в сторону, — от него вязкими волнами растекалась жестокая стальная решительность. Он точно был намерен убить Сина… никакой пощады, никаких полумер. Я сжимала пальцы, с трудом заставляя себя дышать, и благодарила яркий макияж за то, что он скрывает смертельную бледность моего лица.       Привели Сина — он тоже был одет для сражения, тоже босой, злой и полный решительности. Его сухой взгляд резал лучше лезвия меча. От него так разило жаждой убийства, что это вызывало физическую тошноту даже на расстоянии нескольких сотен метров, — даже у меня, безумно его любящей. Я не уверена, что мои ноги повиновались бы мне, если бы я вдруг захотела подойти и отдать ему своё благословение.       «Никогда не станет чудовищем», — так я думала, верно?.. Интересно, с чего я взяла, что этого уже не произошло.       В наступившей оглушительной тишине, оглашаемой лишь треском племени и завыванием ветра, я увидела, как губы принца слабо дрогнули — очевидно, он задал какой-то вопрос, однако слова тут же подхватил и унёс прочь поток холодного воздуха. В ответ на это губы Сина растянулись в широкой язвительной усмешке, и он что-то ответил. Завязался короткий диалог, который не достигал слуха зрителей.       Уже потом, гораздо позже я узнала, что они сказали друг другу. Тоётоми-доно спросил, почему он захватил именно ту крепость, где содержалась его любимая женщина с дочерьми. И почему потом просто отпустил Маюки и Цин Си, которых можно было использовать как ценных заложниц. Син же ответил с оглушительной жестокий честностью: «Желал причинить тебе невыносимую боль, поэтому и захватил. А отпустил, потому что не пожелал использовать женщину и ребёнка как орудие для мести. Хикари умерла не по моему приказу».       Принц повысил голос. Я услышала его фразу: «За что?.. Что у тебя было против меня?». А вот тон Сина и вовсе скатился к не различимому шипению. Но мне и так было известно: за что. За кого. Лицо Тоётоми-доно мимолетно окрасилось выражением непонимания — он замолк на пару мгновений. Ветер немного поутих, давая возможность разобрать завершение беседы. — Да, я вспоминаю теперь, — негромко подтвердил принц. — Он был слабым воином, но храбрым и благородным человеком. Я не хотел доставлять ему такие страдания. Это произошло случайно, битва есть битва. — Как и смерть Хикари. Я не хотел, чтобы она умирала. Битва есть битва, за всем не уследить. Но я думаю, ты согласишься, что это не повод для прощения, — он взглянул на собеседника ледяными чистыми глазами. Лишенными человеческого. — Закончим с этим. — Закончим с этим, — сухо и холодно подтвердил принц.       И они сошлись — без вежливых поклонов и даже без столкновения ки, обычно следующих перед поединком. Принц был выше и массивнее, но он привык, что возможности его мышц дополняет магия, поэтому Син казался быстрее и проворнее.       Это не то сражение, которое заслуживает красивого метафоричного описания. Потому что это были просто двое людей, двое мужчин, ненавидящих друг друга и сошедшихся в жестокой схватке, — без оружия, без магии, без правил чести, просто один на один. Они били друг друга кулаками и ногами, уворачиваясь, иногда подставляя локти или раскрытые ладони в попытке перехватить и заломать чужую конечность. Собственно, на то, что я привыкла считать «поединком», это было более-менее похоже только первые несколько минут, пока они ещё использовали приемы дзюцу. А то, что пошло дальше…       Наверное, это меня шокировало. Потому что в какой-то момент они просто покатились по земле, как какие-то нищие оборванцы, при этом шипя и рыча, словно пара диких животных. Я никогда не видела, чтобы люди дрались… вот так! Вот так, выбивая друг другу зубы, превращая в мясную кашу лица, буквально вдавливая кости в органы! Я видела, как Син, оказавшись сверху, со всей силы приложил противника головой об землю, но тот, извернувшись, спихнул его с себя, ударил ногой в случайно подставленный живот — и Син задохнулся, подавившись воздухом, и более тяжёлый принц тот час же подмял его под себя, замахнувшись локтем в челюсть… но Син, видимо, смог увернуться, позволив страшной силы удару обрушиться на сырой песок. Я не видела, куда и как он ударил (должно быть, по какой-нибудь особой точке двумя пальцами), но его противник содрогнулся всем телом — его вырвало кровавым темным сгустком, но это никого не остановило.       По толпе наблюдающих пронеслись сдержанные ахи — вскрикнула не своим голосом корчанка Цин Си.       А вот я даже не смогла вскрикнуть — мой голос мне не повиновался. Я отвела глаза прочь от этого грязного кровавого кошмара, потому что с ужасом почувствовала, что если продолжу смотреть — меня вывернет наизнанку здесь, прямо перед всеми. Мир закружился перед моими глазами — все стало смазываться. Я не ощущала себя в собственном теле. Я просто не могла воспринимать все происходящее. У меня не соотносилось, никак не соотносилось, что там — мой любимый. Те два монстра, что терзают друг друга, — разве это мог быть Син и благородный Тоётоми-доно? Конечно, нет. Никакой связи, даже близко…       Нечеловеческим усилием я перевела взгляд обратно. И как раз вовремя: Син (по крайней мере кто-то, очень похожий на него) вновь придавил противника к земле. Он колотил его по голове, со всей силы, размахиваясь. Песок вокруг них весь был багровым. Второй человек сопротивлялся, но с каждой минутой все слабее и слабее.       Дальше… дальше было совсем отвратительно и жутко. Я плохо помню, как это вышло, меня сильно мутило, но в итоге Син подтащил принца к одной из железных чаш, где полыхало пламя, и, удерживая за волосы, сунул лицом в огонь. Восприятие немедленно обжег противный запах горящих волос и палённой плоти. У обоих противников моментально загорелась одежда, но Син, зарычав, не отстранился, налегая всем телом, — а вот принц беспорядочно задёргался.       Он должен был умереть. С мгновения на мгновение. Син точно собирался убить его — буквально таки зажарить заживо.       Но маленькая Маюки не выдержала и завопила, срываясь в истерическое рыдание: — Папа, папочка!..       И Син, будто растерявшись, вдруг выпустил противника. Ещё живого.       Тот с воплями принялся сбивать пламя, катаясь по земле, а Син, весь перепачканный в крови и грязи, стоял над ним, надрывно дыша — его разбитое лицо было совершенно нереально узнать, на нем сгорела половина одежды. Наверное, он и сам не понимал, почему не убил, и думал над тем, чтобы прямо сейчас исправить оплошность.       Но он не стал. Вместо этого он развернулся, безрассудно подставив противнику спину, и побрел к тому краю, что был ближе к балкону, откуда смотрел король. Там он неуклюже, изломанно поклонился и прошипел, надрывно хрипя и давясь кровью по рту: — Поединок можно считать оконченным, Ваше Величество?       Король коротко махнул рукой, подтвердив тем самым, что бой завершён.       Лишь на следующий день я сумела найти время и возможность для того, чтобы лично его посетить. Меня до сих пор бросало в дрожь от одного воспоминания об увиденной жестокости. И я не имела понятия, что я стану делать, если… если вновь встречу того монстра, который произнёс: «Закончим это». До сих пор сложно поверить, что это и впрямь был Син. Я могла понять и принять, что он жесток, но когда… когда он становился столь сильно похож на чудовище без человеческого сердца… но, конечно же, я и это чудовище буду любить. Но это не значит, что мне не будет страшно.       Впрочем, я уже в коридоре поняла, что могу не волноваться. Син был просто Син. — Кто вас вообще учил? Если это хитрый план, чтобы угробить меня окончательно, то можете так и передать, что он не удался!.. Черт возьми, свежие ожоги нельзя обрабатывать жирными мазями, это же элементарно!.. и уберите наконец отсюда эту хрень, она не помогает и от неё несёт спиртом! — Господин-наместник! — рявкнул на него приглашённый целитель. — Ещё одно слово и вам и впрямь придётся лечить себя самостоятельно. Прекратите дергаться. Вы мешаете работать! — Так работайте нормально — и я не буду мешать, — немедленно парировал Син. — А пока вы делаете только хуже.       Я слабо усмехнулась, покачала головой и зашла в покой. Он был тесным и простым, выстроенным, как и весь замок, по привычному Его Величеству западному образцу: с голыми каменными стенами и квадрантным окном. На простых деревянных тумбах покоились бинты и миски с лекарствами; сильно пахло целебными травами и — смутно — кровью. Двое молодых целителей в красных одеждах, увидев меня, поспешно поднялись и поклонились — я махнула рукой, освобождая их от обязательств. — Оставьте нас с господином-наместником, пожалуйста, — улыбнувшись, вежливо попросила я. — Нам нужно кое-что обсудить.       Они вновь поклонились. Один, прежде чем удалиться, тихо бросил себе под нос: — С превеликим удовольствием, милостивая госпожа.       Я прикрыла за ними дверь и поспешно сложила печати против подслушивания. — О, госпожа Эйми! — искренне обрадовался Син. — Хотелось бы сказать, что мне очень приятно вас увидеть, но…       Он лежал на футоне с компрессом на лице и на левой руке — естественно, увидеть меня он никак не мог. Я долго вздохнула и медленно опустилась рядом, справляясь с попытками сердца пробить грудную клетку. О, боги… я даже не сумела найти на чужом теле то место, где можно было бы дотронуться без опасения… — И к чему вы мучаете несчастных целителей, интересно, — пробормотала я, чтобы хоть что-нибудь сказать. — Ну, они неумехи, — невозмутимо фыркнул он. — Толку от них почти нет. Но ничего, оттёк спадёт, приготовлю себе все сам, как надо. — Ты кажешься слишком уж бодрым для человека с серьёзными травмами! — Да чего уж там, «серьёзными», ушибы одни и ожоги… Ничего важного не сломано. Не вижу, правда, ни хрена, глаза-то заплыли, вот и приходится лежать с этой дрянью, — он вздохнул и ненадолго замолчал, прежде чем уже гораздо серьёзнее уточнить. — Эйми… Эйми, все… нормально?       Я наклонилась близко к его лицу, полностью скрытому бинтами. Мне хотелось его обнять, обнять очень крепко, но я знала, что пока лучше всего никак не трогать. Я проглотила вязкую горечь. — А о чем ты спрашиваешь, Син? Нормально ли то, что я могла потерять любимого человека? Что теперь ты лежишь тут, твоё лицо похоже на черти что, а на теле ни одного живого места? Думаю, что нет. Это определенно не нормально. Я чуть не сошла с ума от ужаса. Но, — я очень робко, почти ни касаясь, поднесла пальцы к его руке. — Но я счастлива, что ты по крайней мере жив. — Прости, — кажется, ему и впрямь сделалось стыдно. — Прости, коиши. Но я скоро буду в порядке, здесь ничего страшного. Правда, не волнуйся. Однако… по поводу другого, Эйми. Ведь ты видела монстра вчера, не правда ли?       Видела. И это было ужасно. Я бы отдала все за то, чтобы больше никогда не видеть.       Я точно так же, почти не касаясь, быстро поцеловала его в лоб. — Я люблю тебя, ты же знаешь. Ты всегда будешь для меня самым драгоценным из сокровищ, и меня ничто не отвратит. Хотя, — я, задумавшись о вчерашних событиях, была вынуждена прогнать вновь накатившую дурноту. — Это и впрямь было очень жутко. Мне не доводилось видеть подобного; меня мутило и я никак не могла признать тебя в одном из сражающихся. Но в итоге ты все-таки не убил принца Сутон… — Я собирался, — оглушительно просто признал он. — Я очень хотел. И я до сих пор не понимаю, почему не сделал этого, — он осекся. — Прости, что пришлось увидеть это, Эйми. Я и впрямь настоящий ублюдок, — он чуть провернул голову. — Кстати, как там принц? Живой вообще?       Да, я отлично понимаю, что он собирался убить, — и я вполне чувствовала, как сильно он хотел. Думаю, это ощутили все присутствующие, едва он появился. Но все же крик девочки, которая боялась потерять отца, остановил его в момент, когда, казалось бы, не было ни одного проблеска человечности… — Да, принц жив, хотя и сильно пострадал. И не обзывай себя, пожалуйста: это была битва за жизнь, — я выпрямила спину и села нормально, медленно устроив на своих коленях его правую руку. Она тоже была перебинтована. — У меня очень плохие новости. Сегодня с утра, несмотря на все мои усилия, твоя победа была признана недействительной.       Похоже жуткая весть, которая на три минуты вогнала меня в ступор, его абсолютно не впечатлила. — А, — хрипловато фыркнул он, тут же неуклюже закашлявшись. — Амэ оспорили, должно быть. Ну-ну. — Да, так и есть. Было установлено, что вы находились в неравных условиях из-за того, что тебе привычнее сражаться без использования магии, — я с силой стиснула свободный кулак. Какая это была наглость! — Из-за этого назначен новый поединок. — Чудесно. Надеюсь, они подождут, пока я смогу хотя бы подняться и что-нибудь перед собой различать не наощупь, — наверное, он бы оскалился на этом месте, ни будь его губы разбиты. — И с кем поединок?       Самый тяжёлый вопрос. Невыносимая тема… я едва выдержала один бой и не могла себе вообразить, как будет проходить следующий. Сину и без того прилично досталось. Но что бы я ни говорила… все-таки окончательное решение по вопросу все равно принимал Его Величество, у которого, видимо, остались личные счёты. Или просто личная неприязнь к безродному человеку, добившемуся слишком многого. В любом случае мне никак не удалось повлиять на всю эту ситуацию. И это было невыносимо — без приуменьшений невыносимо.       Я набрала в лёгкие воздуха и ровно произнесла на выдохе, не допуская в голос дрожь: — Леди Камия Юдзуки вызвалась быть твоим противником.