Крылья и сладости

      Странно это. Когда грань между жизнью и смертью так истончается, начинаешь, волей-неволей, думать о всяческих неожиданных для себя вещах.       Я вот почему-то частенько думал о леди Коюки, которую знал только по единственному рассказу учителя и по оставленному ею предсмертному письму, гораздо позже обнаруженному среди самых важных бумаг принца Аято. Так часто вставала она передо мной, эта улыбчивая, жизнелюбивая, нежная девушка с несгибаемой волей, вставала совсем как живая, как если бы она была свидетельницей моих, кхэм, затруднений. Нет, правда, не думайте, что мне в предыдущей драке слишком сильно дали по голове!.. Я сам об этом подумал, господа и дамы, но с головой все оказалось настолько нормально, насколько вообще могло бы.       Так вот, леди Коюки садилась на самый край футона и заговаривала со мной о делах минувших. Удивительно реальна была эта живая фантазия, которой я сам не отыскивал никакого правдоподобного объяснения. Разве что, мое сознание, которому волей-неволей, а приходилось задевать в размышлениях смерть, решило обратиться к истоку — к жизни, к самому ее началу, то есть к матери. Но поскольку фигура матери и даже само это понятие у меня вязалось только с вещами весьма мерзкими, пустующее место материнского заняла — честно слово, я не готов дать ответ за причуды своего разума! — эта полупрозрачная фигура, леди Коюки Ями-но-Шин. Никогда до этого я не смотрел на неё в таком качестве. Да и с чего бы? Ладно, давайте не будем тратить много времени на поиски объяснений. Факт был в том, что я много и основательно думал не только об Аято-сама, но и о Коюки тоже.       Когда рука стала повиноваться мне хорошо, я зачем-то даже записал то, что явилось ко мне из памяти, и то, что пришло ко мне на ум в увлекательных беседах с призраком. Я озаглавил едва начатое сочинение, собственно, «Историей об упавшем лепестке». Это было не самое блестящее мое произведение с точки зрения красоты каллиграфии, так как мне вот совсем недавно пришлось молотить человека кулаком со всей дури. Да и закончить его у меня не было ни времени, ни возможности. Однако же я пообещал себе к этому вернуться. Как будто именно в этом, с помощью много лет как ушедшего учителя и еще раньше ушедшей леди Коюки мне предстояло найти решение некого сложного внутреннего вопроса. Я имею в виду, сложного настолько, что для него и слов-то было не найти, чтобы его для начала конкретно сформулировать.       Но довольно исследований глубин. Вспомним, что рассказ обо мне прервался на ожидании судьбоносного (вот ведь пафосное словцо!) поединка с моим заклятым врагом.       Поединок с леди Камией на самом деле обернулся двумя боями, потому что с первой попытки ничего не определилось. Кажется, я не уточнял, чего ради она произнесла на судебном заселении короткое: «Юдзуки поддерживают»?.. Давайте об этом. В конце концов фигура леди Камии всегда оставалась одной их тех, что определяют ход любой глобальной партии.       Преувеличением будет сказать, что она высказалась в поддержку предложения леди Абисцисс (то есть моего) только ради решающего сражения со мной. Конечно, леди Камия высоко ценила достойных противников; конечно, она, как и я, понимала, что скорее всего Амэ оспорят победу, а король примет их аргументы, потому что у короля ко мне собственных претензий не занимать, — скажу больше, она даже раньше меня самого предвидела этот арест и ход интриги, которую я стану проворачивать, чтобы спастись. Не правда ли, она не менее, а то и куда поболее пугающее существо, чем всякие интриганы с косой наперевес?       Когда она, спустя недолгое время после завоевания Кора, показательно меня избила, с её губ ненароком соскользнула фраза, суть которой сводилась к завуалированному предостережению о грядущем поединке. Она уже тогда давала мне знать, что я ей уступаю, чтобы я работал усерднее и сумел впечатлить её в новом сражении. Очень странный метод мотивировать, но в конце концов друзьями или приятелями мы не были, и у неё в общем-то не находилось ни одного повода нежничать с моими чувствами. Все же мы были и всегда оставались врагами.       Незадолго — относительно незадолго — до начала пьесы я приехал к ней с визитом. Эйми тогда это не очень понравилось, она даже предприняла попытку (провальную, конечно) подсунуть мне артефакт, помогающий подслушивать беседы… вообще это был повод возмущаться, потому что она в конце концов могла просто попросить, но мне стало слишком смешно от внезапной наивности столь хитрого политика. Коиши, ну что за детские трюки, в самом-то деле? Я человек, конечно, но после того, как я столько времени сам шпионил за другими — неужели это могло бы сработать? Да и не хотелось мне злиться на Эйми. Я отлично знал, что ей не нравится леди Камия (и да, иногда она заметно ревновала к ней), но все равно поехал в префектуру Юдзуки, пусть даже и попытался предварительно обьяснить в сотый раз, что меня попросту бессмысленно ревновать — я же просто не могу испытывать что-то к кому-либо, кроме Эйми.       Если вы не против ещё чуть-чуть отвлечься, то могу признать, что с большим трудом я понимал её эмоции подобного плана, то есть, с трудом мог перенести их на своё восприятие. Я имею в виду, Эйми тоже частенько проводила время с другими мужчинами, у неё даже были неплохие знакомые мужского пола, но это как-то не побуждало меня ощущать что-то негативное. Я же очень хорошо знаю, что она любит только меня. С чего бы мне переживать? Я понимал, что она и вообще многие люди ощущают это иначе, но чисто с моей точки зрения: какова цена любви, испытанием для которой служит беседа с другим человеком? Может, это и оправдано, когда чувства едва наметились и потому отличаются хрупкостью, но мы-то друг друга любим очень долго.       Да и вообще, Эйми вполне могла выдать, особенно в порыве сильных эмоций, что-нибудь в духе: «Ты принадлежишь только мне!» — и меня это не задевало, не вызывало протеста и никак не оскорбляло. Конечно, это просто проявление её сильных чувств. Но, опять же, со своей стороны мне казалось ужасно странным сказать подобное. Эйми ведь не вещь, чтобы мне «принадлежать». Довольно парадоксальные различия восприятия, и было бы любопытно подумать об этом подробнее…       Но мы, пожалуй, не будем долго останавливаться на рассуждениях о ревности, хотя предмет этот довольно интересный. Мы говорили о леди Камии, верно?       Так вот, она снизошла до разговора. Впервые увидел её в фурисодэ и с прической, когда она пригласила меня на чай. Она напоминала кровавую грозную богиню, сошедшую с алтаря. Нет, мне кажется, у Эйми, даже сомневайся она в моих к ней чувствах, не было причин ревновать к Камии. Я просто не могу представить того мужчину, кто сумеет посмотреть на эту воительницу, на этого кровавого идола, как на живую женщину с живым сердцем.       Но цена вопроса, ради которого я приехал, оказалась не столь велика, как можно было предположить. Наверное, просто потому что она в какой-то мере сама с нетерпением ждала нашего окончательного сражения, которое все разрешит.       Удивитесь, наверное, узнав, что стоит за её: «Юдзуки поддерживают», кроме желания самой вступить в бой после поражения Тоётоми (а какого-то варианта, кроме поражения, ни она, ни я не рассматривали). Деньги. Ну а что, хах? Юдзуки тогда не были столь богаты, деньги им были нужны весьма и весьма. Не только Канэ понесли убытки от затянувшейся войны.       «Но не вздумай, что я стану сколько-нибудь тебя щадить из-за этого, — улыбнулась она, когда мы договорились о сумме. — Я тебя убью, если ты дашь хотя бы малейший шанс сделать это, сколько бы денег ни получила. Я и так подарила тебе достаточно времени и даже милостиво передала основы фамильных техник».       Никогда в ней не сомневался. Да и мне, наверное, было бы оскорбительно не добиться победы собственными силами. Я никогда особенно не мучился такой ерундой, как чувство достоинства и прочее, да и сложненько его сохранять, играя весьма подло, ориентируясь исключительно на результат, а не на средства, но тем не менее побеждать Камию какой-нибудь откровенной подлостью мне не хотелось. Потому что это вроде как унижало мое почти не существующее достоинство, вот так. Да и, в конце концов, мне самому было до жути интересно, как же разрешится это долгое противостояние.       С того самого момента, когда мне стало очевидно, что поединок скорее всего состоится, остро встал вопрос о выборе оружия. Гасадокуро, мое чудовищное творение, или все же Небесная Молния, могущественный светлый меч?.. По правде, здесь я колебался вплоть до самого последнего момента. Да-да, колебался, даже когда до поединка оставалось пару дней. И там, и там было много аргументов «за» и не меньше «против».       Я отдал много времени и сил, чтобы продвинуться в кендзюцу: у меня был готов и отточен новый стиль сражения. Но я не испытывал его с по-настоящему серьёзными противниками. А здесь вроде как решается судьба… и я, если уж анализировать беспристрастно, не в лучшей своей форме. Тоётоми все же неплохо меня потрепал, пусть я и тщательно бахвалился перед Эйми и перед заходившей Ярой. Ожидать иного было нельзя, рукопашные драки всегда грязные, да и я с самого начала учитывал, что едва ли останусь целым после первого боя, но на скорости это могло сказаться. А скорость, особенно в поединке с Камией с её сверхчеловеческими реакциями, — это всегда один из ключевых аспектов.       Итак, все же Гасадокуро. Хотя я пытался максимально отрешиться от своего кровожадного монстра, иногда все равно продолжал тренироваться с ней. Правда, за столько лет к уже придуманному добавилось всего лишь пара новых ударов. Вообще это очень много, некоторые и за всю жизнь ничего своего не изобретают, но, опять же, речь о противостоянии с Камией. Используя одно и то же, её никак не победить, — не того уровня этот противник. Против неё любой удар будет эффективен только первые пару раз, а дальше она уже разберётся, как он работает, и придумает способ защититься.       Нет, все же коса.       Так вот, сам бой. Вернее сказать бои. Уж не знаю, насколько зрелищным это было: об этом, вероятно, лучше расскажет тот, кто был свидетелем, а не участником. Меня как непосредственного участника жутко расстроило то обстоятельства, что какого-то дьявола я не спал всю ночь и по итогу с утра не чувствовал себя отдохнувшим.       Уже второй раз я выходил босиком на этот холодный песок — уже второй раз собиралась, причём в почти том же составе, толпа, намеренная наблюдать. Я снова подумал о каких-то странных вещах. В голове мелькнуло: «Эта девочка, Маюки Сутон-но-Кэн, дочь Тоётоми, теперь уж точно никогда меня не простит. Я не только отнял у нее сестру, но и искалечил ее отца». Как несправедливо, что пламя гнева столь часто обжигает невиновных. Этой девочке, которую я несколько лет назад сам учил дзюцу и угощал лакрицей, я никогда ничего плохого не желал. Но тем не менее все чудовищные потрясения ее судьбы были вызваны мной.       Мне пришлось тряхнуть головой, чтобы как следует сосредоточиться.       От Камии, замершей напротив, тянуло жаждой убийства. Оказалось, что не только я готовился: я заметил, что госпожа Юдзуки ожидает меня не с одним, а сразу с двумя мечами. Я не столько испугался сюрпризов, которые она могла преподнести, сколько ощутил злое самодовольство. Нет, ну а почему не чувствовать себя польщенным? Наследница Йору, великая воительница Юдзуки, сочла нужным добавить что-то к своим знаменитым техникам, разящим сильнейших иных, ради решающей битвы с человеком без способностей!       Мы долго стояли друг напротив друга. Тут уж все остальные люди, как бы важны и дороги они ни были, как бы исчезли, растворились. От первого удара зависело слишком многое. Мои руки, держащие вскинутую косу, уже начинали немного затекать.       И каким-то образом сорвались с места мы одновременно. Я буквально всей кожей ощутил, что она готова, что она сейчас начнет, — и понял, что я тоже готов.       Я подумал, что сегодня уж наверняка срублю ее голову.       Раскрутившаяся, послушная, торжествующая коса дико ревела. Движения Камии были подобны мельканию багрово-стальной молнии. Камия даже не стала пытаться бить по цепям — поскольку в прошлый наш бой именно цепи меня подвели, разомкнувшись под ее ударом, я их усилил.       Знатно, конечно, мы друг друга помесили. Один из мечей Камии пришел в негодность, и она отбросила его, как бесполезный мусор.       Да, с цепями-то я хорошо поработал, все с ним было в порядке. Не выдержало древко, на которое моя противница ухитрилась обрушить аж два последовательных удара чудовищной силы: сначала мечом, а потом, когда мечом пришлось отразить удар заточенного груза, ребром ладони. Гасадокуро сломалась у меня в руках. Правда, Камия за это дорого заплатила: она была очень близко, все еще открытая для удара, и я, не позволив себе растеряться из-за треска и энергетической отдачи, со всей силы вогнал лезвие ей в ногу.       Она не вскрикнула — она хрипло выдохнула, и ее губ сорвалось нечто, напоминающее рычание.       Тёмная багровая кровь полилась на песок. Рядом свалился кусок рукояти косы.       Мы, изрядно потрёпанные, тяжело дышавшие, отскочили друг от друга. Ох, какая же лютая ненависть и жажда убийства висела в воздухе!       Король остановил сражение из опасения, что глава Юдзуки может истечь кровью. Я бы на его месте не опасался так сильно, учитывая нечеловеческую живучесть и выносливость предков Йору, но спорить никак не стал. Я-то, черт возьми, остался без оружия. Нет, это не совсем конец всему, я разработал два удара для сломанной косы, в моих руках даже обломки могли быть серьёзным оружием, но, ко всем чертям, не тогда, когда речь о противостоянии с Юдзуки!       Я лихорадочно думал, злобно покрикивая на суетящихся вокруг медиков и непослушными трясущимися руками отковыривая зелья для восстановления сил. Ерунда сейчас эти зелья, как мёртвому припарка… Ноги меня едва держали, голова кружилась. Если вы забыли, то спешу напомнить: коса очень тяжёлая. А мы с Камией молотили друг друга вовсе не пять минут. Тело все было как ватное, мышцы забились.       Проклятие! Если я раньше не решился взяться за меч, опасаясь, что мне не хватит скорости, то есть ли вообще смысл мне хвататься за него теперь? О какой уж тут скорости вести речь?       Одно утешало: ни одному мне сейчас плохо. Присутствующие вообще шептались, сомневаясь, что госпожа Камия продолжит сражение с такой раной. Ну, здесь я в ней не сомневался: эта высокомерная настырная стерва перетянет ногу, воспользуется зельями и все продолжит. Она же Юдзуки. Кровь у нее остановится очень быстро. Хотя в активном бою даже у Юдзуки такая серьезная рана может открыться снова. Вопрос лишь в том, успеет ли она победить.