Утиная охота

Мобильник затрещал, едва Страхов сошел с трапа боинга в Шереметьево-II. Данила остановился посреди прохода, ни мало не смущаясь того, что пассажиры нью-йоркского рейса вынуждены были обтекать его в узком коридоре с двух сторон, и, бросив на пол сумки, начал лихорадочно нащупывать истошно орущее средство связи. Конечно, аппарат можно было вырубить, спокойно пройти таможню, паспортный контроль, а потом по определителю понять, кто звонил. Но в Штатах ему так обрыдла необходимость общения на чужом языке (присутствие родителей и сестры Лизы от ностальгии не спасало), что буквально распирало от желания услышать нормальную русскую речь. - Страхов, привет! - звонил, естественно, Пашка, у которого был нюх на страховские приезды-отъезды. - Ты уже дома или еще болтаешься между континентами? - Дома, - нарочито сердито проворчал Даниил. - Только что сели. А тебе что, в заднице свербит? Или стряслось что-то? - Конечно, стряслось! Охотничий сезон скоро закрывается, а ты шляешься по всяким американским заграницам! Без тебя охота не в радость. Сегодня у нас что, среда? Поедем на конец недели, а? Мы уж и бунгало зарезервировали, и егерей наняли... Поедем?... - Ну точно - свербит. Может, ты мне хотя бы дух перевести дашь, до дома доехать, жену обнять? Или прямо с самолета - в Великие Луки? - У тебя еще пара дней на то, чтобы жену обнять, - довольно хохотнул Паштет, уловивший в голосе друга согласие. - В пятницу во второй половине поедем. К вечеру будем. Как раз - выпить, закусить, отдохнуть, песни попеть под гитару, а утречком, по холодку - на охоту... Короче, играешь? - Играю, - Страхов с удивлением понял, что страшно рад настырности Паштета. - Живем! - обрадовался тот. И после паузы добавил: - Слушай, а как ты отнесешься, если мы Красилова с собой возьмем? - Кого? - поперхнулся сигаретным дымом Даниил. - Фамилия незнакомая - или что? - ехидно поинтересовался Пашка. - Повторяю по буквам. Константин. Роман. Антон. Семен. Иван. Леонид. Олег. Владимир. Просек? - Вообще-то надо спрашивать, не как я отнесусь к идее, а как к ней отнесется Петр. - А ты что - против? - Я - за. Только у Петьки могут оказаться не самые приятные воспоминания об утиной охоте... - А вот сейчас и проверим. - Ты о чем? - Сейчас проведем телефонную конференцию - и узнаем. - Откуда ты номер его мобильника знаешь?! - От него самого и знаю. Ты в Штаты свалил, никого не предупредив. Ну мы и организовали всероссиский розыск. В процессе коего окончательно нашли общий язык на почве тихой ненависти к небезызвестному тебе Данил Санычу Страхову, имеющему неистребимую привычку исчезать в неизвестном направлении. О, Петь, ты? Привет! Пашка. Я тут нашу потерю засек. Где? В Шереметьево. Только что с самолета. Да потом ты с ним поздороваешься! Тут есть дело поважнее. Слушай сюда. Ты как насчет поохотиться на уток в ближайшие выходные? Ответа Страхов, конечно, не услышал, но зато услышал, как смачно заржал Пашка. - Заметано! Не, я не забыл. Челюсть как к дождю заноет, так все и вспомню. Ладно тебе, шутник с черным поясом. Буду нежным и ласковым. Честное Паштетское! Лады. Детали тебе Саныч растолкует. Бывай. - Ну, вот, а ты боялся, - обратился Пашка к изумленному Страхову. - Ладно, я отключаюсь, а то он тебе уже звонит, наверное. Попозже состыкуемся, обговорим детали. С приездом, короче! Едва Паштет дал отбой, телефон зазвонил снова. - Привет, - раздался негромкий голос, по которому Страхов так соскучился за этот месяц. - Привет, - ответил так же негромко. - Вернулся? - Угу. - Я соскучился. - Я тоже. - Я позвоню попозже? Когда дома-то будешь? - Часа через три, думаю, точно буду. - О'кей. Пока? - Пока... * * * Дома Данилу ждала жена и накрытый по случаю возвращения блудного мужа роскошный стол. Чуткий и все понимающий Красилов позвонил уже тогда, когда от явств остались воспоминания, а Мария умиротворенно спала, досыта обласканная вновь обретенным супругом. Услышав телефонный звонок, Страхов осторожно выбрался из постели, накинул темно-синий шелковый халат и, прижав трубку к уху, ушел на кухню в любимое кресло-мыследром. - Машка тебя освободила? - вместо приветствия хохотнул Петр. - Спит, - в голосе друга Красилов услышал нотку удовлетворения и гордости. - А ты? Американская бессонница? - Отчасти. А вообще-то ждал, когда у тебя совесть проснется. - Я тактичный. Неприлично же мужика от исполнения супружеского долга посередине процесса отрывать. Слушай... А чего ты так вдруг уехал-то? Ты не подумай, я не навязываюсь, ты не обязан передо мной отчитываться, просто как-то... - Я сам не знаю. Накатило. Столько всего навалилось разом - из театра уволился, роли, в которых снимаюсь, в голове путаться начали... Мария чего-то дурит... От одного "мыла" отойти не успел, как в другие звать начали... Подумать надо было обо всем хорошенько. Вот я и свалил к предкам. Злишься...? - Нет. Просто беспокоился. Помогла поездка-то? - Как сказать... Мозги проветрил. Ото всего абстрагировался. Вроде получилось даже на себя со стороны посмотреть. Отец с матерью опять же провели экстренный воспитательный курс - это, знаешь... отрезвляет. - А что... были симптомы? - Сам знаешь, что были. Хотя скорее от усталости. - Что решил? - Будем жить дальше, - конец фразы утонул в смачном зевке. - Приятная новость, - в голосе друга Даниил услышал веселье. - Ладно, перелетная птица, иди ныряй Машке под бочок. Досыпай, сколько сможешь. - Когда увидимся? Я правда скучал. - В пятницу и увидимся. Вроде на охоту едем - или я что не так понял? - Да-да, да-да-да, как говаривал незабвенный Андрей Платоныч. Едем-едем! Петь... А ты не передумаешь? - Не надейся! - и в трубке послышались гудки. * * * До заветного бунгало в зарослях ракит на берегу озера добрались когда уже вечерело. Вывалившись из Серегиного ровера и разминая затекшие от езды члены, воззрились на разгоравшийся над лесом закат. Картина была феерическая. - В городе такого не увидишь, - почему-то шепотом проговорил Красилов, не отрывая глаз от неба, где на пронзительную синеву сочными сполохами наступала алая до рези в глазах, просвеченная местами ярким оранжевым и густым желтым вечерняя заря. Солнце еще торчало над горизонтом четко очерченным бубном червоного золота, и на этом бубне фиолетово-черными мазками и пиками графитились силуэты деревьев. Вода в озере была похожа на расплавленное золото - казалось, еще миг и берега, не выдержав опаляющего жара, потекут ртутной лавой. Это буйство красок повергло Петра в созерцательное настроение. Отчего-то мгновенно вернулись воспоминания, которые казались прочно похороненными на дне памяти. Передернул плечами - не для того он три месяца мучил себя и Данилу, страдал от чудовищной абстиненции, чтобы сейчас все испортить! - Ты чего? - легла на спину теплая рука, а на плечо - твердый страховский подбородок. - Замерз, что ли? Пошли в дом - Пашка звонил перед отъездом, там уже должны были камин растопить. - Погоди минутку... Давай подождем, пока солнце сядет... - Давай, - покорно согласился Данила, убирая, к несказанному сожалению Красилова, руку с его спины и подбородок - с плеча. Постояли молча, наблюдая, как гигантский диск исчезает за горизонтом, а ало-золотое его "послевкусие" тихо тонет в фиолетовой непроглядности ночи - будто кто-то опрокинул чернила на праздничную тканую золотом парчовую скатерть... - Пошли, - вздохнул наконец Петр. - Тебя что-то тревожит? - тихо спросил Даниил. - Пустяки. Уже... отпустило. - Обрати внимание - я даже не спрашиваю, что это было... - Обратил. Ты догадливый... - Ты... мне не веришь? - Верю, - ответил быстро. - И тебе. И себе. И ребятам твоим верю. - Значит, все будет хорошо? - Обязательно. - Ну тогда пошли в дом. * * * Сытная еда (готовку самоотверженно взял на себя Паштет, посему набивали желудки эксклюзивной пиццей), хорошее вино и тепло от щедро растопленного камина сделали свое дело - компания окончательно расслабилась и одновременно сплотилась. Наслушавшись баек о Данькиных похождениях в Америке и анекдотов от роскошного рассказчика Николы, дошли до той стадии, когда уже не летать, как водяному, а петь охота. После серии приблатненных романсов от Пашки гитару попросил Красилов. - Актер, повар, каратист, певец... Сколько талантов в одном человеке! - деланно вздохнул, передавая инструмент, Паштет. И немедленно получил кулаком в бок сразу с двух сторон - от Сереги и Николая, сидевших, как и он сам, на просторном диване. - Поаккуратнее там, - лениво протянул, стреляя смеющимися глазами, Красилов. - Ребра остряку не переломайте, а то сляжет - вся готовка опять на мне. - Она и так завтра на тебе - кто обещал утку, запеченную в глине на углях? - подмигнул другу Страхов, растянувшийся во весь рост на медвежьей шкуре, расстеленной на полу возле камина. - Ишь, утку им... Да еще на углях... Вы настреляйте сначала, охотнички! - Эй, на шкуре! - возмутился Паштет, страшно гордившийся своими охотничьими талантами. - Фильтруй базар! - Брэк, - скомандовал Данила. И обратился к Петру: - Мы, кажется, петь собирались? - Мы? - поднял бровь Красилов. - Хорошо, хорошо, - ты. Давай. А то эти трепачи настрой спугнут. Красилов, в очередной раз удивившись тому, как хорошо знает его друг и как развита у него интуиция, тронул струны. В последнее время его тянуло на романсы, и он излазил все московские букинистические лавки в поисках полузабытых нот и клавиров. Вылавливать волновавшие его воображение тексты в интернете почему-то казалось ему оскорбительным. - Ребят, вы ... того... не сильно морщитесь - я этих романсов еще никому не пел. Короче, премьера... Сначала были лермонтовские "Выхожу один я на дорогу". Потом бердищевская "Калитка", трепетная и нежная, как молодая, только что народившаяся лунная ночь за окнами. Рвущая душу "Звезда" Колчака: "Ты у меня одна, заветная, другой не будет никогда" - так мог писать человек, предчувствовавший свою трагическую судьбу... И вдруг - "Как упоительны в России вечера"... Услышав, как мягкий красиловский тенор выпевает-выговаривает эти странные, как будто не от мира сего, слова, Даниил вдруг ощутил себя... Корфом. Перед глазами все расплылось и куда-то улетело. Миг - и не оказалось ни крыши над головой, ни камина, ни медвежьей шкуры, ни угнездившихся на диванных подушках друзей... Только синее небо, золотое пшеничное поле, ветер - и он, барон Корф, в белой расстегнутой рубахе и с заряженным пистолетом в руке. А напротив - его соперник. Высокий стройный мужчина со светлыми, почти в цвет пшеницы, волосами, которые трепал ветер, с улыбкой, жившей не только на губах, но и в зеленых глазах, смотревших в небо... Как yпоительны в России вечеpа Любовь, шампанское, закаты, пеpеyлки Ах, лето кpасное, забавы и пpогyлки Как yпоительны в России вечеpа. Балы, кpасавицы, лакеи, юнкеpа И вальсы Шyбеpта, и хpyст фpанцyзской бyлки Любовь, шампанское, закаты, пеpеyлки Как yпоительны в России вечеpа. Как yпоительны в России вечеpа В закатном блеске пламенеет снова лето И только небо в голyбых глазах поэта Как yпоительны в России вечеpа. Пyскай все сон, пyскай любовь игpа Hа что тебе мои поpывы и объятья Hа том и этом свете бyдy вспоминать я Как yпоительны в России вечеpа. Он знал, что сейчас будет - выстрел, алое пятно, расплывающееся на белой рубахе, захлебывающийся крик женщины... Страхов отчаянно застряс головой, отгоняя наваждение. Посмотрел на Петра - тот полулежал на коричневом меху, опершись спиной о медвежью голову, глаза его были полузакрыты, на лице и в волосах играли отблески огня, шелковая рубаха цвета фуксии была расстегнута до середины груди... Даниил, сглотнув образовавшийся в горле комок, с трудом отвел глаза от этой картины. Взяв последний аккорд, Красилов замер. Помедлив, открыл глаза - и прямо уставился на Страхова. Даниле немедленно захотелось выйти на воздух, чтобы остудить пылающее лицо. Сделал движение, чтобы подняться, но замер на полпути, услышав: Вы мной играете, я вижу, Смешна для вас любовь моя, Порою вас я ненавижу, На вас молюсь порою я. Сел обратно, скрестив по-турецки ноги... Память услужливо подсказала, что где-то он уже слышал этот романс, но пел его женский голос. В исполнении Петра слова приобретали совершенно диковинное, колдовское звучание... Вас позабыть не зная средства Я сердцем искренно скорблю. Хоть в вас царит одно кокетство, Но я вас все-таки люблю. Немало душ вы погубили, Но это вам не все ль равно, Ах, никогда вы не любили, И вам любить не суждено. Увлекшись, он не замечал, какими взглядами смотрели на него с дивана. Надежда мне лишь утешенье, Да, я надеюсь и терплю, Бездушны вы, в том нет сомненья, Но я вас все-таки люблю. Наступит время, может статься К вам в сердце вкрадется любовь, Вы перестанете смеяться, И страсть взволнует вашу кровь. Терзанья ваши сознавая Свои мученья искуплю. Я вам таких же мук желаю, Но я вас все-таки люблю. Пауза длилась ровно столько, сколько звенела последняя нота последнего аккорда. - Ё-моё, - пробормотал кто-то из сидевших на диване. - Как это у тебя получается... - Как? - спросил, перебирая струны, Красилов. - Блин... - это был, конечно, Паштет. - Мне кажется, что ты не на гитаре, а на мне играешь. Внутри все звенит. Петр покосился на Страхова, сидевшего все в той же позе медитирующего Будды, но тот молчал. Выражение лица было отсутствующее, и понять, что творится внутри у его обладателя, было невозможно. Петр отвел глаза, опустил голову - и снова заиграл. День и ночь роняет сердце ласку День и ночь кружится голова День и ночь взволнованною сказкой Мне звучат твои слова Только раз бывает в жизни встреча Только раз судьбою рвется нить Тoлько раз в холодный зимний вечер Мне так хочется любить! Редко, очень редко этот романс исполняют мужчины. Обычно под аккомпанемент рояля звучит голос женщины, поющей страдательно, с надрывом. Гитарный перебор и мужской голос придавали словам иную окраску и иное звучание, и пел Красилов как-то скупо, сдержанно, словно боясь дать себе волю. И от этой сдержанности хотелось плакать.. Гаснет луч пурпурного заката, Сединой окутаны цветы Где же ты, желанный мой когда-то Где же вы, уснувшие мечты Только раз бывает в жизни встреча Только раз судьбою рвется нить Тoлько раз в холодный зимний вечер Мне так хочется любить! Резко дернув струну, Красилов вдруг выругался шепотом и одним движением поднялся во весь рост. - Все, друзья, концерт окончен. Исполнитель пошел спать, иначе зевотой вывихнет себе челюсть. Следом за другом со шкуры таким же плавным, создававшим ощущение опасности движением поднялся Страхов. Выпрямился, оказавшись лицом к лицу с Петром, зацепил взглядом его взгляд, удержал на мгновение и едва слышно произнес: - Спасибо... Остальные трое, оцепенев, тщетно пытались понять, что происходит. * * * Едва перешагнув порог их с Данькой неосвещенной комнаты, Петр замер, ощутив за спиной присутствие. Шелест одежды. Жаркий шепот опалил шею, заставив волосы на затылке встать дыбом. - Мне... можно коснуться тебя? Развернулся резко, выдохнул: - Да! Черт возьми, да!!! И - треск разрываемой пополам рубашки. И обжигающие руки на коже, от прикосновения которых, казалось, обугливаются нежные светлые волоски на груди. - Идиот! - рассмеялся придушенным голосом. - Это была моя любимая рубаха. - Я тебе новую подарю. Точно такую же. Будешь надевать - и вспоминать меня... Только меня... Одного. Остатки шелка были сброшены с крепких плеч, жадные губы на мгновение прижались к губам неистовым, яростным, ранящим поцелуем - и тут же скользнули на шею, грудь, к уже затвердевшим от сумасшедшего возбуждения соскам, ниже, заставив плоский мускулистый живот прилипнуть к спине. Страхов стянул с по-мальчишески узких бедер джинсы, мимолетно отметив, что под ними не было белья, опустился на колени и, едва сдерживая себя, нарочито медленно взял ртом горячий, пульсирующий от прилива крови орган. Красилов выгнулся дугой и прокусил нижнюю губу, стараясь не закричать. Ни на секунду не прекращая ласкать губами и языком каменно напряженную колонну плоти, Данила поднял глаза. Петр стоял, опираясь плечами на стену, закинув назад голову с закрытыми глазами, на выгнутой шее дергался острый кадык. Нужны были нечеловеческие усилия, чтобы контролировать бунтующее тело, он едва сдерживал себя, чтобы не начать безжалостно, буйно, без всяких тормозов трахать этот соблазнительный, талантливый, сводивший его с ума, лишавший воли и разума рот. Зрелище было настолько возбуждающим, что Страхову захотелось продлить удовольствие - и он слегка отстранился. - Не-ет, - простонал неузнаваемый, низкий, хриплый голос, голос, петь романсы которым было просто невозможно. Одна рука судорожно сжала Данькино плечо, отчаянно комкая рубашку, другая, вздрагивающая, неуверенная, запуталась в его волосах. - Пожалуйста... Пожалуйста... Пальцы начали бережно, просительно массировать его затылок, одновременно осторожно подталкивая его к тому месту, которое требовало его ласки и внимания. Страхов сжалился над своей жертвой - и одним движением проглотил член до основания. Петр дернулся всем телом, коротко взвыл - и кончил. Проглотив все до последней капли, Данька встал, проскользив всем телом (мягкий батист и жесткая джинса) по обнаженному телу Петра. У того подогнулись колени. Страхов успел поймать безвольно оседавшее тело друга, прижал к себе, гладя по вспотевшим волосам, вздрагивавшим плечам, гладкой спине. - Пойдем в постель, - позвал шепотом. Красилов, собрав волю в кулак, отстранился от вожделенного тела: - Не раньше, чем я тебя раздену. - Может, я сам? - в голосе Даниила звучал едва слышный смех. - Ты на ногах едва стоишь. - А ты не очень-то нос задирай. Ночь только начинается. мы еще поглядим, кто кого. Рубашку на Страхове он расстегивал медленно, по пуговице, делая долгие паузы на то, чтобы тронуть губами каждый следующий сантиметр обнажающейся груди. Когда он добрался до ремня на поясе брюк, Данила уже соображал довольно смутно и вообще был мало похож на цивилизованного человека. Петру все время приходилось сражаться с его руками, жившими своей отдельной жизнью. Наконец, потеряв терпение, он сжал запястья и завел обе данькины руки за голову, одновременно сжимая зубами шею у основания, там, где она перетекала в плечо и где отчетливо билась тоненькая синяя жилка. - Дернешься, прокушу, - пробормотал неразборчиво, и другой рукой стянул с бедер уже расстегнутые джинсы. Ощутив крайнюю степень готовности, в которой пребывал Страхов, нежно, но сильно взял восставшую плоть в ладонь, провел, чуть сжимая пальцы, от основания к головке и обратно, с дрожью впитал сладкий тягучий стон - и почувствовал, как огнем по жилам побежала вторая волна возбуждения. - Постель, - скомандовал, собрав воедино остатки сознания. Рухнули в койку сгустком уже неконтролируемой, почти животной страсти. - Хочу тебя... Там, - рот был прижат ко рту, языки переплелись как две кобры в смертельном поединке, зубы стукались о зубы, и слова, которые выплевывал Данила, звучали неразборчиво, но Красилов угадывал их смысл. Не отрываясь от хищного бехжалостного данькиного рта, кусая сочные губы и подставляя под укусы-поцелуи свои, он нащупал под подушкой тюбик с кремом, отвинтил крышку, выдавил чуть не половину содержимого на ладонь и судорожно начал готовить вожделенное тело к вторжению. Страхов через силу оборвал серию вампирских поцелуев и протяжно застонал. Осколком сознания, которое еще как-то функционировало в этом бешеном урагане желания, Красилов понял, что торопится и причиняет боль. - Больно? - прохрипел, задыхаясь. Убрал руку. - Прости. В ответ раздался рык: - Ур-род! Не прекращай! Не смей! Еще! Перевернул Страхова на бок, осторожно, как мог, ввел два пальца, потом три, нащупал бугорок простаты, чуть-чуть надавил - его любовника скрутил такой спазм, что оба чуть не рухнули на пол. - Что ты меня дразнишь? Зачем мучаешь? - шептал сквозь сведенные челюсти Данила. - Давай. Не могу больше... Освободил руку. Полежал мгновение, прижавшись влажным лбом к мокрой от пота спине между лопатками. Потом, целуя и покусывая шею, плечи, спину, одновременно бормоча какие-то бессвязные нежности, бережно отвел вверх могучее бедро - и вошел. Сразу. До корня. До звездного дождя перед глазами. Страхов, чтобы не закричать, вцепился зубами в Петькину руку, на которой покоилась его встрепанная голова. Петр, давя стон, укусил его за плечо. Замерли на мгновение, пытаясь обрести контроль над телами. Страхов, переведя дух, пробормотал извинения и слизал капли крови с прокушенной руки. Красилов целовал багровые следы от своих зубов на данькином предплечье. - С ума сошли, - бормотал бессвязно. - Совсем озверели. Мы же не одни тут... Что твои друзья скажут... - Плевать на друзей, - прохрипел Страхов и сильно сжал внутренние мышцы. - Переживут. Двигайся давай. Не могу больше. У Красилова потемнело в глазах. Кровь ударила в голову. Закусив губу, он сделал первое движения. Второе. Третье. Нащупал простату - и снова качнул тазом. Страхов перестал что-либо соображать, только рвал челюстями подушку и агрессивно отвечал толчком на толчок. Несколько долгих минут слышались только звуки бившихся в любовной агонии влажных тел, шепот, вскрики, ругательства, протяжные стоны, которые не заглушали даже подушки. Петр сжал ладонью пылающий член, Данила что есть силы стиснул ядреную ягодицу, вдавливая любовника в себя и одновременно пальцем лаская прятавшийся между полушариями плоти твердый бугорок... Оргазм подступил как-то сразу, тугой удушающей волной, вломившейся в тела откуда-то снизу, от пяток, погребая под собой ошеломленное сознание, тела выгнуло в судороге нестерпимого наслаждения, и оба кончили, выплеснув из себя вместе с семенем имя. Единственное имя на свете.