Его Высокопреосвященство

Редко кому доводилось разозлить кардинала. Красный герцог де Ришелье не терпел даже самой безобидной шутки в свой адрес, поэтому, либо таковые не находились, либо уже познали все прелести Бастилии. Кардинал наводил на придворных священный ужас своим пустым, холодным взглядом. Но выскочка гасконец поразительно удивил Ришелье. Юноша несомненно был предельно честен с монсеньором, отказавшись служить на его стороне. Ришелье даже склонен был отнести его прямодушие к дурости не разобравшегося до сих пор в приоритетах провинциала. Мрачное настроение Ришелье требовало свежей крови, и сейчас же. Мстить гасконцу он не мог. Собственно, этому препятствовали два фактора. Первым являлась польза, которую гасконец всё же мог принести в дворцовых интригах: юноша далеко пойдёт, если не наживёт за пару дней себе менее щепетильных врагов. Вторым фактором как раз и являлась щепетильность Его Высокопреосвященства. Подослать сейчас к Д’Артаньяну жестокого убийцу, чтобы юноша перед смертью понял, что он, желторотый гасконский воробей сумел задеть за живое самого Ришелье, да так, что тот пожелал ему смерти, – выглядело бы плебейской низостью. При всём при том, что сейчас Ришелье испытывал острейшее желание поглядеть, как четвертуют наглеца, он был человеком благородным. Это не давало ему совершить явную подлость. — Чванство до добра не доводит, Ваше Высокопреосвященство, — обратился Ришелье к самому себе, глядясь в зеркало в полный рост. Он поправил воротнички, разгладил от складочек алую мантию. Сутана невероятно шла ему и делала его стройную фигуру ещё прекраснее. — Дадим безрассудцу время покрутиться в Парижском обществе. Проследим за ним, тогда и решим, чего от него больше — пользы или вреда. Вы – великий ум Франции, Арман Ришелье. Не стоит мелочиться. Кардинал осторожным жестом пригладил усы и бородку. Несмотря на разумные доводы, внутри него всё клокотало от ярости. Ришелье бросил взгляд на поднос с яствами, стоящий на столике, к которым не притронулся званый нахал. Пальцы Ришелье свело судорогой. Он вцепился в сочную, упругую красную виноградную гроздь, и с наслаждением сжал её. Сок брызнул во все стороны, окрасив блюдо сочными подтёками. Терпкие капли ударили Ришелье в лицо. Он прикрыл глаза, с блаженством представляя, что орошающие его лицо капли — кровь гасконца, летящая из-под топора палача, с плахи в толпу. Ришелье простонал, облизывая губы. — Что с Вами, монсеньор? — громко спросил знакомый голос. Кардинал посмотрел на явившегося графа Рошфора красноречиво убийственным взглядом, так, что бедный граф опустил голову, гадая, что же на неё сейчас обрушится. Ришелье скрежетнул зубами. Терпеть не мог, когда кто-то видел его потерявшим самообладание. Все должны были видеть неприступное целомудрие, победу духа над телом. Хотя, появление верного слуги в данный момент было, как нельзя, кстати. — Прекратите бесполезные реверансы, Рошфор. Подойдите ко мне. Граф ожидал милости, но Ришелье не протянул ему для поцелуя свою руку. Он схватил его за хрустящий от крахмала воротник, вздёрнул вверх и припечатал к стене. Кардинал впился графу в губы, вымещая на них всю свою ярость. Полнейшее подчинение своему начальнику не дало Рошфору застонать от боли. Он чувствовал бешеное биение собственного сердца и, даже ощущая медный вкус во рту и жжение в разорванных губах — кардинал целовал и кусал их с ожесточением, — граф не пожелал бы, чтобы пытка прекратилась. Кардинал давил ему острым коленом на правое бедро, дроча графу извлечённый из его штанов член. Рошфор молча задыхался от крови и слюны, пока кардинал деловито доводил своего слугу до оргазма. Тонкие пальцы в перстнях ласкали его плоть по-лютому, и было понятно, что Ришелье хочет сделать приятно не графу, но себе, вымещая на нём собственное бешенство. Но и такие ласки были безумно приятны графу. Превозмогая боль от дрочки на сухую, он задрожал, кончая в безжалостную длань монсеньора. Ришелье пришёл в себя. Он с омерзением отдёрнул руку, достал платок и начал вытирать ладонь. — Монсеньор, платок будет безвозвратно испорчен, — дрожащим голосом предупредил его Рошфор. — Позвольте мне? — Позволить Вам что? — ярость Ришелье всё ещё бурлила, как уксус. — Всё, что только пожелаете, — ответил с поклоном граф, встряхнув каштановыми завитыми локонами. — Недостойному слуге только в радость быть для Вас полезным. Бледное от бешенства лицо Ришелье слегка порозовело на скулах. Глаза сузились. Он улыбнулся Рошфору. Кардинал был прекрасным актёром. Он умело примерял маску сострадания, когда давал фальшивые обещания, чтобы преступник раскаялся и выдал всё, что от него требовалось. Во дворец Его Высокопреосвященство нацеплял вежливо-холодную придворную улыбку. Только Ришелье мог с приветливой, светлой улыбкой подписывать смертный приговор, и Рошфор каждый раз вытирал со лба пот, стараясь не возбудиться. Эта улыбка могла таить в себе и любовь, и смерть. Для графа это был самый сладкий фетиш. Он холодел, покрывался мурашками и кончал, когда представлял, как Его Высокопреосвященство посылает его на эшафот и с тонкой, грустной улыбкой на строгих устах, наблюдает за его мучениями, равно как и награждает своим расположением. — Тогда, займитесь делом, Рошфор. Кардинал разжал пальцы; платок упал кружевным облачком, но не успел коснуться пола, как его проворно подхватил граф. Рошфор прикоснулся уголком платка к щеке кардинала и стал осторожно оттирать с его уст кровь. Вблизи Ришелье рассмотрел, как сильно припухли искусанные им губы графа. — Я причинил Вам боль, мой дорогой, — смущённо улыбаясь, произнёс он. — И Вы смолчали. Рошфор вновь слегка поклонился, стирая свою кровь с лица Ришелье. — Я знаю, что Вы надменны в своём происхождении, Шарль, Вы храбры и даже заносчивы. Что же означает Ваше терпение? — Ришелье пытливо всматривался в глаза своего подданного. — Блаженство, монсеньор, — кротко ответил Рошфор. — Вам приятно, когда Вам причиняют боль? — Ришелье недоумённо приподнял бровь. — Только из Ваших рук, боль для меня и блаженство, и награда, — ответил Рошфор. — Ну, вот, Ваше Высокопреосвященство, всё готово. Платок придётся выбросить. Я подарю Вам новый, от самой искусной кружевницы. — Нет, граф. Позвольте. Ришелье положил свою руку на руку Рошфора, отняв у него платок. — Я сохраню его себе на память. На нём Ваша и моя кровь. Не каждый может позволить себе так сблизиться. Тон Ришелье вкрадчиво оплетал сознание Рошфора. Граф опустился перед монсеньором на колени. Он принялся целовать ему надушенные, холёные руки, сжавшие окровавленный кусок кружев. — Я расцениваю это, как подобострастие, Шарль, — кардинал с усмешкой положил руки на голову графа. — Надо признать, что своей приторной лестью Вы развеяли моё дурное настроение. Но теперь мне опять стало скучно. Может, Вы сделаете мне приятно? Рошфор с трепетом поцеловал подол алой мантии. Через секунду, она уже была задрана вверх. Губы графа нашли крепкий член кардинала. — Вам будет больно делать это. Но я хочу посмотреть, как же Вы справитесь с задачей и насладитесь болью сполна, — Ришелье положил руки на плечи слуги. Рошфор вобрал саднившими, ещё кровоточащими устами член господина. Ришелье втайне обожал благородную красоту Рошфора. Его ухоженную мужественность, и его прекрасно очерченные, не слишком пухлые, мягкие губы в обрамлении усов и бородки. Граф толкнулся ртом к основанию члена. Ришелье похлопал его по щеке. Во время минета, он любил поглаживать шею графа, проникнув ему под копну волос, и нежным движением направлял к себе. Граф брал его член глубоко. Всегда немного мешала мантия, которую приходилось придерживать руками. Кардинал подобрал полы своего одеяния, расставил для устойчивости ноги, и прогнулся в пояснице. Тонкому и гибкому стану монсеньора мог бы позавидовать любой цирковой гимнаст. Член глубже вошёл в рот графа. Рошфор глухо простонал. Ему нравился запах монсеньора. Его мужская плоть была длинной, ровной, бархатистой. Придерживая кардиналу снизу налитые семенем яички, граф уже знал, что тот скоро кончит. Член во рту напрягся, упираясь в нёбо. Кардинал вынул член изо рта графа. Придерживая пенис рукой, он изящным жестом спустил струи семени тому на лицо. — Благодарю, — произнёс Рошфор, облизывая солоноватые, липкие губы. — Надеюсь, моё семя залечит Ваши раны, нанесённые мною же. — Истинно так, — ответил граф. Ришелье развернул новый чистый платок. С небрежностью промокнул графу лицо и опустил кусочек кружева тому на руки. — Сегодня с Вами мы обменялись самым ценным, не так ли? Рошфор вежливо улыбнулся. Ришелье внезапно устало, по-человечески просиял. — Приезжайте на неделе ко мне в Рюэй, дорогой граф. Мне нужно проветриться, отдохнуть от суеты, тесноты, грязи и смрада Парижа. Составьте мне компанию. Жду Вас вечером, Шарль. Уже удаляясь, кардинал обронил ещё одну фразу: — Старайтесь никому не попасться на глаза с Вашей распухшей физиономией, мой друг.