***
Я родился в Усть-Лахе — городе, где теплотрассу прокладывают над землей из-за вечной мерзлоты, а ограждения для детских площадок варят из отработанных буров. Усть-Лах вобрал в себя все, за что можно любить и ненавидеть Север. Все мы с детства привыкли к тому, что мы — часть этой беспощадной земли, и любили ее. Она по-своему любила нас, и я до сих пор чувствую ее за своей спиной, даже когда нахожусь в тысячах километров. Мы знали, что где-то далеко есть и другой мир, но видели его только в репортажах по телевизору, который был не у всех, слышали его отголоски по радио, а газет не читали вовсе — были более важные дела. Этот мир был чем-то вроде школьного учебника географии — я многое знал о нем, но он напоминал скорее яркую иллюстрацию, пятно на карте мира. Наша жизнь текла в другом ритме и ином пространстве. Отца, который работал на местном золотодобывающем предприятии, я почти не помнил — он погиб во время разработок из-за несчастного случая, и мы с матерью остались жить вдвоем, заняв комнату в одном из геологических бараков. Эти двухэтажные постройки на сваях были полноправными жителями Севера — по ночам дома беседовали друг с другом, поскрипывая половицами, и нам, детям, казалось, что в них идет какая-то неведомая обычным людям жизнь. Застыв в прошлом, бараки геологического поселка, тем не менее, были настоящим домом, куда хотелось вернуться в пятидесятиградусный мороз. Тягучая и неторопливая жизнь с чередой коротких летних дней и бесконечной северной зимы длилась бы еще много лет, я прикидывал, возьмут ли меня после окончания школы работать на золотодобывающий комбинат, как отца когда-то, но внезапно заболела мать. Она сгорела в считанные месяцы и умерла, когда мне было шестнадцать. Я остался один, за плечами было немудреная поселковая школа и домашняя библиотека, а комната в бараке не тянула на ликвидное имущество. Ближайшие родственники по отцу, о которых я знал, были где-то на юге, а о родне матери я не знал ничего. Похороны были позади, нужно было что-то решать, я собрал все оставшиеся деньги и купил билет в райцентр. Сидя в маленьком сельском аэропорту, скорее напоминавшем старый автомобильный ангар, я понимал, что обратного билета у меня не будет, а маленький промерзший городок казался огромным мегаполисом — в городах с населением более десяти тысяч человек я никогда не был. Лубочная карта страны начала оживать, и это было далеко не так увлекательно, каким казалось в школьные годы. Несмотря на то, что в городе я собирался найти работу и снять комнату, осесть там надолго не получилось, и в восемнадцать лет меня занесло на Сенгдор. Я снимал крошечную комнату в общежитии и подрабатывал то грузчиком, то разнорабочим, когда мне предложили поработать с археологической экспедицией. Я поинтересовался у друга, на кой я сдался археологам без образования и опыта, но он всучил мне телефон руководителя экспедиции и клятвенно заверил, что там нужны рабочие руки, и этим рукам готовы платить неплохие деньги. Я собирался копаться в вечной мерзлоте всего один сезон, а в результате остался в северной археологии на несколько лет. Археологи стали моей семьей в некотором роде — той семьей, которой у меня, по сути, никогда не было. В нашей команде почти не было женщин — выпускницы–историки ездили на раскопки в менее экстремальные условия и нашу команду не жаловали. Новый руководитель экспедиции, с которым пришлось познакомиться спустя год работы, был одержим севером, и свалился, как снег на голову. Она работала молча и самозабвенно, раздавала лаконичные указания и практически ничего не делала для того, чтобы стать негласным авторитетом среди десятка физически подготовленных опытных рабочих. Парни отнеслись к нововведению скептически и поспорили на ящик пива, что «новенькая» по имени Дарина махнет рукой и уедет на большую землю уже через месяц. Ни через месяц, ни через два новенькая никуда не уехала и получила за бесшумность, нелюдимость и ночной образ жизни прозвище Сова, а команда сама того не замечая, начала работать слаженно и быстро. Сову было очень легко спутать со спины с молодым парнем, благодаря небольшому росту, худощавой фигуре и жестким чертам лица. Выдавали ее только длинные и густые волосы, которые она каждое утро скручивала в хвост и прятала под воротник тактической куртки. Она не пользовалась косметикой, в обеденный перерыв читала книги, а нарушителей дисциплины прикладывала лицом вниз к промерзшему грунту, пока те не успокаивались. Эта небольшая деталь стала, пожалуй, окончательной каплей в море ее авторитета. Несмотря на успехи, с новым начальством никто не спешил брататься и дружить — в коллективе она пользовалась уважением, смешанным с настороженностью и недоверием. Внимательный пронизывающий взгляд могли выдержать далеко не все, и близкой дружбы с Дариной никто не водил. Попытки наладить контакт разбивались о глухую стену холодной вежливости, пробить которую не удалось никому. Никому, кроме меня. Наша дружба была такой же молчаливой, как и работа. Вечером после того, как все расходились по палаткам, мы по негласной договоренности встречались и шли в тундру слушать тишину. Мы оба были людьми Севера. Она сливалась с тундрой и незаметно теряла человеческий облик, приобретая неуловимые черты дикого зверя, который умеет говорить с землей и камнем. Каждый день мы уходили от человеческого лагеря, оставляя там человеческий язык, чтобы встретиться с вечной мерзлотой. Мы выключали человеческие чувства и, как две хищные птицы, кружили над тундрой, чтобы через некоторое время вспомнить о том, что на самом деле родились двуногими. Эти вылазки очень быстро перестали быть секретом для работников экспедиции, и ко мне намертво приклеилась кличка Беркут. Лето заканчивалось, вместе с ним подходила к концу экспедиция, которая должна была продолжиться уже в глубинах университетских камералок, а я собирался обратно на Сенгдор. Когда до отъезда осталось всего несколько дней, под вечер Сова заглянула в мою палатку и попросила разрешения войти. — Валяй, — я махнул рукой куда-то в глубину палатки, продолжая собирать рюкзак. Она застегнула полог, кинула рядом куртку и уселась по-турецки на пенополиуретановый коврик. Майка защитного цвета открывала подтянутые руки с парой татуировок на четко очерченных контурах мышц, и я невольно залюбовался. — Куда подашься? Я пожал плечами: — Туда же, откуда приехал. Сенгдор. Будет новая экспедиция — поеду снова сюда, у нас хорошая бригада. — Как знаешь. — Сова помолчала и добавила: — Тебя ведь ничего здесь не держит. Ты можешь забрать вещи и перебраться к нам на равнину. Выучишься на горное дело. Вахтовые командировки на Север, большие зарплаты. Будешь с ностальгией вспоминать археологов — и со слезами их гонорары. — А ты-то в таком случае почему сюда приехала? — полюбопытствовал я, оторвавшись от перебирания рассыпавшегося сухого горючего. — Длинная история. — Сова недовольно поморщилась и протянула руку к открытой банке пива. — Дай глотнуть. Я пожал плечами: — Бери… И все-таки, я не понимаю. Если ты раньше работала с геологами, зачем поехала сюда? Геологоразведка — крупный зверь, оттуда просто так не уходят. — А я и не уходила, у меня там… гм… кризисный период. Терки с начальством. В общем, нужно было взять перерыв, а работать где-то надо. — Сова хлопком смяла пустую банку. — Ты — человек что надо. Тебе можно верить. Мне было бы жаль с тобой расставаться — вот так, чтобы потом изредка вспоминать, и все. Я наконец поднял взгляд: — Мне тоже. Это было бы неправильно. Время показалось мне медленным и тягучим, оно утекало сквозь пальцы и оставляло неприятные липкие следы на ладонях. В одноместной палатке было тесно и душно, батарейка в фонаре садилась, и он освещал палатку неверным бледно-оранжевым светом, в котором все вокруг казалось нереальным — даже смятая банка от недорогого пива, купленного в райцентре. Из-за мигающего фонаря непонятный рисунок на плече шевелился и гипнотизировал, а черты лица нельзя было разглядеть — в полутьме палатки были видны только темно-янтарные глаза, которые словно светились изнутри. В голове клубился туман, в котором проносились мысли о шаманах и их таинственной магии, зверях-покровителях и жутковатых сказаниях местных жителей. Я пытался гнать его прочь, но туман становился только гуще. Она положила свою ладонь на мою, и на секунду мне показалось, что вместо человеческой руки с тонкими и длинными пальцами я вижу перья и когти. Когда я пришел в себя, фонарь не горел — видимо батарейка окончательно села, а распаковывать новые было лень. В палатке было темно и почему-то холодно. Я сел, на ощупь нашел футболку, натянул ее, не глядя, и выглянул наружу. Лагерь спал, а палатки в темноте возвышались причудливыми холмами, сливаясь с землей. Небо было усыпано звездами. Я машинально огляделся вокруг. Никого. Спать не хотелось. Я чувствовал себя так, будто проснулся после многолетней амнезии и наконец вспомнил о том, кто я такой.***
Лагерь сворачивался. Машины должны были прийти через несколько часов, на земле кучей лежали собранные рюкзаки. Кто-то, тихо матерясь, искал потерянные вещи, кто-то спешно разбирал палатку. Машины следовали в райцентр, где маршруты расходились, и я собирался свой привычный маршрут изменить. В городе оставалась пара дел, которые нужно было закончить, но задерживаться там надолго я не планировал. Дара сидела на рюкзаках и курила, надвинув на глаза капюшон. Утро выдалось серое и промозглое, небо затянули свинцовые тучи, а в воздухе повисла водяная пыль. Сырость заползала за шиворот и задавала тон сумрачному настроению в лагере. Я сел на свободный рюкзак и тоже закурил. Тлеющая сигарета была лишь отдаленным напоминанием о кострах и тепловых пушках, но вдыхать дым, скрываясь от сырости под брезентовым тентом, было приятно. — Вездеходы задержатся. — Дара посмотрела сначала на небо, затем на водонепроницаемые наручные часы. На меня она старалась не смотреть. — У них ливень по пути следования, дороги размоет. Пока доберутся — уже будет вечер. — Значит, до Сенгдора доберемся не раньше, чем через сутки, — прикинул я. — А мне зачем на Сенгдор? — усмехнулась она, и сдвинула на затылок капюшон. — Ну, — я старательно придал лицу задумчивое выражение, — например, я приглашаю тебя в гости. Правда, приглашать в общагу — не лучший выбор, но другого у меня нет, так ведь? И вообще, при таких раскладах я планирую, что оттуда мы уедем быстро и вместе. Дара внимательно на меня посмотрела и внезапно расхохоталась: — Мы похожи на двух неимущих студентов, которые болтаются по провинциям, ночуют в плацкартных вагонах и пытаются найти место для оседлой жизни. По-моему, это забавно. Романтика большой дороги. — Прекрати ржать, — возмутился я. — Не порти свое реноме самого угрюмого члена экспедиции. Оно тебе к лицу, а наши парни уже подозрительно оглядываются… — Да и хрен с ними, — беспечно заявила Дара, развалившись на рюкзаках. — Я тут рулю последние часы, а по факту уже сдала пост. Могу делать все, что хочу. Например, согласиться ехать с тобой к черту на рога в какую-то общагу, чтобы потом строить веселое светлое будущее. У нас будет общага побольше — например, десять квадратных метров вместо пяти… Я буду печь блинчики по воскресеньям и на досуге бить пьяных соседей. По-моему, перспективная идея. Мм? Теперь ржал уже я. — Идея, без сомнения, отличная. Я наскребу даже на что-то более приличное, нежели общага… В конце концов, в Усть-Лахе у меня есть комната в бараке. Там тоже есть пьяные соседи. Более того, трезвых соседей, полагаю, там уже почти нет… Заманчиво, правда? — Да, — серьезно кивнула Дара. — Барак в Усть-Лахе — это предел моих мечтаний. Я стремилась к этому последние десять лет своей жизни.