Он — чудовище. Зверь, ложь пожирающий. В понедельник утром, словно брошенного пса, его я в парке встретил. Будто влажный вьюнок под солнцем летним сник он, Дышал еле-еле, испуганными глазами смотрел.
Славно. По грязным стёклам маленькой курилки, расположенной на этаж ниже автомойки «H2O», барабанят первые капли. Отбивают какой-то свой, известный только им самим ритм, а Чонгук пытается подражать: постукивает пальцем по столу, неспешно потягивая кофеёк. Пережжённый напиток теперь кажется чуть вкуснее, потому что осознание того, что дорогу, пролегающую через их мойку и тянущуюся прямиком на кладбище, размоет, ударяет в голову. И музыка, брюзжащая из магнитолы, становится легче, не так сильно бьёт по ушам и не раздражает. А, может, она и не била вовсе, просто Чонгук сегодня отчего-то слишком печален. Неприятное чувство меланхолии всегда, по инерции, ведёт за собой раздражение, поэтому даже приятная слуху музыка может показаться ревущим хэви-металлом. Этим утром даже яркая картина, нарисованная Тэхёном — его напарником по несчастью — не радовала глаз. Наоборот, от одного только вида на неё Чонгука сразу же накрыло разочарование, потому что Тэхён — человек искусства, и место ему где-нибудь в солнечной Италии или маковом поле, бродя по которому он сможет ухватиться за нить вдохновения, а не здесь. Никак не здесь. Не на окраине крошечного городишки, расположенного в нескольких километрах от Сеула. Тэхён гордый, денег от Чонгука не берёт; Тэхён любопытный, постоянно спрашивает, откуда у Чонгука эти деньги появляются. Наверное, не будь он таким упёртым, уже грелся бы в лучах славы с таким же человеком-романтиком как он сам под боком. В их грязном городе, к сожалению, романтиков не сыщешь. Все ходят озлобленные, как псы некормленые, только и ждут подходящего момента для очередного наёба. Своей гордостью он и восхищает Чонгука, ведь тот абсолютно такой же. Невзирая на свой атипичный способ заработка, приносящий немалый доход, Чон не может переехать в Сеул, остаётся со своей матушкой, которая придерживается мнения «где родился, там и пригодился». Женщина уже около десяти лет провела на инвалидной коляске; новые отношения после смерти любимого мужа заводить не пыталась. У Чонгука каждый раз слёзы на глаза наворачиваются, когда он видит, с какой нежностью и теплом мать вспоминает отца, как улыбается, когда рассказывает про лихую молодость. А после рассказов она молит Чонгука бросить эту дурацкую автомойку, ведь они справятся и без тех копеек, что он получает за помывку консервных банок. Сожаление по утраченной молодости — самое жалящее чувство, которое можно испытать в старости, говорит она из раза в раз. Чонгук в ответ только фальшиво улыбается и уверяет, что обязательно бросит. За увядающую молодость Чон себя не корит, а вот за двойную жизнь, которую ведёт за спинами матери и Тэхёна, иногда становится совестно. Но эти мысли тут же растворяются, стоит ему убедить себя в том, что знать им подробности его грязного белья не обязательно. Дождь усиливается, чему Чонгук вполне рад, ведь по радио сказали, что будет жаркой даже тень. Сегодня ожидается поток грязных машин. На календаре, висящем на стене их скромной курилки, осенний день отмечен красным. Но не потому что это — церковный праздник, а потому что сегодня люди попрутся на кладбище; благодаря дождю, который размывает грязь и делает подъезд к могилам ещё более грязным и сложным, водители обязательно заглянут к ним, прежде чем вернутся в Сеул. К ним в основном и заезжают после посещения кладбища, дорога к которому настолько засрана, что не воспользоваться автомойкой — грех. Чонгук даже шутить пытался, мол, это Тэхён, рекламщик по образованию, решил так их мойку клиентам протолкнуть: посадил на подъезде к могилам кучу сорняков, навоз с дачи привёз и вывалил прямо на дорогу, да множество ям, которые во время дождя грязной водой заполняются, вырыл. Всё для того, как говорится, чтобы клиентов побольше было. Тэхён выжимает из своих навыков максимум. Умничка. Чонгук уже переоделся в потрёпанный джинсовый комбинезон и натянул кепку на голову, чтобы выжженные пряди волос в глаза не лезли. Сидит, допивает кофе, а посмотрев на часы, отмечает, что Тэхён задерживается. Магнитофон, стоящий на пыльном подоконнике, начинает противно шипеть. Шипит, шипит и затихает. Чонгук вздыхает. Мёртвые требуют спокойствия, да? — Чон, задницу поднимай, первый клиент на подходе! — слышится громкий голос хозяина автомойки. Чонгук подскакивает с места и бросает на стол ещё целую сигарету, что планировал закурить. Белая палочка падает прямиком на тэхёновы жевательные конфеты, фантики от которых он разбросал по всей комнатушке. Яркий свет в гараже, где они обычно моют машины, слепит глаза. Чонгук натягивает кепку на глаза и закатывает рукава джинсового комбинезона до локтей, будучи готовым к грязной работе. Начальник уже куда-то смылся, оставил Чона встречать клиента, как и делал практически всегда. Просиживает свои штаны на два размера больше в кабинете, делает вид, что занимается бумагами, а оклад выдаёт не поровну — своему бестолковому сынку, которого пристроил сюда, выплачивает в два раза больше. Чонгуку на это, на самом деле, абсолютно плевать, потому что сдельная заработная плата у него превышает чужую на несколько нулей. Чонгук лениво разминается, когда в гараж заезжает это. За машиной представительского класса тянется грязный след, капли скользят по чёрному корпусу и тонированным стёклам, стекая на недавно помытый Чоном пол. Одного взгляда на машину хватает, чтобы распознать лексус. Чонгук вздыхает, предчувствуя очередного чеболя, которому здесь не так помыто, да там разводы оставлены, и оглядывается в поиске ведра. Тихонько сматерившись и не найдя своего красного друга, он быстренько ретируется обратно в курилку, не забыв сказать вернувшемуся начальнику, что сейчас он займется этой машиной. К ним не часто заезжают подобные экземпляры, но если и появляются, то битва за них идёт не на жизнь, а на смерть. На камень-ножницы-бумага, если быть точнее, потому что денег сеульские отваливают прилично. С ведром в руке он возвращается в гараж, готовый принять заказ, но тут же останавливается. Приподнимает бровь, с презрением оглядывая вертящегося вокруг машины Ину. Серьезно? Чонгук подходит к присевшему на корточки парню и бросает: — Поднимайся-ка, Ину, не свой заказ взял. — Что? — недовольно произносит парень, снизу вверх смотря на коллегу. — Я пришёл и здесь никого не было, ты чего-то путаешь. — Разве твой батя не сказал тебе, что эта машина уже занята? — повышает голос Чонгук и снова собирается что-то сказать, но кто-то хватает его за одежду и тянет назад. — Чонгук, ради бога, не свети здесь, — с улыбкой просит грузный мужчина, но Чону безошибочно удаётся почувствовать в чужом голосе нотки пронзительности. Играет. Для клиента играет. Этот охламон видел, что парень первый встретил клиента, и прекрасно слышал, что он сейчас примет заказ, но снова поступил как свинья. Вседозволенность хозяина автомойки раздражает, доводит до ручки. Прежде, когда подобное случалось, Чон позволял себе только огрызаться, осознавая, что хозяин — барин, а справедливость ныне — редкость. С Тэхёном они срослись, как сиамские близнецы, да и жизнь с другом детства не кажется настолько тяжёлым бременем, поэтому к хирургическому разделению он перебегать не хочет. Но сегодня… — Руки, — сквозь зубы рычит Чонгук и резко дёргает плечом. — Вам самому эта клоунада ещё не надоела? Думаете, я не вижу, как вы постоянно своего сынка пропихиваете? — Чонгук-щи, — деликатно кашляет мужчина и продолжает гнуть свою линию притворными улыбками и лицемерием, — просто дождись следующей машины. — Дождаться следующей машины? — с неожиданной для себя горячностью спрашивает Чонгук. Иногда до срыва доводит даже упавший на пол карандаш. Человек может стерпеть целую катастрофу, целое нападение Годзиллы или Великую Депрессию, а потом из его пальцев выскальзывает карандаш, и он выскальзывает из ежовых рукавиц самообладания тоже. Чонгук всегда считал себя человеком сдержанным, да что таить, он таким и был, но сегодняшний день его подкосил. Ещё с самого утра, идя по душному городу, он заметил, что даже выдернутая из земли мусорка его раздражает. Выводят из себя и разрисованные стены, на которые он раньше плевать хотел. Всё идёт не так. Не по плану и не по сценарию. Как в жизни, так в Теме. — Чонгук-а? — внезапно звучит приятный сердцу голос. Это его любимый Тэхён пришёл как всегда не вовремя, видать, снова решил попасть под горячую руку. — Что-то случилось? — он останавливается, глядя то на начальника, чьи глаза вот-вот из орбит вылезут, то на тяжело дышащего Чонгука. До него сразу доходит, что между ними снова назревает конфликт. Без коллизий здесь, на самом деле, ни один день не обходится, а в церковные праздники и подавно. — Тэхён, переодевайся и готовься к работе, — цедит сквозь зубы мужчина, поглядывая на машину, которую так старательно натирает его сынок. — Подождите, — еле слышно бормочет Тэхён, складывая в голове два и два. — Вы что, снова лишаете Чонгука работы? — взрывается Тэ и заставляет мужчину позеленеть. — Вы же знаете! Знаете, что у него мать нуждается в новой инвалидной коляске! В вас совсем ничего святого нет? — Тэхён никогда терпением не отличался, спокойно мог скалить зубы на своего начальника, и не сказать, что подобная говорливость сильно Чонгуку нравилась. Вот и сейчас он не выдерживает, заводится за одну секунду и начинает громко возмущаться на весь гараж. Обострённое чувство справедливости всего было присуще ему. — Истеричка, — уже не выдерживает Чон, и, схватив Тэхёна за запястье, тянет того в сторону их общей курилки. Он ведёт за собой разнервничавшегося друга, который успевает крикнуть ещё пару ласковых реплик и даже угрозу уволиться, а потом, дойдя до комнаты, толкает Тэхёна в сторону. — Нахуя ты вмешиваешься в это, Тэхён, ну нахуя? — психует он. — В смысле, зачем? — не понимает Тэ, напуганный внезапной вспышкой агрессии, исходящей от Чонгука и никогда не виданной ранее. Такой Чонгук был ему чужд. — Я думал… — Не думай, Тэхён, пожалуйста. Он тебя реально вышвырнет отсюда нахуй, и что потом будешь делать? Побираться пойдешь? — А за себя ты, значит, не переживаешь? Твоя мама… Одно только упоминание матери поднимает новую волну гнева, которую Чон не в силах сдержать. Тэхён словно издевается над ним, сам того не ведая, в очередной раз толкает Чонгука в его же дерьмо и приговаривает, что тот совсем заврался. — Заткнись, — небрежно бросает Чонгук, садится на шатающуюся табуретку и прикуривает. Спустя несколько секунд Тэхён тихонько спрашивает: — Да что с тобой сегодня? Адекватного ответа Чонгук найти не может. Он бы мог раскрыть правду, сказав, что в деньгах не нуждается и коляска давно куплена, но мерзкая истина изо рта выскользнуть не может. Чонгук заврался уже до такой степени, что иногда сам себе верит, будто нуждается в деньгах очень сильно, поэтому порывается вступить в конфликт с Ину, хотя ему нахуй не сдался очередной пузатый заказ, ради которого нужно ходить на цыпочках и угождать. Спустя некоторое время его обязательно будет жрать совесть вкупе с ненавистью к себе за то, что сорвался на друга. Перед Тэхёном он извинится на следующий же день, но потом, наверняка, снова сорвётся, потому что нуждается. Нуждается в удовлетворённых глазах своего сабмиссива. Нет, не так. Чон резко дёргает головой. Он нуждается в горящем взгляде, так и говорящем, что нижний жаждет заслужить от Чонгука похвалы. Да и только. Телефон коротко вибрирует, оповещая о новом сообщении. Чонгук отрывается от сигареты и оглядывает комнату, убеждаясь, что Тэхён оставил его одного, прежде чем берёт мобильник. FROM [Minho-Bound]: Здравствуйте. Сегодня встретиться не получится, поскольку босс подкинул дополнительной работёнки, и с ней придётся разбираться до самой ночи. Мне очень жаль. 9:14am Головой Чонгук понимает, что их отношения с Минхо ограничены пределами клуба «Bound», но крупицы неушедшего гнева побуждают написать совершенно не свойственные Чонгуку вещи. TO [Minho-Bound]: Тебе не жаль. Ты бы приложил больше усилий и выполнил всю работу, чтобы встретиться со своим Мастером, если бы очень сильно хотел этого, не правда ли? 9:16am Ответ приходит практически моментально. Чонгук не успевает даже докурить сигарету. FROM [Minho-Bound]: Нет, нет, я просто. 9:16am FROM [Minho-Bound]: Мне очень жаль, Мастер. 9:17am FROM [Minho-Bound]: Я буду на месте вовремя. 9:17am Славно. По грязным стёклам маленькой курилки, расположенной на этаж ниже автомойки «H2O», стекают капли дождя. Чонгук бросает телефон с проигнорированными сообщениями на стол и вытягивает вперёд ноги. Легче не стало. Облегчение маячит где-то на периферии сознания, но самого хозяина не достигает, дразнит, просит подумать получше, потому что такой способ успокоения не работает. Чонгук несомненно рад, что спустя целую неделю наконец-то встретится со своим нижним и выплеснет напряжение, но поганое чувство незавершённости не перестаёт терзать. Чего-то словно не хватает. Наверное, решает Чонгук, он ещё не осознал, что уже сегодня встретится с Минхо. Нужно просто позволить этому случиться и станет легче. Просто дожить до вечера. Чон плюёт на работу и снимает комбинезон, оставляет Тэхёна и свои принципы — берёт заработанные в клубе деньги, планируя порадовать мать чем-нибудь вкусненьким. Раньше он запрещал себе покупать матери что-то на заработанные этим путём деньги, считая, что таким образом он её не обманывает. Сегодня почему-то на это плевать. Чонгук оставляет недокуренную сигарету в пепельнице. То, что дымится в ней — это оставшийся после неё окурок и скупая сентиментальность.∾
Тени от старого жилого квартала становятся больше, запустевшие клумбы встречаются чаще, когда Чонгук подходит к своему району. Вороны-бродяги играют в воде и радуются очередному трупу кошечки, украсившему асфальт. Ржавая изгородь у дороги гниёт, она похожа на шрам от рваной раны города. Смотреть вперёд в тягость, смотреть по сторонам в тягость, абсолютно всё вокруг в тягость. Здесь жить действительно не очень комфортно. Куда ни глянь — подъезды и лифты обоссаны, лавки поломаны, мусорки перевёрнуты. Стоит мать перевезти в Сеул, но тогда придется врать ещё чаще. Без образования его никуда не возьмут, поэтому на вопрос о деньгах ответа никогда не найдётся. Только нелегальщина. Ну, или… Чонгуку стоит сказать, что он проводит публичные сессии, за которые получает приличные деньги? Нет. Никогда. «Не хочу здесь находиться» и «хочу куда-нибудь уйти». Одинаковый ли у этих фраз смысл, интересно? С каждым днём осознание того, что он живёт не так, как должен, нарастает. Понемногу он становится хорош только в том, чтобы со всем примиряться. Примиряться с наглым хозяином, примиряться с тем, что его род деятельности в их городе не одобрят, если узнают. Сразу поползут слухи, мать будет неистово краснеть, а Тэхён… Тэхён уйдёт от него. Чонгук устал постоянно оглядываться по сторонам, когда идёт по улицам Сеула, ему просто хочется расслабиться. Раньше он с тяжестью своей лжи легко жил, даже о другом человеке думал в полной мере, а теперь… Разве это не называют чувством «выгорания»? Кажется, приятная усталость, которую он получал после сессий, была ложной. Но если Чон не может совладать со своими же мыслями, то как может сделать это с другим человеком? Или, может, он уже сейчас не справляется? В телефоне остались неотвеченные, переполненные волнением сообщения; раньше он такого себе не позволял, а сегодня позволил. Чонгуку казалось, что он осилит гнёт серых дней ради других. Теперь всё идёт не так. Раздавленные до смерти истинные чувства хватают его за грудки. Вот так он и последние дни живёт. Кое-как выкарабкивается. Не считает это за счастье, но, с другой стороны, не считает и несчастьем. Чонгук идёт вдоль дороги с лицом, на котором всё написано. На улице после дождя свежо, но людей не видно. Проезжают лишь единицы машин, но на них Чонгук не обращает внимания. Лишь когда одна из них останавливается рядом, он поднимает голову. Перед ним стоит чёрный лексус. Чонгук чувствует всё сразу: непонимание, лёгкий страх, усталость, не до конца умеренный пыл, но лицо держит. Машинное стекло опускается медленно, как slow motion в немом кино. Издевается над заебаным Чонгуком, для которого все действия замедляются. Из салона на него смотрит мужчина. Русые волосы холодного оттенка небрежно уложены, глаза скрыты за солнечными очками, а в ушах виднеются аккуратные серьги-гвоздики. Чонгук скользит взглядом по мягким губам и ниже: шея скрыта шерстяным свитером с высоким горлом; кашемировое пальто чёрного цвета завершает образ и обличает привычки состоятельного человека. Чонгук вопросительно приподнимает бровь. — Хотел заплатить за вашу несостоявшуюся работу, — говорит мужчина и протягивает деньги. Чонгук смотрит только на то, как шевелятся его губы, но потом переводит взгляд на купюры. Что этот человек себе позволяет? Он вялый, словно живой труп, и разговаривать сейчас с кем-то в тягость. Однако, Чонгук не может избавиться от одной постыдной мысли: он не выбросит свою гордость. — Я не нуждаюсь в деньгах, — впервые за столько лет Чонгук отвечает честно, и, казалось бы, должно стать намного легче, но его вдруг охватывает злость. Он считает Чонгука жалким? Он считает, что Чонгук возьмёт эти деньги и признает себя жалким? Чон недовольно фыркает и выдёргивает бумажки из чужих рук, но только для того, чтобы кинуть деньги на землю. — Оставьте их себе, — он в последний раз окидывает взглядом незнакомца, который, кажется, на его выходку даже бровью не повёл. — Но других вы пытаетесь убедить в обратном, — уверенно заявляет мужчина, пригвождая Чонгука к земле. — А меня не хотите? — Извините? — выдавил он хмурым голосом и развернулся с немой просьбой пояснить сказанное. — Вы были так расстроены и раздражены несправедливостью, а теперь отказываетесь от справедливой помощи, — медленно и спокойно проговаривает незнакомец. — Или там, в гараже, вы просто выебывались? — отбросив изысканные манеры, со смешком спрашивает мужчина. Чонгук готов взорваться. Его ноздри раздуваются, а глазки бегают из стороны в сторону. — Справедливая помощь? — он пропускает последние слова мимо ушей, чувствуя, как пальцы сами по себе сжимаются в кулак. — То, что вы называете справедливой помощью, я называю подачками. И чувство гордости, хочу вас огорчить, у меня присутствует. — Вы правда думаете, что у вас есть гордость? — на полном серьёзе спрашивает мужчина, словно о чём-то знает. Чонгук настораживается. Он в случайности не верит и считает, что каждая мелочь в этом мире имеет свой смысл, значит и появлению этого человека есть причина. Чонгук выдыхает и считает до трёх, стараясь успокоиться в кротчайшие сроки. Сегодня он размышлял слишком много, измотал себя думами, противоречиями, и, наверное, усталость сказалась на том, что он выдохся слишком быстро. — Вы попусту тратите моё время. Что вам нужно? — в лоб спрашивает Чон. — Я лишь хотел заплатить за работу, которая предназначалась вам. Поэтому, будьте добры, поднимите деньги. — Вы сами в состоянии- — Я вежливо попросил: поднимите деньги, — несмотря на присущую его голосу мягкость, говорит он резко. Страх не наводил, но отчего-то заставлял Чонгука чувствовать лёгкое волнение. Он привык слышать приказной тон только от начальника автомойки, но и он уже стал чем-то нарицательным, чем-то само собой разумеющимся, но сейчас… Чонгук колеблется. Не привыкший проигрывать в перепалках, не привыкший выполнять чьи-то грубо брошенные приказы, Чонгук чувствовал вопящую внутри гордость, в отсутствии которой его только что обвинили. Господи! Его всего лишь просят поднять деньги, которые он сам же и разбросал, а он снова начинает надумывать всякую ерунду. Идиот. Просто поднять деньги и отдать обратно мужчине. Ничего сложного. Просто присесть на корточки и собрать бумажки. Ничего сложного. Может, этот человек действительно имел благие намерения? Чонгук сглатывает и, стараясь не смотреть на незнакомца, медленно опускается вниз. Внутри снова собирается странная злость, вынуждающая сжать губы в тонкую полоску. Чонгук физически чувствует, как его прожигают взглядом. А может… на него даже не смотрят, и он сам себе этот взгляд выдумывает. Чон быстро собирает все бумажки и выпрямляется, протягивая их мужчине. Тот спокойно забирает деньги и укладывает обратно в бумажник, после чего подмечает как-то совсем холодно, с нескрытым презрением: — То, что ты сейчас сделал, — это обычная норма этикета, так что сделай лицо попроще. И уезжает, оставив нахмуренного Чонгука в одиночестве. Лицо попроще он, наконец-то, делает.∾
Не прошло и трёх часов с его ухода. Мать, конечно же, начнёт задавать вопросы, поэтому Чонгук для себя решил, что снова соврёт. Скажет, что нездоровится. Когда по пути домой гаснут фонари торговых кварталов, а тени исчезают, Чонгук с облегчением вздыхает. Виднеется дом. Он старается зайти тихо, может, получится прошмыгнуть мимо матери и избежать некоторых вопросов. Чонгук стягивает ботинки, когда слышит еле уловимый плач, доносящийся из кухни. Он сразу же срывается туда. Женщина сидит на инвалидной коляске, склонившись над бумагами. В них он узнает множество различных квитанций. Разве она ещё не разобралась с ними? Её лицо посерело от частого употребления сигарет, поседевшие волосы были собраны в неаккуратный пучок, пряди из которого падали на морщинистую кожу. — Мам? — чуть слышно спрашивает он, но женщина тут же разворачивается, ладонями вытирая влажные от слёз щеки. — Чонгук-и? Ты почему так рано пришёл? — теряется она. — Давай потом об этом поговорим, — вздыхает Чонгук, едва сдерживая гримасу отчаяния, и садится напротив. — В чём дело? — Я не знаю, Чонгук-и, они снова задерживают выплаты по инвалидности и… нам нечем платить за квартиру в этом месяце, — она с грустью покачала головой. — Разве ты ещё не заплатила за этот месяц? Погоди, ты же говорила- — Сынок! — женщина мягко трогает его за руку. — Ты и так прописался на этой автомойке, совсем себя не жалеешь, а я не хотела тебя обременять ещё сильнее. — Сколько? — спрашивает он с неожиданной для себя горячностью. — Сколько нам нужно? — Пожалуйста, не думай об этом… — просит женщина, но Чон остаётся непреклонен. Не просидев и минуты, он вскакивает со стула и хватает три небольших бумажки, на которых написаны цифры, измеряющие его фальшь. Матушка говорит что-то ещё, умоляет не забивать себе голову этими проблемами, мол, сама разберётся. Конечно, разберётся. Плачет в его отсутствие и все тяготы взваливает на свои хрупкие плечи, любит сына так сильно, что самому сыну становится тошно. Тошно от себя же. Его милая и самая любимая женщина даже и не подозревает, что Чонгук на работе особо не напрягается; считает, что он трудится в поте лица и старается оградить его от проблем, но… Чонгуку деньги всегда легко доставались. Он может запросто получить их в клубе, в котором ценится как Доминант. Стоит только провести несколько сессий, и вот на руках уже будет красоваться сумма, в два раза превышающая выплаты, которые получает мать. Но Чонгук всегда довольствовался малым. Ему казалось, что его матери денег вполне достаточно, ведь она никогда не поднимала эту тему. Поэтому он проводил лишь одну или две сессии в месяц и работал не в полную силу на автомойке. Если бы он только знал, что денег не хватает, то заработал бы больше. Но мать его — прекрасная актриса, самая лучшая женщина, которая заботится о благополучии сына и предпочитает решать проблемы в одиночку. Если бы он хорошим был, то пошёл бы учиться в университет. И, работая в приличной компании, исполнил бы сыновний долг. Хотел бы увидеть счастливое лицо матери тогда. Если бы он родиться заново смог, то попробовал без неудач и сожалений снова собою бы быть. Но был бы ли это на самом деле он? Отбросив эти глупые философские вопросы в сторону, Чонгук запирается в своей комнате, бросает помятые бумаги на заваленный всякой дрянью стол и прячет лицо в ладони. Не справляется, не справляется, не справляется, совсем не справляется. С того дня, когда всё пошло прахом, он чувствует себя неправильно. Будто в одно мгновение стержень, ранее позволяющий на плечах бремя тяжёлого мира нести, надломился. Может, он просто слишком много думал? Говорят, что если слишком много думать, то повредишься умом. Мать скребётся в его дверь, плачет о чём-то, но не получает ответа. Её сын стоит посередине комнаты и не знает, что ему делать дальше. Или… знает? С уставшим лицом он волочет ноги к расправленной постели, чтобы просто повалиться на нее и смотреть в потолок. По ту сторону окна вот-вот вишня зацветет. Чонгук вынимает телефон из кармана и начинает стремительно набирать сообщение. TO [Minho-Bound]: Сегодня проведём публичную сессию. Будь готов. 10:58am Мысль о чужом возмущении даже в голову не идёт. Сегодня не идёт. В обычное время он бы для начала поинтересовался, согласен ли нижний на это, но сегодня он просто выключает телефон, старается ровно дышать. Их специфические отношения начались ещё несколько месяцев назад. Всё произошло классически: Минхо заплатил ему за сессию, им обоим понравилось, и тех пор они встречаются регулярно. Деньгами он Чонгуку больше не платит, только телом. Одним словом — идиллия. Была. В последнее время Чонгук не мог отделаться от мерзкого чувства, что что-то не так. Оно захватывало голову с каждым днем всё сильнее, нашёптывало: посмотри, его вечно горячие руки теперь кажутся потными и омерзительными; громкие мольбы теперь не больше, чем свинячий визг; а усталость после сессии каждый раз накрывает всё более давящая, неуютная, а не приятная. Чонгуку теперь не так нравится растирать ноющие после верёвок запястья и говорить мягко, переходить на шёпот. Всё это кажется каторгой. Инквизицией. Он начинает замечать, что собирается домой с каждым разом всё быстрее, пытаясь откреститься от мысли, что былого удовольствия не получает. И тогда он начинает думать. Обо всём сразу. Не может убежать от пессимистичного взгляда на вещи. Сидя в курилке и скуривая третью по счёту сигарету, он смотрит в стену и копается в себе. Не может понять, что есть правда. Хоть и думает постоянно над этим, но понять всё равно не может. Сначала уверяет себя в том, что стоит прекратить врать матери и Тэхёну, а потом считает иначе: им знать об этом незачем. Может, ему просто стоит сменить сабмиссива? Дело действительно в нём? Чонгук точно уверен, что ему всё так же сильно нравится доминировать, нравится совершенствоваться и, без сомнения, нравится изучать инструкции по выполнению других видов узлов, ранее неизвестных ему в эротической технике шибари. Проверить свою теорию посредством других нижних, с которыми он проводит сессии за деньги, ещё не успел. Нужно обязательно этим заняться. Может быть, вся проблема и правда скрывается только в Минхо. Самая здравая мысль ещё и самая смешная к тому же.∾
От фонаря к фонарю Чонгук волочит ноги и подобно линиям созвездий соединяет их свет. В парке, мимо которого он проходит, резвятся дети и бездомные, укрытые газетными листами. Мать спала, когда он, вечером встав с постели, прошмыгнул за дверь. Ему нужно быть в клубе к восьми, поэтому Чон садится на автобус, оставляя все сомнения на остановке. Пусть неуверенность остаётся там. Совсем скоро он заработает достаточно денег, окончательно разберётся в себе и странные мысли перестанут терзать голову. Чонгук надеется. В выборе одежды Чон себе не изменяет: глаза прикрывает панамой, а лицо прячет под маской. Надевает плотные джинсы, а поверх рубашки с морским принтом накидывает кожаную куртку. Охрана знает Чонгука в лицо, поэтому ему нужно лишь приспустить маску до подбородка, и его сразу же пропустят. Атмосфера бьёт в лицо, стоит только пройти мимо стойки, где обычно оформляют членство или делают какие-либо другие действия. Сам клуб расположился на двух этажах: на первом ты можешь посетить один огромный зал, уместивший в себе большое количество столиков и мягких диванов, зигзагообразную барную стойку и круглую сцену в центре — там обычно проходят показательные выступления. Сами условия подстегивают на знакомства: ненавязчивая музыка и приглушённый свет мягких тонов располагают к приятному общению. Второй этаж оснащён комнатами с шумоизоляцией; камер в них нет, поскольку клуб не несёт ответственности за нанесённый во время сессии ущерб. Тут лишь предоставляют уединенное место, в стенах которого строятся свои законы; и, заходя сюда, ты сам несешь ответственность за свою жизнь. Здесь, вопреки стереотипам, происходит всё цивильно. Сам клуб услуг не предоставляет, то есть у них нет определённого костяка Верхних и нижних, которых может выбрать любой посетитель за определённую плату. Об оплате, времени и других нюансах каждая пара договаривается лично. А торгашей наркотиками тут нет и в помине. Всё строго проверяется. Адреналин — лучший наркотик для здешних посетителей, возносящий на вершины блаженства легально. Чонгук поднимается по лестнице, стягивая кожаную куртку с плеч. Он направляется прямиком к двери под номером семнадцать — место, где они постоянно встречаются. Сегодня у них запланировано показательное выступление, поэтому, когда Чон открывает дверь, то видит Минхо, сидящего на заправленной кровати, а не на коленях. — Ты уже зарегистрировал нас? — спрашивает он, стягивая маску с лица. Перед тем как провести публичную сессию, её участники или один из них должен подойти к стойке, находящейся на первом этаже, и внести имена в список, который будет вывешен на всеобщее обозрение, благодаря чему любой посетитель клуба сможет ознакомиться с тем, что будет проходить на главной сцене, узнать имена участников выступления и точное время. — Мастер, — вдруг осторожно начинает Минхо. — Нам обязательно туда идти? Просто мне… — Обязательно, — безапелляционно заявляет Чонгук. — Подумай о том, что хочешь попробовать сегодня, пока я хожу вниз. Минхо молчит и не верит, что это в действительности происходит. Раньше, прежде чем выходить на сцену, Чонгук учитывал его мнение, но сегодня… Минхо проводит взглядом мужчину до самой двери и только потом выдыхает. Они делают это не первый раз, жалящего страха он не чувствует, скорее лёгкий шок. Наверное, Чонгук лучше знает, что делать? Минхо встаёт с постели и по инерции движется в сторону ванной, дабы подготовиться к сессии. Здание, расположившееся в самом сердце города, окрашивается садящимся солнцем.∾
Чонгук помнит «игры с наступлением ночи» из детства. Теперь они совсем другими стали. Он сидит на мягком диване, принимающем форму человеческого тела, а рядом с ним сидит Минхо. Чонгук на него не смотрит, помнит, что на вопрос «так что сегодня будем делать» получил ответ «на ваше усмотрение». Выделываться не хочется, да и устал он сегодня сильно для чего-то более серьезного, чем привычный спанкинг. Если честно, если бы не мать, он бы сюда не пришёл; может быть, даже отменил встречу. Глаза закрываются, на сцене что-то происходит, слышится мягкий женский стон, но Чонгук даже голову не поднимает. Из колонок, кажется, доносится lana del rеy, а в воздухе витает еле уловимый запах чего-то пряного. Хорошо. Здесь хорошо. До их выступления остаётся ещё около сорока минут, поэтому Чонгук без зазрения совести прикрывает глаза, а щеку подпирает ладонью. Минхо сегодня чересчур молчалив, но это Мастеру на руку: на игривые разговоры настроения нет, на обычные разговоры, кстати говоря, тоже. Но у неидеальной жизни свои правила. Молодой человек, на груди которого красуется бейдж, говорящий о том, что он — персонал клуба, подходит к их столику. — Извините? — говорит он ровным голосом, заставляя Чонгука лениво приоткрыть глаз. — Вы — Чон Чонгук? — Да. В чём дело? — он уже мысленно прощается с таким желанным отдыхом. — Кое-кто хочет видеть вас, — человек протягивает Чонгуку ключ карточку. — Номер тридцать два, в самом конце коридора, — добавляет он и, поклонившись, уходит. Внутри мужчины бушуют злость и отчаяние, но его лицо остаётся таким же уставшим и холодным. Сколько ещё его будут дергать? Когда этот проклятый день кончится? Он просит Минхо подождать здесь и даже приподнимает уголки губ в успокаивающем жесте, встаёт с насиженного места и направляется на выход из центрального зала. По сути, Чонгук может спокойно отказаться, но это ужасное чувство усталости играет против него, вычленяет из отказа дополнительные проблемы, которые он в теории может принести. До двери под номером тридцать два он доходит как в трансе, будучи абсолютно равнодушным к тому, с кем встретится. Возможно, кто-то решил назначить платную сессию. Прислоняя ключ к замку, Чонгук понимает, что, скорее всего, откажет. Внутри оказывается очень светло, посему Чон несколько секунд промаргивается, прежде чем осматривает комнату. Среди большого номера Чонгук находит мужчину, сидящего на столе, одетого в брюки кремового цвета и вискозную, лёгкую рубашку; спущенные с плеч подтяжки болтаются у бёдер. Всматриваясь в его лицо, Чонгук мысленно спрашивает, мол, какого хуя, но маску не снимает. Он видит всё те же пухлые губы, которые утром просили поднять деньги, и небрежно уложенные волосы, открывающие лоб. Чонгук даже думать о том, что он здесь делает, не хочет. На сегодня хватит. — Что поднять на этот раз? — спрашивает Чонгук, прислоняясь спиной к двери и складывая на груди руки. — Всё ещё обижаешься? — вопросом на вопрос, отбросив формальности. В стенах клуба это режет чонгуков слух, но он молчит. — Разве я обижался? Мужчина только пожимает плечами и усмехается, а потом говорит: — А если серьёзно, то подними уже свою гордость с пола и лучше не суйся сегодня на сцену. — Мне стоит тебя послушать? — равнодушно спрашивает Чонгук и уже наперёд знает, что на ответ ему будет абсолютно похуй. — Ради своего же блага, — живо отзывается мужчина. — Или, может, ты хочешь людей смеяться заставить? В таком случае тебе дорога в цирк, здесь не нужно клоунаду устраивать. Твоя последняя публичная сессия — смех да и только. Но я, к сожалению, не смеялся. Грустно было смотреть на твоего саба и на то, как его Доминант постоянно отвлекался на толпу. Говорят, что на сцену выходят только самые опытные, а ты даже сконцентрироваться на своем мальчике не можешь, и после этого ты всё ещё считаешь себя таковым? Чонгук проснулся. Даже меж бровей на секунду появилась морщинка. И замешательство на его лице от чужого проницательного взгляда скрыть не удалось. Что блять? — Да кто ты, блять, такой? — Чонгук повышает голос, не скрывая недовольства. — Доебался до меня сегодня утром, и сейчас в покое не оставляешь. — Чимин. Будем знакомы, — издевательски тянет мужчина. — Мне до тебя нет абсолютно никакого дела, но на твоего сабмиссива без жалости смотреть не могу. Минхо, кажется? Когда я увидел его в центральном зале, то подумал, что он сейчас тебя треснет чем-нибудь тяжёлым или расплачется. И с таким сабом ты хочешь выйти на сцену? — Ко всему нужно относиться с долей похуизма, не думаешь? Благодарю за беспокойство о моём сабе, но я сам решу, что с ним делать, — хрипло говорит Чонгук, взгляд Чимина выдерживает, видит, как тот растягивает губы в улыбке и снова равнодушно пожимает плечами, мол, я дал тебе пищу для размышления, а дальше сам. Головой Чонгук понимает, что в словах Чимина есть смысл, есть правда, но никогда этого не признает. Их последняя сессия вышла действительно провальной, ведь уже тогда Чонгук чувствовал, что что-то не так. После неё он ещё долго корил себя за безрассудность, и, кажется, эта рана затянулась, но Чимин своими словами сейчас безжалостно сыпет на неё соль. — На этом наш разговор я считаю закрытым, всего доброго, — грубо бросает Чонгук, посматривая на наручные часы, но Чимин словно не воспринимает его бахвальство всерьёз. Он спрыгивает со стола и за два шага сокращает между ними расстояние, когда Чонгук уже намеревается открыть дверь. — Могу по пальцам объяснить твои проебы, — весело предлагает Чимин и прячет маленькую визитку в задний карман чужих джинс. Чонгук мастерски скрывает пробежавшую по позвоночнику дрожь, чувствуя свежий запах мужского парфюма. — Звони, если надумаешь. Чонгук ничего не отвечает, игнорирует задержавшиеся на своей заднице пальцы, и, озлобленно хмыкнув, выходит за дверь. Даже остановиться и отдышаться себе не позволяет, расслабляет плечи только когда скрывается за поворотом. Выдыхает. Кусочек картона с выведенным на ней номером жжётся. Физически чувствуется. Один, два, три, спокойно. Для начала нужно решить проблему с Минхо. Чонгук насильно вытесняет из головы все остальные мысли, сосредоточившись на ближайшем будущем. Сейчас нельзя терять самообладание. Подняться на сцену или всё отменить? Перед моим лицом будут трясти моими поступками. Отказаться. Теперь все слова, сказанные Чимином ещё утром, обретают смысл. Он знал, что Чонгуку не требуются деньги и, наблюдая за тем, как тот с жиру бесился и держать себя в руках не мог (что непозволительно для человека, заявляющего о себе как об опытном Доминанте), решил преподать урок. Чимин был абсолютно уверен, что выведет Чонгука на эмоции одним коротким жестом — предложением денег. Ему удалось Чонгука, в каком-то смысле, даже на колени опустить. Ну что за вздор! Если бы Чон знал, кто он такой, то прошёл бы мимо, не остановился, не заговорил. Чисто из принципа. Глупого, упрямого принципа. Пересекая коридоры клуба и думая о случившемся, Чонгук невольно краснеет. Как же стыдно. Как отвратительно. Чонгук всегда был критичен к себе, но посредством похвалы от других членов клуба и в частности от Минхо, его неуверенность постепенно исчезала. Пальцы перестали дрожать, когда он связывал кого-то, а удары становились твёрже. А теперь кто-то берёт его за шкирку и мордой в грязь опускает, не стесняется. Головой Чонгук осознает, что действительно растерял былую хватку и нужно исправляться, начиная с сегодняшнего дня. Мужчина заходит в зал, отбрасывая вон нерешительность. Атмосфера здесь всё такая же — располагающая. Он подходит к дивану, на котором сидит Минхо, и только теперь, словно прозрев, замечает, насколько тот погружён в свои мысли и расстроен. Мальчик оживает, когда видит Мастера. — На сегодня ты свободен, — говорит Чонгук и, предвидя вопросы, взмахом руки просит помолчать. — Сессия не состоится, поскольку мне нужно срочно уйти сейчас. Напиши, как доберёшься до дома. Чонгук не говорит что-то вроде: «Ты обязан был сказать мне, что не хочешь идти туда; ты не должен был слепо подчиняться моему приказу, если чувствовал дискомфорт», потому что подобные слова абсолютно точно расстроят Минхо, он увидит в них упрёк и подумает, что расстроил Мастера, хотя проебался тут сам Мастер. Лучше немного приврать и отпустить саба со спокойной душой обратно домой. Минхо осторожно кивает и Чон видит, как он невольно расслабляется. В глазах плещется облегчение. И только теперь до Чонгука доходит, что действовал он импульсивно и необдуманно, когда назначал встречу. Он был настолько подвержен своим эмоциям, что даже не постарался рассмотреть другие варианты решения проблемы. Чонгук мог, в конце концов, занять денег у Тэхёна или провести сессию с кем-нибудь из клуба за деньги. Мог выкрутиться, а выбрал первый вариант, стрельнувший в голову. Неидеальный человек. Чонгук идёт ссутулившись; назло этому городу идёт по нему пешком. Проходит мимо остановки, решив прогуляться несколько кварталов до следующей. Останавливается. Маленькая бумажка, спрятанная в кармане, душу травит. Чонгук колеблется несколько секунд, рисует в голове плюсы и минусы, но потом всё-таки решается посмотреть, что там написано. Чонгук смотрит на то, как прямоугольная серебристая карточка красиво переливается в свете фонарей, вертит её в пальцах, а потом всматривается в выгравированные буквы.M.I. Architecture Architecture&Planning Park Jimin Architect M 0201 555; T 09 411 555