вирус

Вону открыл глаза сразу, как только его веки сомкнулись под тяжестью сна. Он проснулся не в том месте, в котором засыпал в обнимку с лисоподобным сыном луны. Вокруг него серые изорванные обои, такие же темно серые шторы и разбитая на полу пустая ваза. Ему кажется, что пол трясётся, стекла в оконных рамах дребезжат, а воздух в комнате с каждой секундой пропадает в никуда. Испаряется. Но, поморгав несколько раз, он отгоняет эти ощущения и понимает, что проснулся в своей квартире. «Аллилуйя!» — Хочется кричать ему, выбежать на улицу и валяться в снегу, но какое-то чувство тревоги заставляет его выполнять каждое действие с огромной аккуратностью, будь то приготовление завтрака или просмотр утренних новостей. Он устало выходит на улицу и противится снегу. Противится холоду, ледяному солнцу и всему, что он увидел, как только покинул дом. Он противится тому, что проснулся в холодной серой комнате, а не в теплой постеле в объятиях его милого друга. Ему бы сейчас только в его объятиях и раствориться — забыть обо всем этом дерьме и о сингулярности, но он не может. Он пытается не думать о том, что этот день — еще один цикл, о том, что это новый уровень игры сингулярной клетки, в конце которого ему предстоит умереть или выжить. Ему надоело. Надоело, надоело, надоело! Он хочет спать, хочет снова писать тексты для хороших исполнителей, хочет жить нормальной грёбанной жизнью, где надо стираться в порошок, чтобы получить хотя бы один вон, чтобы купить покушать, где нужно работать днями и ночами, чтобы добиться успеха, черт, он хочет этого! Ему надоело бороться со смертью и он не прыгнул с этой чертовой крыши в пустоту на холодный заснеженный асфальт, чтобы разбиться осколками и разломать свою оболочку так же, как разломать сингулярную клетку внутри себя, только потому что на этой крыше вместе с ним был Джун. Вону обещал, обещал, что останется и так вот просто — камнем вниз с крыши — он не мог. Не мог. И сейчас, когда в его жизни появился лисёнок Мун — в его душе только страх. Точнее в том, что от нее осталось — тот кусочек, который не забрала себе сингулярность. Страшно… страшно… страшно… Вону отгоняет все эти мысли в темный маленький угол своего сознания, в надежде, что они не выбьют стенки его разума и не выльются во что-то более ужасное. Он сует руки в карманы и, что-то бухча себе под нос, добирается до геймклуба, у главных дверей которого его уже ждет Сунен. Наблюдатель осматривает своего подчиненного и, коротко выдохнув, говорит: — Последний цикл. Больше ты не выдержишь. — Вону улыбается на эти слова, а внутри него все ломается, сингулярная клетка скрипит, норовит раздавить его изнутри, вплюснуть сердце в его же плоть и убить. Убить. Убить. — Я надеюсь все получилось. В голосе Хоши не слышно надежды на лучшее, в нем тоже только страх. Вону не отвечает, он сухо кивает ему и удаляется. Он идет по снежному парку, улыбаясь каждому прохожему, в голове прокручивая варианты того, почему сингулярность может его убить. Потому что он слаб? Слаб морально или физически? Это его последний день, а он даже и не показывает, что внутри у него вихрь черного сумасшедшего ветра, который сию минуту может сорваться с привязей и задушить его оболочку. Он подходит к железным воротам, те со скрипом открываются и Чон проходит дальше — через маленький яблоневый садик и к двери. Робко стучит, будто боясь разбудить хозяина дома, но в ответ ему защелка с треском открывается и из распахнутой двери к нему с объятиями летит Джун. Вону чуть ли не падает, с трудом удержавшись на подкосившихся вдвое ногах, он со всей, что у него осталось, силы обнимает Вэна и так же, в объятиях, заносит его в дом, другой рукой закрывая дверь. Причина номер два, по которой Вону влюбился в Джуна — жаркие объятия. Чон ведет руку по спине своего друга, останавливает ее на шее и, будто во сне, так резко впивается в губы напротив и кидает Муна на белый диван. В ту же секунду пепельноволосый залазит на опрокинутого лисоподобного дружка и, не давая ничего сказать, снова впечатывается в него размазанным, но таким желанным поцелуем. Однако, по ответному поцелую Джуна и его руке, что ползет по куртке Вону и в тот же момент, расстегнув ее, откидывает на пол, можно предположить, что говорить он ничего и не собирался. Руки подопечного ловко расстегивают пуговицу за пуговицей на белоснежной Джуновской рубашке, а руки второго, такие теплые и нежные, уже хозяйничают под черной толстовкой на тонком теле напротив, мягко проходясь пяльцами по выпирающим ребрам и прессу. В голове Вону только Лис Джун. Его руки, пушистые волосы, мягкие, опухшие от поцелуев, прерываемых лишь для того, чтобы вдохнуть, губы. Каждый уголок его разума, даже тот, в которой недавно хозяйничала сингулярность, сейчас шепчет только о Джуне. А на столе начинает дребезжать телефон. Вону не отпускает, он удерживает Муна за руку и сдается, когда второй кусает его за губу, мол «отпусти». Второй тянется к столу и, через широкое лисье плечо, Вону замечает имя звонящего. — Серьезно?! — Взрывается он и откидывается, словно мертвый, на спинку дивана. — Что ему сейчас-то понадобилось. Джун только одаривает своего друга грустным взглядом и отвечает на звонок. — Да, Минхао? — В полголоса говорит он и кладет ладонь на щеку сингулярного подопечного, чтобы тот не сильно обижался. Сквозь пустую тишину гостиной второй слышит несвязные слова, доносящиеся из трубки. Су опять пьян и опять прибегает к Джуну, а затем два тяжелых удара, обрушившиеся на входную дверь, разрезают эту тишину. — Если там он, — Говорит Чон, вставая с дивана и направляясь в сторону двери. — Я врежу ему. Дверь под силой тяжести руки озлобленного Вону распахивается, и на пороге стоит пьяный в стельку Хао. Сказанные ранее слова сероволосого не заставляют себя долго ждать и, подавив рык в горле, он бросается на Су и кулак его правой руки приходится пьяному гостю в глаз. Они падают на снег и, если бы не Джун, подбежавший сзади и схвативший Вону за руки, он так бы и продолжил выбивать из Минхао всю дурь. Су испуганно держась ладонью за глаз удаляется из яблоневого сада, а после уходит за ворота и вскоре скрывается из виду. — Он надоел! — Кричит Вону, вырываясь из хватки рыжеволосого возлюбленного, а второй сразу отпускает его. — Я ненавижу его, почему он рушит мою жизнь! Легче сдохнуть! Он уже и не слышит, как желает себе смерти, поворачивается к Джуну спиной и смотрит вслед ушедшему Минхао. — Давай, иди, чего ты ждешь! — Срывается уже Джун и падает коленями в холодный снег, устремив взгляд прямо в затылок Вону, пытаясь понять, о чем тот думает. Но второй не уходит. Он возвращается к Вэну, садится на колени перед ним и берет его ладонями за щеки. Он выдыхает и пар вязанным шарфом ложиться на его плечи. — Малыш, — Шепчет он, разглядывая звезды в глазах напротив. — Ты стал вирусом в моей голове. Но от такого вируса я избавляться не хочу. Я не уйду. Я обещал. И, говоря это, он непроизвольно думает о том, что сингулярность внутри него — вирус, от которого Чон совсем не против избавиться. Лис тает в руках подопечного, ему кажется, что руки Вону — самое мягкое, что есть в этой вселенной. Они заходят обратно в дом, поднимаются на второй этаж и скрываются в темноте комнаты. Чон камнем падает на кровать, а с ним рядом, закинув ногу и руку на оболочку сингулярности, ложится Мун. Они недолго лежат в тишине, а потом стены начинают трястись. В ушах Вону снова нарастает звон, а в голове поселяется тревога, все шумит, трещит, рушится. Все падает. Мир вокруг тускнеет, и Джун сильнее жмется к Вону. А второй начинает исчезать. Мун смотрит на почти прозрачную руку сероволосого и пытается ухватиться за нее. Он цепенеет, ему кажется, что весь мир внутри него ломается, все счастье, что он выстроил аккуратно по полочкам, в безумном вихре перемешивается и улетает куда-то в пустоту. — Вону, нет! — Его голос срывается на крик, он начинает дрожать и просит Вону не исчезать. А тот все испаряется. — Джун! — Кричит он, пока слова еще слышны из вихря черного сумасшедшего ветра. — Пожалуйста, если я умру — будь счастлив! Я люблю тебя! Я очень тебя… Голос превращается в противный писк, что обычно бывает при неисправности электронного прибора, он пищит, норовит расплющить череп, стереть его в порошок. А потом стихает. Джун открывает глаза и внутри у него все застывает. Он выпадает из этой реальности, перестает быть живым и не может дышать. По его рукам сыплется пепел, пепел наполняет его легкие и все, что вокруг. А когда пепельная дымовая масса рассеивается он понимает, что сидит за рулем автомобиля. За рулем своего автомобиля. Вокруг небольшая толпа людей, удивленно и устрашающе смотрящие на дорогу. Рядом геймклуб «Комета», освещает голубой неоновой вывеской темноту зимней ночи, у входных дверей работник геймклуба, взгляд которого так же направлен на дорогу. Мун медленно открывает водительскую дверь и ступает на заснеженный асфальт. Он прикрывает глаза и молит звезды не увидеть там того, чего он ожидал. Но звезды снова оказались безучастны к мольбам лисоподобного парня. У бампера его машины лежал Вону. Его губы посинели, а взгляд устремился в пустоту. На его черной толстовке пылью лежал пепел. — Ты не виноват. — Будто с глубины океана доносятся до разума Вэна слова подошедшего работника клуба. — Он захотел вернуться в новый цикл, хотя я предупреждал его, что его оболочка не выдержит этого. Прости, Джун. Но Джун не слышит его. Он смотрит на безжизненное тело его возлюбленного и мысленно проклинает всех на этом свете. А что стало с Вону — знает лишь сама сингулярность. Он растворился звездной пылью в холодном мертвом космосе или стал одной из ледяных звезд? Возможно, он выпал морозным снегом на головы беспечно влюбленных, целующихся на берегу реки? Может, через год станет листопадом в осенний день или теплым летним дождем, искрящемся в лужах? Он стал звездой в холодном космосе или целым созвездием? Быть может, вселенной? Или обычной пылью? Звезды холодно мерцают в вышине ночного неба, снег хлопьями падает на деревья и дороги, а Джун камнем летит с крыши в бездну и, подхваченный чёрным ветром, становится пеплом на посиневших губах Вону.