***
Адаму год. И он почти самый обычный годовалый ребёнок, хорошенько прибавивший в весе и росте за последние двенадцать месяцев. Он самостоятельно ходит, забавно стуча всё ещё пухлыми ножками по старому и приятно скрипящему паркетному полу в лавке, увлечённо играет со своими игрушками (начиная развивающими детскими кубиками и змейками и заканчивая цельными машинками и плюшевым царством непонятного зверья) и постоянно о чём-то болтает на своём детском языке, в котором путаются гласные, пропадают слоги и существуют необычные грамматические формы. А ещё радостно отзывается на «Адам» и «эй, пацан!». Ему целый год, но Азирафелю не верится, что это так. Для потусторонних эфирных созданий время движется одновременно рвано и плавно, то замедляясь, то убегая вперёд, и Азирафель ждёт, что взросление будет тянуться патокой, вязким и сладким мёдом, который вечерами добавляется в чай, а по утрам подаётся к оладьям. Ждёт, что время вымотает и изведёт, но оно летит. Подогретые и днём и ночью бутылочки с молоком сменяются на различные каши, пюре и витамины (одних только соков в холодильнике появилось почти двадцать штук!), а цветастые распашонки и ползунки — на не менее цветастые первые майки и шорты, высокий бортик кровати больше не преграда для приключений, и в речи на самом-то деле можно уже разобрать что-то внятное, если это парочка открытых слогов. — Всё как у всех, — примирительно роняет Кроули, заезжая по вечерам в магазин, чтобы проведать и проконтролировать, и вызывая у Азирафеля то ли тихое негодование, то ли такую же зависть. Несмотря на то что Кроули может пеленать, кормить и играть с ребёнком, не доводя его при этом до психических травм и делая это в разы лучше самого Азирафеля, он довольно чётко обозначивает границы дозволенного — и таким образом Антихрист чуть ли не на весь день остаётся заперт в книжном, в окружении пыльных тайн и ответственного Азирафеля, который молится всевышней о детском садике. При всей эпизодичности Кроули, малыш Адам радуется ему явно больше и с готовностью тянет ручки, чтобы его подняли. Кроули всегда растерянно медлит, но потом всё равно протягивает ему свои худощавые руки в ответ. Азирафель, наблюдая за этим со стороны, не чувствует по этому поводу ничего: Кроули, как звезда, ярок, это нормально. — «Всё как у всех» не подразумевает разбитые тарелки, мой дорогой. Адам и правда приноравливается бить посуду по разным поводам: ему не хочется есть — взрывается плошка, предусмотрительно оставленная на столе, ему говорят «нельзя» — поочерёдно лопаются стаканы в буфете, а о том, как неестественно погнулись все вилки с ложками, когда разбившаяся рядом с магазином машина напугала ребёнка до крика, Азирафель предпочитает молчать. И самое неприятное в этом то, что Адаму определённо нравится, как по щелчку пальцев всё возвращается на круги своя. Настолько, что он не прочь ради самого процесса разбить ещё что-нибудь стеклянное. — Видимо, мы его балуем. Кроули из воздуха достаёт новый сервиз, детские пластиковые тарелки и чашки, щелчком убирая старый в коробки, а коробки — обратно в шкафы. «Это на время», обещает он, криво и как-то извиняюще улыбается и неосознанно треплет приползшего на шум Антихриста по кудрявым волосам. А когда он уходит по своим демоническим делам, Адам вновь бьёт тарелку, отправляя ей в стену одним только недовольным взглядом, а потом ждёт, когда Азирафель всё починит. На что Азирафель лишь убирает осколки в мусорное ведро. — Мы не всесильны, Адам, — говорит он, помогая ребёнку укрыться своим одеялом и обнять дракона, в два раза больше его самого. — Есть вещи, которые ты не сможешь восстановить, только захотев этого. Адам насуплено отворачивается, на самом деле не понимая и половины сказанных слов. Азирафель чувствует, что порой ему хочется побыть Кроули: быть достаточно бессовестным, чтобы, создавая проблему, свалить её на кого-то ещё.***
Адаму два. И Кроули, явно не без помощи своего демонического убеждения, за рекордные четыре дня приучает ребёнка к горшку и полноценным водным гигиеническим процедурам. И хоть Азирафель возмущённо протестует и безапелляционно отрезает, что так нельзя, Кроули ему в ответ корчит брезгливые гримасы и также безапелляционно бросает «можно». Сам Адам не особенно понимает, в чём же проблема, если он делает всё так, как ему сказали, пообещав сладкое и многосерийные мультики. Уже два. И Азирафель позволяет себе выдохнуть чуть спокойнее. Его начальство вполне себе довольствуется длинными положительными отчётами о том, как живёт юный Маг из семейства Доулингов, и не спешит без приглашения нагрянуть с какой-нибудь внеочередной инспекцией. Кроули своим тоже докладывает, спускаясь в Ад регулярно, как по часам, и пару раз Азирафаель даже интересуется, о чём же приходится слушать князьям преисподней, пока Антихрист так мал. И если в первый раз Кроули торопливо отмахивается, то во второй кидает ему длиннющий список детский достижений и пакостей, среди которых значатся и те, кто приводят Азирафеля в явное негодование. Зачитывая вслух отрывки(«разбрасывание игрушек, на которых поскальзывается служанка,.. кидание кашей в садовника,.. кража шоколадных конфет,.. сбрасывание хомячка с лестницы в стеклянном шаре,.. осквернение святых символов в веществах различной зловонности»), он то и дело осуждающе поглядывает на Кроули, который в какой-то момент добавляет, что под «веществами различной зловонности» эвфемизируется всего лишь бензин и прорвавшая сероводородом труба на окраине города. Как оказывается, Кроули просто собирает грехи всех детей в округе, анализирует и сдаёт начальству наиболее злобные. — Все волки сыты, ангел, и овцы ваши целы. Ну кто не привирает в отчётах? В конце осени Кроули приносит пачку документов и говорит, что с понедельника Адам пойдёт в частный детский сад на полный день, и Азирафель, уже нисколько не попирая демоническое вмешательство, готов выдохнуть спокойно, потому что привести ребёнка к девяти и забрать в шесть значительно проще, чем сидеть с ним весь день напролёт, даже если периодически пара рук превращается в две. Азирафель даже готов самолично транспортировать Антихриста до ворот и обратно, если у него выкроятся свободные десять часов в день, на что Кроули лишь отмахивается: забирать по вечерам для него не проблема, к тому же бюрократически будет проще. В ответ Азирафель улыбается: имя Адам А. Кроули не вызывает у него лишнего всплеска чувств, ни тоски, ни обиды, лишь лёгкое любопытство. — Почему «А»? «А» может быть чем угодно, от Асмодея до Артура, в зависимости от того, к кому Кроули испытывает больше симпатии или привязанности, это может быть даже данью прошлому имени… В любом своём случае «А» — это всего лишь «А». — Азирафель. Почему-то подумал, что тебе понравится, — отмахивается Кроули, извечным щелчком сортируя документы на две одинаковые стопки, которые им теперь придётся постоянно держать при себе. — Я не смог записать его на тебя, ангел, потому что ты так и не сделал себе нормальные документы. А это «А» одинаково нас повязывает в этом деле, — он пожимает плечами и хмыкает, когда лицо Азирафеля заливается краской. — Ты записал нас его отцами. — Да. Графа крёстных, знаешь ли, отсутствовала. Пришлось импровизировать. Кроули правда не видит в этом ничего предосудительного, как и в том, чтобы дать Антихристу своё имя в фамилию и второе имя в честь своего друга-недруга. Хоть по-честному ему и документы эти не особо нужны — забирать Адама у строгих воспитательниц он всё равно будет одним из первых, и уже к следующей неделе каждая собака будет узнавать его по рычащему мотору и фривольной походке. И Азирафелю хочется провалиться куда-то под землю от внезапного чувства липкого стыда и в то же время приятного смущения. Ещё раз услышать от Кроули «Азирафель» и «подумал, тебе понравится» хочется тоже.***
Адаму три. Он читает с Азирафелем сказки о морских глубинах, дивных мирах и страшных чудовищах, что охраняют прекрасных дев и несметные богатства, и нет никакой разницы, что Адам всё ещё не может выговорить добрую половину слов. Он легко воображает себя пиратом, бесстрашным корсаром и всесильным кракеном, ловко пряча и находя сокровища в тёмных углах книжного магазина, устраивая при этом повсюду настоящий погром. Раскладывая вещи по местам и приводя в порядок книги, Азирафель надеется, что с возрастом Адам это перерастёт. Вот только юные посетители его лавки, изредка заходящие вместе со своими родителями, настойчиво разубеждают в этом. Три. И Адам впервые почти отчётливо кричит «дядяклёли», прямо с порога влетая в опешившего Кроули маленькой хвостатой ракетой и с недетской силой заставляя того пошатнуться. Адам стремится как можно скорее поделиться радостной новостью: его рисунок летающей тарелки оказался лучше собаки Колина и в сто раз лучше цветочков Эмили, поэтому ему можно два лишних дня приносить с собой карандаши и цветные ручки, чтобы рисовать в свободное время. Адам тараторит на одном дыхании, путается в словах и звуках, заменяя все «р» на «л», а «л» на «ль», и широко-широко улыбается Кроули, второй год заставляя того улыбаться ему в ответ. Азирафель готов поклясться, что у Кроули это получается всё лучше и лучше. Искреннее. Хоть и по-прежнему довольно растерянно. — Мой дорогой, иногда мне кажется, что ты втайне от меня водишь его развлекаться, — шутит Азирафель, когда Адам-липучка буквально приклеивается к Кроули, забравшись тому на колени со всеми руками, ногами и игрушками, что можно унести зараз. Кроули задумчиво сверлит его затылок, прежде чем сказать, что это неправильно. Но Азирафель лишь отмахивается: в любви нет ничего неправильного, а сам Кроули всё ещё умудряется заполнять собой всё пространство, в которое входит, и сиять в нём так, что и лампочка не нужна. Правда последнее он всё же не говорит: Кроули достаточно раним к своему демоническому авторитету, чтобы в случае обиды пропасть на год или два. А взгляд, которым он провожает Азирафеля из-под чёрных очков, и без того ощутимо тяжёлый. В девять вечера Адам тянет Кроули купаться, и тот уже особо не рад, что когда-то сам способствовал формированию этой привычки. Оставляет пиджак на стойке (откуда Азирафель потом уберёт его на вешалку), закатывает рукава чёрной рубашки и самоотверженно намыливает синей мочалкой вёрткое детское тельце, которое и минуты тихо усидеть не может. Адам хохочет, пускает пузыри из шампуня и на манер кракена топит жёлтых уточек, а Кроули в отместку с тихим шипением сооружает на его голове пенный замок, что только больше смешит Антихриста, несносного в своей радости. В конце концов Кроули смеётся тоже и промокает в итоге до нитки в попытках смыть с себя пену и вытащить мальчишку из ванной. — Мне казалось, ты купал Адама… — растерянно тянет Азирафель, пока Кроули небрежными движениями сушит свои рыжие волосы и недовольно поглядывает в сторону лестницы на второй этаж. — А мне показалос-с-сь, что Адам думал иначе. Сверху в ответ сдавленно хихикают. И Азирафелю, глядя на картинно оскорблённого Кроули, невольно хочется тоже.***
Адаму четыре. И он ревёт, накручивая сопли, сдирая горло и молотя кулаками по своей подушке, по-детски серьёзный в своём праведном гневе. В последний раз Адам так злится, когда Азирафель случайно роняет, что Санты не существует. Что приводит к тому, что в канун прошлого Рождества на пороге неприметного книжного в Сохо поочерёдно появляются пять белобородых незнакомых мужчин в красных кафтанах, которые потом до самой полуночи развлекают взвизгивающего от радости Антихриста, немного перестаравшегося в своих желаниях. Пока Кроули и Азирафель с неким затаённым ужасом резко срывают акцизы с дорогого вина, заказанного из Ритц на дом прямо с ужином. А сейчас Адаму четыре, и он ревёт, потому что Кроули перестаёт появляться, как только первые снежинки белым покрывалом укрывают промёрзшую землю. Конец осени выдаётся аномально холодным, и рано выпавший снег загоняет теплолюбивого Кроули в непроизвольный анабиоз до лучших температур. И он правда уходит спать, перед этим шутливо прощаясь и кланяясь всем морозоустойчивым. Адам ждёт его возвращения две недели, первую терпеливо высидев за стойкой в магазине ровно с шести до девяти, как караульный в дозоре, а вторую — насуплено и недовольно по сто раз на дню переспрашивая, когда же Кроули наконец вернётся, произойдёт это через день или два, появится ли он к Рождеству или на первое января. И преданно смотрит то на входную дверь, то на Азирафеля, который не знает, ни когда Кроули выползет из своих одеял, ни что ответить ребёнку. Потому говорит, что скоро. А в конце недели Адам просто перехватывает подушку покрепче, прижимая к себе заодно атлас пресноводных рептилий и плюшевого дракона, с годами всё больше похожего на большого медведя, под немой вопрос Азирафеля молча шествует мимо заваленных стеллажей и уверенно распахивает на себя дверь в ванную комнату, чтобы под сдавленный выдох сделать шаг в гостиную, полную различных цветов. В своём анабиозе Кроули больше похож на умирающего, чем на спящего: он нехарактерно бледен, осунувшийся, с прорезавшимися морщинами. Но Адама это не смущает. Он старательно отлистывает нужную страницу, удовлетворённо кивает и, устроив подушку у изголовья кровати, с третьей попытки забирается к Кроули под одеяло. — К Лозьдесьтву бутет теплее. Лазбудиш? — шёпотом спрашивает Адам, когда Азирафель заходит в комнату, чтобы подобрать с пола атлас и выкрутить на всякий случай ручку отопления на максимум. — Конечно, — кивает он, наблюдая, как худая длинная рука сонно обхватывает Адама поперёк туловища и притягивает ближе. — Конечно, дорогой. Доброй ночи, — улыбается Азирафель, ловя себя на чувстве, что, наверное, тоже хочет в кровать, чтобы, как Кроули, проспать столетие или два. А неуместные мысли о том, чтобы лечь прямо тут, в душной комнате, он старательно гонит прочь.